Ю. А. Лимонов
"Владимиро-Суздальская Русь: очерки социально-политической истории."

Раздел I

\\\\\\\\\\\\\-начало вырезки, полная версия в источнике

Андрей Боголюбский на «Суждальском» столе

К середине 50-х гг. XII в. любимое «чадо» Юрия Долгорукого было хорошо известно в Ростове и в среде «суждальских бояр». И не только потому, что Андрей получил во владение часть Залесской земли. «Суждальцы», воевавшие в войсках Юрия, с 1149 г. были очевидцами, а некоторые даже участниками военных и дипломатических подвигов Андрея. «Старшая» и «младшая» дружины неоднократно наблюдали его поединки с врагами во время бесконечных междоусобий с Изяславом Мстиславичем и Всеволодом Владимировичем. Личное мужество князя было общепризнано. В то же время Андрей отнюдь не был лихим рубакой, любителем рыцарских поединков, ценившим превыше всего жаркую схватку, упоение битвой, азарт боя. Князь был очень разумным политиком, трезвым и расчетливым соперником за столом переговоров. Он неоднократно и весьма удачно выступал в роли посредника между своим отцом, Юрием Долгоруким, и его противниками. В целом Андрей был на редкость проницателен и лукав. Эти черты характера в сочетании с энергией и большой силой воли определяли князя как незаурядного дипломата XII в., сумевшего в свое время перехитрить и «обыграть» даже такого талантливого и уж совершенно непревзойденного мастера интриги, каким был Изяслав Мстиславич.

Андрей был опытным полководцем, авторитетным и грозным воеводой, его приказам подчинялись даже «дикие половцы». Князь имел тесные связи с церковью. Он был хорошо образованным, начитанным человеком, не лишенным оригинального литературного таланта.^[1]О личном Летописце князя Андрея см. подробнее: Лимонов
Ю.А. Летописание Владимиро-Суздальской Руси. Л., 1967.
С. 61—67.

И, наконец, самое главное (и это было основным в линии поведения князя), возможно, затмевающее все перечисленные достоинства, — это то, что Андрей был местным «суждальским» патриотом, рассматривавшим «Суждаль» как постоянное местожительство, а Киев как временное место своей деятельности в отличие от своего отца Юрия Долгорукого. Летопись неоднократно это подчеркивает. В Лаврентьевской летописи читаем:

«Андреи же оттоле (с Альты. — Ю.Л.) иде от отца своего Суждалю, а отцю же встягавшю (т. е. удерживавшего. — Ю.Л.) его много. Андреи же рече: “На том есмы целовали крест,^[2]Юрий после поражения на Рутце целовал крест Изяславу
на том, что не останется в «Руси» и уйдет в «Суж-даль»
(ПСРЛ. СПб., 1908. Т. II. Стб. 442—443). ако поити ны Суждалю”. И иде в свою волость Володимерю».^[3]ПСРЛ. Л., 1926—1928. Т. I. Стб. 335.

Недовольство политикой отца и стремление Андрея к известной самостоятельности привели его к открытому неподчинению приказу Юрия, который был обвинен сыном перед уходом в свои владения в нарушении договорных обязательств и чуть ли не в клятвопреступлении. Как видим, Андрей в тот момент разделял мнение части ростовских бояр, относился весьма враждебно к продолжению борьбы на юге и стремился уйти на северо-восток, в «Суждаль». Безусловно, такой князь весьма импонировал местным боярам.

Ожесточенная кровавая междоусобица на юге России, бесконечные попытки Юрия Долгорукого занять и удержать Киев силой на основе «старейшинства», в то же время установление прочных контактов с ростовским боярством — все это привело Андрея Юрьевича к такому решению, прецедентов которому мы не найдем в наших летописях и которое вряд ли могло прийти на ум кому-либо из взрослых сыновей одного из сильнейших и могущественнейших государей Европы. Он покидает отца — великого князя в момент его триумфа и уходит на северо-восток, в «Суждальскую землю», отказываясь от своей доли в «Русской земле», в Киеве^[4]В последний период своей политической деятельности
на юге Руси Юрий давал Андрею Вышгород, расположенный
недалеко от Киева, чтобы «чадо» было постоянно «под
рукой». Самостоятельного княжения в Выш-городе в отличие
от такого же небольшого Переяславля или совсем маленького
Триполья по сути дела не было. Фактически Андрей получал
номинальный удел, его основная обязанность была находиться
в Киеве при отце, помогая последнему в управлении.. Такое решение, ознаменовавшее появление в Восточной Европе нового талантливого политика, было одним из первых в длинном списке подобных деяний Андрея Боголюбского, столь неожиданных на первый взгляд и кажущихся подчас фантастическими, тем не менее совершенно точно рассчитанных и зиждившихся на реальных предпосылках и трезвой оценке событий. На Руси наступила эра большой политики, главным действующим лицом которой почти на протяжении двадцати лет становится Андрей. Именно ему русская история обязана новой политической стратегией, новыми политическими понятиями и даже новыми методами проведения политики.

Летом 1154 г. Андрей со своей свитой и домочадцами, духовником и ближней дружиной отправился на север. Отъезду предшествовало весьма драматическое объяснение между отцом и сыном^[5]ПСРЛ. Т. I. Стб. 346; СПб., 1863. Т. XV. С. 223.. Юрий Долгорукий превосходно понимал, кого он теряет в лице Андрея, который был верным союзником, хорошим полководцем, превосходным дипломатом и, наконец, что особенно важно, самым близким советником. Как ни парадоксально, сын был постоянной «нянькой» при своем еще нестаром отце — могущественном князе, но подчас увлекающемся политике. Без Андрея на юге Юрию Долгорукому было бы очень трудно. Поэтому он был против отъезда сына:

«отец же его негодоваша на него велми о том»^[6]Там же..

Но упрямец никаких доводов не слушал. Летописец сообщает:

«иде Андреи от отца своего из Вышегорода в Суждаль без отне воле»^[7]Там же. Т. II. Стб. 482..

Время «отнеи воли» кончилось, началось время Андрея Боголюбского.

В обозе отъезжающего князя находилось сокровище, вряд ли по своей ценности уступающее его личной казне. Речь идет о знаменитой святыне, будущем национальном и духовном символе Владимиро-Суздальской и Московской Руси — иконе божьей матери, которая вскоре стала называться «Владимирской». Великолепный памятник живописи, уникальный шедевр искусства Византии был призван играть главную роль в будущей политической комбинации Андрея^[8]В позднейших памятниках эта икона приписывается кисти
знаменитого Луки Евангелиста, который писал ее якобы
с натуры. В одном из них читаем: «Лета 6662-го году
сентября в 7 день принесена бысть чюдотворная икона
образ пресвятыя богородицы владимер-ския ис Царяграда
великим князем Андреем Юрьевичем Боголюбским. А написан
чюдотворный образ апостолом и евангилистом Лукою.
И в т о время богородица была во плоти» (разрядка
наша). См.: Буга-нов В. И. Краткий Московский летописец
конца XVII в. из Ивановского областного краеведческого
музея//Летописи и хроники. 1976. М. Н. Тихомиров и
летописеведение. M., 1976. С. 289.. Он точно рассчитал значение появления такой святыни на захолустном, по мнению жителей «Русской земли», северо-востоке. Уже с самого отъезда князь мыслил начать большую политическую игру. Его появление в Залесском крае ознаменовалось такими действиями, которые убеждали всех, что Андрей добрый христианин, ревностно пекущийся о святынях, монастырях, храмах и стремящийся к насаждению и укреплению православия в «Суждальской земле». Летописец, отдавая должное прозорливости нового властителя, с восторгом пишет об иконе божьей матери и ее появлении во Владимире. Князь «взя из Вышегорода икону святое Богородици, юже принесоша с Пирогощею ис Царяграда в одином корабли».

Основная задача Андрея, переехавшего в «Суждальскую землю», была заручиться поддержкой местных феодалов. Контакты с Борисом Жидиславичем, одним из предводителей ростовского боярства, значительно способствовали ему в намеченном предприятии. Но этого было мало. Надо было завоевать политический авторитет здесь, на северо-востоке, чтобы удержаться в той части Ростово-Суздальского княжества, которая была ему выделена отцом. Именно в части, ибо Андрей не получил всей «Суждальской земли». Он владел в качестве вассала Юрия только Владимиром^[9]Отец выделил Андрею Владимир в конце 40-х—начале 50-х
гг. XII в. Уже в 1151 г. он владел этим городом (ПСРЛ.
Т. I. Стб. 335). Видимо, были «наделены» и его братья.
Суздаль, возможно, предназначался Васильку, а Переяславль
Суздальский и только что отстроенный Дмитров — младенцу
Всеволоду Юрьевичу, самому младшему сыну великого
князя.. Вся остальная территория находилась под юрисдикцией отца. Итак, вся трудность и непрочность положения Андрея заключались в том, что он, отказавшись от своей «части» в «Русской земле», был призван северо-восточным боярством на небольшое и, казалось бы, весьма ординарное княжество. Территория этого владения составляла приблизительно нынешний Владимирский район.

С приездом Андрей активно принимается за укрепление своего политического авторитета. И прежде всего он добивается признания у местного духовенства. За короткий срок, неполных три года, Андрей сделал многочисленные пожертвования в местные монастыри и церкви. Он закончил строительство каменной церкви св. Спаса в Переяславле Суздальском^[10]ПСРЛ. Т. I. Стб. 348.. Храм был заложен еще при Юрии Долгоруком. Это сообщение говорит о многом. Прежде всего обращает на себя внимание, что Андрей возводит каменную церковь, тратит немалые материальные средства на храм, который должен был строить его отец — князь Ростово-Суздальской земли. В этом эпизоде сын как бы заменяет отца, в известной степени присваивает его функции. Интересно и другое. Переяславль не входит во владения Андрея. Город, видимо, относился к уделу кого-то из младших сыновей Юрия Долгорукого. Тем не менее Андрей смело распоряжается на переяславской территории, как будто он имеет на это право. Сообщение о строительстве показывает, что Андрей одновременно нарушает права и своего отца, и младшего брата. Нарушает намеренно и с большим политическим смыслом, чтобы показать духовенству и местным феодалам, что он не только обладает христианскими добродетелями, но и является рачительным и внимательным хозяином, единственным из семейства Владимировича^[11]После захвата Юрием Долгоруким великого княжения в
Киеве его сыновья получили волости: «Андрея посади
Вышегороде, а Бориса Турове, Глеба в Переяславли,
а Василкови да Поросье» (ПСРЛ. Т. II. Стб. 478, 479).
Вскоре с младшими детьми приехала из «Суждаля» и жена
Юрия Долгорукого (там же. Т. I. Стб. 345; Т. II. Стб.
480). В результате ко времени отъезда Андрея из Киева
на северо-востоке не было никого из княжеского семейства,
если не считать калеки Святослава Юрьевича, который
безвыездно жил в Суздале и не принимал никакого участия
в делах управления., кто не только не поехал на юг искать своей части в «Русской земле», а, наоборот, вернулся оттуда и стал заботиться о «Суждали». Строительство, пожертвования, украшение храмов имели весьма положительный отклик как в среде духовенства, так и в среде светских феодалов. Подобные действия Андрея сыграли в дальнейшем значительную роль.

В ночь на 15 мая 1157 г. в Киеве неожиданно умирает Юрий Долгорукий. Во владимирской летописи читаем:

«преставися благоверныи князь Гюрьги Володимеричь в Кыеве месяца мая в 15 день, и положиша и в церкви у Спаса святого на Берестовем»^[12] ПСРЛ. Т. I. Стб. 348..

Но южный летописец вносит некоторые дополнения, цель которых была скомпрометировать покойного. Он добавляет: «…пив бо Гюрги в осменика у Петрила^[13]«Осьменик» — один из ведущих деятелей феодальной корпорации
и ее торговой верхушки. И. И. Срезневский так определяет
этот термин: «осмьник-осменикъ — сборщик торговой
пошлины; судебно-полицейская должность в Древней Руси»
(Срезневский И. И. Материалы для словаря древнерусского
языка. СПб., 1895. Т. II. Стб. 729). в тъ [тои — Х.П.] день на ночь разболеся, и бысть болести его 5 днии», после чего он и умер^[14]ПСРЛ. Т. II. Стб. 489.. Возможно, неожиданная смерть великого князя была насильственной. Видимо, Юрия отравили. На это довольно определенно указывают время смерти и другие обстоятельства. Юрий умер тогда, когда было выгодно его основному противнику — Изяславу Давыдовичу, черниговскому князю, и именно перед решительным нападением на Киев. Весть о смерти Юрия Долгорукого принесли в лагерь его врага какие-то киевляне. У последних были все основания ненавидеть великого князя. На протяжении ряда лет он боролся с киевлянами, которые всегда поддерживали его противников. Наконец, через 15 лет сын Юрия Глеб, прокняжив в Киеве два года, повторил судьбу своего отца. Он был отравлен киевлянами. Об этом упоминал сам Андрей. Ни Юрий Владимирович с его доктриной «дедина и отчина», ни его дети и наследники не были популярны среди жителей Киева и феодалов «Русской земли».

Юрий Долгорукий был одним из наиболее могущественных государей Европы. Ростово-Суздальская земля в достаточной степени снабжала его материальными и людскими резервами в течение почти двух десятков лет в борьбе за Киев, за великое княжение, за гегемонию в Древней Руси. Политическая доктрина Юрия Долгорукого заключалась в наследовании великого княжения по «отчине и дедине», т. е. без ряда с киевскими феодалами и феодалами «Русской земли», по праву владения после смерти отца или старшего брата^[15]До смерти своего старшего брата Вячеслава Владимировича
Юрий, занявший стол великого князя, юридически сам
нарушал провозглашенную им политическую доктрину.. Подобная концепция была относительно реальна в эпоху княжения в Киеве Владимира Святославича, а не в период феодальной раздробленности. Уже отец Юрия, Владимир Мономах, был приглашен киевской корпорацией феодалов. Его же сыну Юрию приходилось затрачивать огромные усилия для кратковременного захвата киевского стола. При этом надо учесть, что Юрий был неплохим политиком и обладал огромными ресурсами всего северо-востока страны.

Как государственный деятель Юрий значительно выделялся среди князей своего времени. Он был хорошим администратором, понимающим, например, роль городов в общей системе колонизации. Достаточно вспомнить закладку «новых» и укрепление «старых» городов в Ростово-Суздальской земле. В области внутренней политики Юрий играл выдающуюся роль на протяжении многих лет. Он превосходно разбирался в междукняжеских отношениях, отдавал должное политической роли духовенства, с которым поддерживал тесные связи. Византийские высшие иерархи находили в его лице самого верного союзника и защитника. Юрий был хорошим дипломатом. У него сложились превосходные отношения с рядом европейских государств, с половецкими ханами и с императорским византийским домом Комнинов. На сестре императора Мануила I Юрий был женат.

В военном деле Юрий Долгорукий разбирался не очень хорошо — для этого были воеводы и «старейшая» дружина. К сожалению, они не всегда, так же как и ближайшие советники, могли или хотели помочь князю.

Юрий Долгорукий был умным, энергичным человеком, правда, с некоторыми чертами непостоянства и капризности в характере. Как большинство разумных людей, обладающих всей полнотой власти, он не был ни злым, ни мстительным. Достаточно вспомнить эпизоды с Иваном Берладником, которого держали в плену, в Суздале, и вызвали в Киев на расправу. Юрий мог легко уничтожить своего пленника, о чем просил его зять Ярослав Галицкий, но великий князь «послушался» киевского митрополита и фактически способствовал освобождению Ивана^[16]Иван Берладник впоследствии был отравлен не столь щепетильными
греками, соотечественниками любвеобильного киевского
митрополита, только для того чтобы сделать приятное
своему соседу и союзнику, все тому же галицкому князю
Ярославу.. Характерна также история с Ростиславом Мстиславичем, злейшим врагом Юрия, который не сделал ему никакого вреда после получения великого княжения, хотя имел для этого неограниченные ВОЗМОЖНОСТИ^[17]Естественно, это великодушие, как и всякое иное, не
осталось «без признания». Через несколько месяцев
первым, кто примкнул к коалиции князей, направленной
против великого князя Юрия, был Ростислав Мстиславич.
/> .

Одной из отрицательных сторон характера Юрия было, видимо, отсутствие навыков повседневной систематической работы, столь необходимой для государственного деятеля такого масштаба, как великий князь. Эта черта разительно выступает при сравнении с Андреем, особенно тогда, когда отец и сын действуют одновременно на политической арене. Для такого рода деятельности у Юрия были бояре, советники, воеводы, «подручники» из князей и даже собственные сыновья, особенно старшие. Можно представить Юрия Владимировича во главе войска во время триумфального въезда в захваченный Киев, но вряд ли можно представить его верхом на раненом коне, из последних сил отбивающимся сразу от трех противников, как это было с Андреем. Можно представить Юрия Владимировича во главе княжеского «снема», ведущим важные дипломатические переговоры, но трудно представить его в маленьком захолустном городишке на галицкой границе с крошечным гарнизоном, ждущим с минуты на минуту стремительного удара конного корпуса противника, подобно тому как ожидал Андрей. Можно представить Юрия Владимировича в ставке, в центре войск, выслушивающим своих советников и отдающим распоряжения и приказы через гонцов воеводам, но невозможно его представить одного в пылу сражения, останавливающего бегущую с поля боя орду «диких» половцев, как это сделал Андрей. Юрий Долгорукий как настоящий аристократ и по рождению, и по воспитанию не считал для себя нужным снисходить до частностей, «до мелочей». Для этого были слуги, придворные, союзники, наконец, сыновья. Он полностью олицетворял собой понятие, которое впоследствии приобрело название «большой барин».

Смерть Юрия Долгорукого послужила сигналом для беспорядков в Киеве и во всей «Русской земле». По масштабам подобного стихийного протеста против княжеской администрации можно думать, что здесь проявилось, пожалуй, что-то большее, чем сведение счетов киевских феодалов с пришлыми суздальскими. Южный летописец отмечает, что в течение четырех дней, после смерти Юрия Долгорукого и до прибытия нового князя Изяслава Давыдовича, в Киеве и в киевской области происходили настоящие классовые волнения, цель которых заключалась не только в уничтожении княжеской администрации. Подобные выступления, вне всякого сомнения, носили антифеодальный характер. Бунт начался уже в день похорон, совершенных исключительно быстро: в ночь со среды на четверг Юрий умер, а утром его уже похоронили. Из сообщения становится ясно, что и смерти князя ожидали, т. е. она была предрешена, и торопились его поскорей прибрать из-за боязни, видимо, каких-то эксцессов. Последнее совершенно недвусмысленно подтверждается тем, что беспорядки начались в тот же четверг и сразу вылились в откровенный бунт с избиением администрации и суздальских феодалов. Имущество князя, его слуг и администрации было обречено на «поток и разграбление».

«Много зла створися в тъ [тои — Х.П] день, розграбиша двор его красныи, и другыи двор его за Днепром разъграбиша, егоже звашеть [зваше — Х.П] сам (т. е. Юрий Долгорукий. — Ю.Л.). Раем, и Василков двор, сына его (т. е. Юрия Долгорукого. — Ю.Л.) разграбиша в городе, избивахуть Суждалци по городом и по селом, а товар их грабяче»^[18]ПСРЛ. Т. II. Стб. 489. — Все это заставляло торопиться
киевских фео: далов, опасавшихся собственной «черни»,
с призванием нового князя..

Весть о смерти Юрия быстро дошла до «Суждальской земли». А вскоре стали прибывать на северо-восток остатки дружины Юрия Владимировича, ближние бояре, мужи. Появились и Андреевы родственники. Его мачеха и младшие братья, бросив земельные владения в «Русской земле», устремились в «Суждальскую землю». Здесь по ряду Юрия Владимировича с местными феодальными корпорациями ростовских и суздальских бояр они должны были получить волости в держание. В летописи читаем:

«целовавши (крест. — Ю.Л.) кь Юрью князю на меньших князех, на детех, на Михалце (Михаиле Юрьевиче. — Ю.Л.) и на брате его (Всеволоде Юрьевиче. — Ю.Л.)»^[19]Там же. Стб. 595..

Но их приезд не повлиял на ход политической борьбы за власть в «Суждальской земле». Андрей предусмотрел подобный вариант. Годы, проведенные здесь, на северо-востоке, не прошли для него даром. Своими действиями он завоевал политический авторитет среди светских и духовных феодалов и добился того, к чему стремился, покидая отца. В нарушение собственного ряда с великим князем местная феодальная корпорация выбрала на стол Андрея, «преступившие крестное целование, посадиша Андрея, а меньшая выгнаша»^[20]Там же..

Выбор нового князя произошел в конце весны — начале лета 1157 г. На соборе присутствовали представители феодальных корпораций «старейших» городов («тысячи» и веча) — Ростова, Суздаля и «младших» — Владимира и Переяславля Залесского. Действия собора были заранее предрешены. Представители «старейших» городов разорвали ряд с Юрием, а духовенство освободило их от присяги, от крестного целования. Кандидатура нового князя была хорошо известна всем. Его знали и как полководца, и как администратора, и как доброго христианина. Его младшие братья были по сути чужими пришельцами. Их знали здесь только по имени. Безусловно, они не были конкурентами Андрею. Младшие Юрьевичи даже были удалены с собора. Видимо, так надо понимать летописное известие о том, что меньших братьев Андрея «выгнаша», когда старшего сажали на стол, ибо из пределов Ростово-Суздальской земли они выехали только через пять лет, в 1162 г^[21]Там же. Стб. 520, 521.. Предложение об избрании Андрея на стол Ростово-Суздальской земли исходило от представителей феодальных корпораций «старейших» городов. Представители феодалов «младших» городов, группировавшихся вокруг Владимира и Переяславля Суздальского, имели тогда право совещательного голоса. В этом вопросе требовалось только номинальное их согласие. Думается, что «младшая» дружина, состоявшая из владимирцев и переяславцев, активно, отнюдь не формально поддерживала выдвинутую кандидатуру Андрея.

Мелкие служилые землевладельцы, небольшие феодалы рассматривали избрание Андрея как начало политики, которая принесет им материальные выгоды. Эта политика сулила новые завоевательные походы, расширение территории княжества, приобретение пригодных для колонизации земель, освоение их и в конечном итоге включение в орбиту феодального хозяйства. В своих предположениях они не ошиблись.

Активно поддерживало избрание и «второе сословие» — духовенство. Никогда еще за всю историю существования христианства на северо-востоке не было такого настоящего патронирования церкви светскими властями, не было столь широкой и реальной материальной поддержки, столь развернутого и планомерного строительства храмов. Даже во времена Юрия Долгорукого, внимательно относящегося к религии, духовенство не получало такой идеологической и финансовой помощи. Во взаимоотношениях светской власти и церкви коренилась новая политическая идея Андрея. Но о ней в этот период мало кто догадывался. А пока, к июню 1157 г. добрый христианин помогал своим духовным отцам, своим верным пастырям. Те, естественно, жаждали видеть его на княжеском столе.

Интересна позиция «третьего сословия» в отношении избрания. Выгодное географическое положение Ростово-Суздальской земли, превосходные речные пути сообщения, увеличение перевозок, расширяющийся внутренний рынок за счет пришлого населения и увеличения колонизированных территорий — все это влияло на экспортно-импортные операции местных купцов. Активная государственная политика определяла расширение сферы купли-продажи, а следовательно, интенсификацию оборотных средств, положительный торговый баланс, прибыль. Купцы поддерживали нового князя, даже его военные действия, если они были направлены против того же Новгорода, т. е. против своих конкурентов-новгородцев.

Строительная деятельность князя, расширение внутренней и внешней торговли давали возможность значительно увеличить ремесленное производство в стране. Местный ремесленник получал большое количество заказов и таким образом увеличивал свой заработок. Следовательно, ни купцы, ни ремесленники не занимали враждебной позиции в отношении Андрея. Наоборот, «третьему сословию» был нужен такой князь — решительный, энергичный, проводящий активную внешнюю политику.

Ростовские и суздальские бояре также были довольны Андреем и поддерживали его кандидатуру. Им, крупным и богатым землевладельцам, нужен был такой князь, который находился бы здесь, на северо-востоке, постоянно и систематически бы исполнял свои функции: охрану рубежей от соседей, расширение территории собственно Ростово-Суздальской земли (в том числе и военным путем), защиту политических и хозяйственных интересов бояр (в том числе поддержку экспорта хлеба и сельскохозяйственного сырья в соседние княжества). Андрей удовлетворял их по всем статьям. Князь был опытным полководцем, хорошим политиком, умелым дипломатом и рачительным хозяином. Подобный тип государственного деятеля, действительно напоминающий идеал правителя, вдобавок, видимо, со вниманием относящегося в тот период к феодальным свободам ростовских бояр, удовлетворял полностью «старейшую» дружину Ростово-Суздальского княжества.

Была еще одна сторона деятельности князя, о которой никогда не забывали ни бояре, ни мелкие феодалы, ни духовенство, ни купцы. Речь идет о функции сугубо социальной — охранительнополицейской. Закабаление обширного контингента свободного крестьянства, захват общинных земель и расширение господской запашки, приход мобильного населения с юга страны для колонизации северо-востока и, наконец, интенсивная эксплуатация феодально-зависимого населения создавали благоприятную почву не только для постоянного недовольства всех эксплуатируемых, но и для стихийных форм выражения классового антагонизма, который мог вылиться в любое время в народное восстание. Это было превосходно проиллюстрировано событиями, последующими за убийством князя летом 1174 г. Следовательно, одной из основных задач княжеской власти была защита и помощь классу землевладельцев, духовенству и купечеству, ограничение, сдерживание и подавление выступлений огромной массы свободного и зависимого крестьянства, т. е. большинства населения страны, интересы которого были диаметрально противоположны господствующей прослойке и чьи представители, естественно, не присутствовали на соборе 1157 г. Андрей с его энергией, умом и решительностью казался, по мнению феодального класса, весьма подходящей фигурой для исполнения подобной социальной функции.

Итак, можно заключить, что личность нового князя устраивала все прослойки феодального общества, кроме крестьянства. Избрание на стол Ростово-Суздальской земли Андрея Юрьевича состоялось 4 июня 1157 г. в Ростове^[22]Такую дату приводит Суздальская летопись по Академическому
списку, в Лаврентьевской ее вообще нет, в Радзивиловской
читаем: «июля» (ПСРЛ. Т. I. Стб. 348, примеч. 42).. Во Владимирской летописи есть несколько торжественная запись этого события:

«Ростовци и Суждалци здумавше вси, пояша Аньдрея сына его (т. е. Юрия Долгорукого. — Ю.Л.) стареишего, и посадиша и в Ростове на отни столе, и Суждали, занеже бе любим всеми за премногую его добродетель, юже имяше преже к Богу, и ко всем сущим под ним».

Обращают на себя внимание в этом рассказе два обстоятельства. Князя сажают на стол в Ростове^[23]В Ипатьевской летописи добавлен и город Владимир: «сдум.авши
Ростовци и Суждальци и Володимирци вси». Это добавление
— результат редакции позднейшего владимирского сводчика
(Лимонов Ю. А. Летописание .. . С. 90)., где в этот период, видимо, находится его официальная резиденция. В летописи также подчеркнуто, что Андрей был избран на соборе единогласно, ибо «бе любим всеми», за свою «добродетель» (расположение) «ко всем сущим под ним». Итак, князь добился авторитета во всех слоях феодальной верхушки.

За три года Андрей превратился из незначительного мелкого князька, «сподручника» своего отца в могущественного князя, владеющего примерно третью всей территории Древней Руси. Его политика себя оправдала. Первый раунд своей политической игры Андрей выиграл блестяще. Наступила пора новой комбинации. Надо отметить и другое. Значение появления на «суждальском столе» Андрея перерастает рамки замены одного правителя другим в пределах одного и того же княжества. Факт нарушения юридического договора — ряда с Юрием Долгоруким говорит о громадном сдвиге в общественных отношениях вообще и в эволюции надстроечных явлений в частности на северо-востоке Руси. Выборы Андрея местными феодалами и городами на стол недвусмысленно показывают, кто стал главной ведущей силой в стране, кто являлся гегемоном в классовом обществе. Им стал класс феодалов. Это именно та политическая и экономическая сила, которая столь интенсивно зрела в недрах Залесского края и которая, правда, подспудно вмешивалась в судьбы Древней Руси и Киева. Она теперь открыто заявила о своем самосознании и потребовала его политического оформления. Впервые местные феодалы выбирают себе князя. Июнь 1157 г. — дата исключительно важная в истории Руси. Она знаменует также официальный акт создания самостоятельного государственного образования на северо-востоке, очага будущего политического центра всей русской нации.

Андрей Боголюбский и создание нового идеологического центра Древней Руси

После получения политической власти в Ростово-Суздальской земле Андрей попытался осуществить один из крупнейших политических проектов своего времени. Им была сделана попытка создания второго идеологического центра Руси, попытка образования самостоятельной митрополии во Владимире. Задача сама по себе грандиозная и по осуществлению, и по тем последствиям, которые она могла принести. От разрешения подобной проблемы во многом зависела судьба всего огромного государства, судьба складывавшейся нации, судьба всей Древней Руси. Итак, для всей территории страны к северу от Киева возникала идея новых религиозных символов, новых религиозных, а следовательно, идеологических центров — вместо иконы Пирогощей икона Владимирской божьей матери, вместо храма св. Софии церковь Успения Богородицы, вместо киевской митрополии митрополия владимирская. Понимал ли Андрей и его современники грандиозность и значимость поставленной задачи? Судя по откликам, которые шли от берегов блестящего Понта до берегов тихой Припяти, не только понимали, но и живейшим образом реагировали. Лишение ряда епископов кафедр, репрессии против инакомыслящих и даже физическая расправа с противниками, вмешательство константинопольского патриарха и самого византийского императора, ожесточенные обличительные речи, раздававшиеся с амвонов церквей, едкие упреки и блестящая сатира памфлетов, учительная литература житий, проложных чтений и сомнительная объективность летописных статей превосходно показывают, насколько затронула все слои русского общества очередная политическая идея Андрея Юрьевича.

Осуществление своего плана Андрей начал с самого приезда в Ростовскую землю. Уже вскоре после его появления уходит на Русь местный епископ Нестор. В Лаврентьевской летописи под 1156 г. читаем:

«на ту же зиму иде епископ Нестер в Русь, и лишиша и епископьи»^[24]ПСРЛ. Л., 1926—1928. Т. I. Стб. 347..

Более никаких сведений о нем в ранних памятниках ростово-суздальского летописания не находим. Между тем факты, связанные с отъездом епископа, позволили бы более точно установить начало и ход новой политической кампании. Никоновская летопись дает чтения, как будто позволяющие сделать некоторые выводы о причинах ухода Нестора. В статье под тем же 1156 г. находим следующее известие:

«Того же лета иде из Ростова Нестер епископ Ростовский в Киев к Константину митрополиту Киевскому и всея Руси поклонитися и благословитися, и от своих домашних оклеветан бысть к Константину митрополиту, и в запрещении бысть»^[25]Там же. СПб., 1862. Т. IX. С. 207..

Прежде всего необходимо выяснить, когда Нестор покинул Ростов. Митрополит Константин пришел в Киев из Византии не ранее конца весны—лета 1156 г. Это становится ясно из сообщения о новгородском епископе Нифонте. Последний приехал встречать митрополита в Киев, но, не дождавшись, умер в апреле того же 1156 г. Но Нестора не было в числе встречавших высшего духовного иерарха страны. Следовательно, он приехал в Киев позднее митрополита. Учитывая, что летопись сообщает об уходе Нестора зимой, можно датировать его отъезд концом 1156 г.

Причину удаления Нестора с северо-востока надо искать во внутренних делах епископии. Дело не только в том, что он был «от своих домашних оклеветан» и «запрещен» митрополитом Константином. Тем более что последний при разборе дела нашел Нестора правым и освободил его от клеветы:

«Констянтин митрополит Киевской и всея Руси испытав о Нестере, епископе Ростовском, яко не по правде оклеветан бысть от домашних его, и повеле клеветарей его всех всадити в темницу»^[26]Там же. С. 209. — Несмотря на то что летопись сообщает
об «очищении» Нестора от клеветы, в Ростов он уже
не возвратился и уехал к себе на родину в Византию.
В начале 60-х гг. XII в. епископ находился в Константинополе
и даже принимал участие в соборе, на котором поднимался
вопрос о самостоятельной митрополии на северо-востоке
Руси (там же. С. 223)..

Дело, вероятно, заключалось и в другом, в практике соблюдения постов:

«изгнан бысть Нестер, епископ Ростовский, с престола его Ростовского и Суждалского про Господьскиа празники; не веляше бо мяса ясти в Господьскиа празники, аще прилунится когда в среду или в пяток, такоже от светлыа недели и до пентикостиа»^[27]Там же. С. 210, 211..

Как показывают дальнейшие события, именно практика постов была основной причиной не только изгнания Нестора, но и длительной дискуссии, вылившейся в ожесточенную борьбу между Византией и Андреем.

В чем же заключалось разногласие в вопросе о постах? Вкратце вопрос сводился к тому, можно ли есть мясо, если церковные праздники (рождество, благовещенье, ильин день и др.) совпадают с постным днем (среда и пятница). Ортодоксальное греческое духовенство запрещало в этот период употребление мясной пищи.

Иереи, находившиеся в России, в силу непосредственного и постоянного общения с национальной средой, знания местных обычаев, привычек и даже суеверий были ближе к действительности и потому занимали по вопросу о постах более реалистичную позицию. Так, знаток церковной обрядности игумен Печерского монастыря Феодосий, затрагивавший в своих сочинениях эту проблему, в середине XII в. высказался в пользу практики русских обычаев. По его мнению, пост отменяется в среду или пятницу, если на него падает «Господьскыи праздник любо святеи Богородици ли 12 апостол»^[28]Приселков М.Д. Очерки по церковно-политической истории
Киевской Руси X—XII вв. СПб., 1913. С. 395, 396 И
др.. Указанных взглядов придерживались и некоторые греки епископы, превосходно понимавшие, что вера не исчезнет из-за незначительных внешних изменений обрядности. Но таких было очень мало. К ним, например, относился новгородский владыка Нифонт, человек умный, хорошо разбиравшийся в каноническом праве и в обрядной практике православия. Он также затронул вопрос о постах. В «Вопрошании Кирика», памятнике, созданном незадолго до дискуссии, Нифонт высказывает очень разумную, компромиссную точку зрения:

«Аже, рече, будет праздник господьскыи в среду и в пяток, или Святыя Богородица и святого Иоана, аще ядять, добро; аще ли не едять, а луче»^[29]РИБ. 2-е изд. СПб., 1908. Т. VI. С. 50..

Как видим, вопрос о постах затрагивался еще ранее конца 50-х гг. XII в., но безусловно он не только не был, но и не мог быть действительным предметом дискуссии в силу своего второстепенного значения. Ясно, что причину для последовавших ожесточенных споров надо искать в другом. Тем не менее дискуссия о постах безусловно могла служить, особенно в первое время, внешним проявлением возникшего глубокого политического кризиса русского общества.

Проблемы взаимодействия светской и духовной власти, отношение высших иерархов — греков к русской культовой обрядности православия показали, что к середине XII в. появилась насущная необходимость иметь местные церковные кадры, в первую очередь высшего и среднего звена (простые иереи с самого начала были русскими). Было бы слишком опасно долго заниматься только дискуссией о постах в период напряженных отношений в сфере как внешней политики (с той же Византией и латинским Западом), так и внутренней (классовая борьба, крестьянские волнения, наконец, страшная междоусобица князей). Сугубо социальные и политические интересы класса феодалов диктовали незамедлительное решение вопросов в пользу упрощения религиозных норм, ориентацию их на повседневную практику, сложившуюся на Руси, устранение всевозможных крайностей в обрядности, могущих вызвать волнения народных масс, среди которых были еще так живучи остатки язычества. Старый культ был очень часто связан с выступлением крестьянства. Большинство восстаний на Руси в XI в. проходило под лозунгом язычества и было антихристианским. Этого совершенно не понимали приезжие греки — церковники. Епископы иноземцы на Руси действовали не как члены местной феодальной корпорации, призванные служить ей на идеологическом поприще, а как члены византийского общества, как чиновники патриархата Византии, присланные собирать дань для своего непосредственного патрона — киевского митрополита, который отправлял ее в Константинополь. Добавим, что, судя по всему, в Россию, к «варварам», посылались не лучшие представители иерархической верхушки православной церкви, во всяком случае они не были хорошо эрудированы в области специальных дисциплин теологии и канонического права. (Новгородский Нифонт был исключением). К тому же на Руси к середине XII в. уже появились иереи, в достаточной степени разбиравшиеся в вопросах религии и могущие разрешить вопросы о постах и определить, что их греческие «гегемоны» впадают в ересь.

Рассмотрение фактов биографии Нестора и вопросы о постах позволяют более точно установить ход событий в Ростово-Суздальской земле второй половины 50-х гг. XII в. Можно полагать, что приезд Андрея, его доброжелательная политика к местному причту дали возможность проявиться каким-то оппозиционным тенденциям в отношении Нестора. В результате епископ был обвинен (перед князем?) кем-то из сферы своих, «домашних», т. е. ростовского духовенства, и он был вынужден ехать в Киев, а оттуда в Константинополь для «очищения от клеветы». Обвинение его состояло в нарушении обычной практики постов. Полтора года ростовская кафедра была вдовой. Но киевский митрополит, грек Константин, очень торопится найти нового епископа на свободную кафедру. Слишком свежи были воспоминания о митрополите Климе Смолятиче, русском по происхождению, пытавшемся проводить независимую от Константинополя политику и замещавшем свободные кафедры своими сторонниками. В Ростов приехал грек Леон. Лаврентьевская летопись под 1158 г. сообщает:

«Том же лете приде Леон на епископью Ростову»^[30]ПСРЛ. Т. I. Стб. 348..

Ровно через год в том же памятнике читаем:

«Того ж лета выгнаша Ростовци и Суждальци Леона епископа, зане умножил бяше церковь грабяи [церквеи граба — Р., церковь пустых грабя — А.] попы»^[31]Там же. Стб. 349..

Видимо, к заявлению о лихоимстве ростовского епископа нужно отнестись с должным вниманием. Грабеж церквей, монастырей, подчиненных местному духовенству, а также мирян, находившихся под юрисдикцией владыки, был делом обычным. Никого не удивляли подобные «деяния» иноземного иерея. Неприкрытый грабеж и лихоимство были обыкновенной практикой греков, занимавших высшие посты русской церкви. Кроме посылки ежегодного церковного налога митрополиту в Киев для византийского патриархата новому епископу необходимо было платить за получение кафедры тому же киевскому владыке. С паствы собирали также «милостыню» для личных нужд епископа. Подобные поборы осуществлялись высшими иерархами на протяжении многих десятилетий. Поэтому причину летописных записей надо искать в другом — может быть, в масштабах грабежа и открытого притеснения местного духовенства. Есть и еще одно обстоятельство, заставляющее очень внимательно отнестись к цитированному выше сообщению. В известии говорится, что «выгнаша Ростовци и Суждальци Леона епископа». Но кто такие «ростовци и суждальци»? Конечно, это не крестьяне и не зависимые члены феодального общества. Действительно, могли ли они без социальных волнений выгнать одного из могущественных феодалов страны? На вопрос, что подразумевалось под понятием «ростовци» и «суждальци», отвечает сама летопись. Подобные названия уже были употреблены летописцем при рассказе о соборе, на котором был выбран князь. «Ростовци и Суждалци здумавше вси пояша Аньдрея…». Итак, под этими названиями надо понимать прежде всего верхушку феодального общества — бояр, эту наиболее активную политическую силу северо-востока Руси. В самом деле, кто мог при отсутствии социальных конфликтов удалить с кафедры епископа? Только богатые — феодалы и торговая верхушка, купцы. Возможно, что удаление свершилось и по приговору веча. Как увидим в дальнейшем, это предположение неожиданно подтверждается одной деталью сообщения, почерпнутого из южного источника.

Таким образом, Леон был изгнан ростовцами и суздальцами, т. е. феодальной верхушкой. Вряд ли князь и его ближайшее окружение, «старейшая» дружина, не были осведомлены об удалении епископа. Более того, трудно предположить, чтобы все это произошло без санкции Андрея. Скорее всего князь принимал в этом живейшее участие. Но все это было бы лишь предположением, если бы не подтвердилось летописными сообщениями. В ряде памятников существуют известия, основанные на южных источниках. Они содержат интересные сообщения, на основе которых можно заключить, что епископ Леон был выслан вместе со всей компанией «Юрьевичей» — братьев Андрея. Статья эта датируется 1162 г., но в ней говорится о том, что было до указанной даты.

«Том же лете выгна Андреи епископа Леона ис Суждаля и братью свою погна, Мьстислава и Василка, и два Ростиславича, сыновца своя мужи отца своего переднии…».

Упоминание грека епископа в подобном окружении говорит о многом. Прежде всего отметим, что он находился в оппозиции к Андрею, объединившись с врагами князя, Юрьевичами, точнее, с их матерью, вдовой Юрия Долгорукого, Еленой, родственницей византийского императора Мануила. «Отец духовный» «Суждальской земли» активно вмешался в политическую борьбу против законного государя. Следовательно, нет сомнений в том, что причины высылки Леона были не только уголовные (лихоимство в собственной епархии), но и политические (участие в оппозиции собственному государю).

Юрьевичи уехали к родственникам в блестящую Византию, а Леон, видимо, добравшись до Киева, вернулся обратно. В летописи читаем, что Андрей «Леона же епископа возврати опять, покаявся от греха того, но в Ростов, а в Суждали не да ему седети»^[32]Там же. СПб., 1908. Т. II. Стб. 520.. Сообщение чрезвычайно интересное. Почему именно в Ростов возвращается «путешествующий» епископ? Почему не в Суздаль? Из сообщения становится ясно, что этот город не находился под его юрисдикцией и суздальская паства подчиняется не ему, а кому-то другому, о ее душах заботится не Леон. Ведь нельзя представить, чтобы часть территории не имела своего пастыря при наличии в соседнем городе епископа, бывшего до своего изгнания, т. е. буквально несколько недель назад, епископом Ростова и Суздаля? Отметим, что Лаврентьевская летопись, сообщая об изгнании Леона, подчеркивает, что это было совместным действием ростовцев и суздальцев. Остается предположить, что прихожане Суздаля со всей областью (а также Владимира?) были отданы другому владыке. Но кому? В самом деле, существовал и другой иерей, который носил титул епископа «ростовского и Суждальского». Речь идет о Несторе. Но он был далеко, в Константинополе. И обратно на северо-восток никогда не возвращался. Видимо, это был иной пастырь.

В Лаврентьевской летописи сохранилось одно сообщение. Оно довольно известно. В нем рассказывается о пресловутом споре епископа Леона с «лживым владыкой» Феодорцем. Несмотря на все беды, постигшие Феодорца, на всю ненависть владимирского летописца к этому иерею, поднявшему руку на дом святой Богородицы (и особенно на ее имущество), он не лишается титула. Феодор даже во владимирской летописи называется «владыкой». Так же он титулован и в начале 60-х гг. XII в. во время спора с Леоном, перед очередным удалением последнего. Но это дает основание предположить, что Феодор стал «владыкой» (т. е. епископом) ранее того, как после дискуссии с незадачливым спорщиком сел на его место в Ростове. В свою очередь возникает вопрос, где мог тогда находиться до этого Феодор? Ведь он должен был иметь свою епископию^[33]Феодор имел свою епископию, но официального титула
«епископ» носить не мог.. Иного ответа, кроме того что Феодор управлял епархией с центром в Суздале, мы не находим. Только это предположение делает совершенно ясным известие о том, что Андрей и его дружина не пустили после первого возвращения Леона в Суздаль, а ограничили его епископию Ростовом. Надо отдать должное летописцу, который зафиксировал рассмотренные события. Он везде был предельно точен: Феодор не назван «епископом», а только «владыкой». Это произошло потому, что он еще не был официально рукоположен. Строго по каноническим правилам Феодор становился епископом после своего утверждения высшими духовными иерархами (киевским митрополитом или византийским патриархом). До этого номинальный титул епископа носил его предшественник, если он был жив, хотя никакой ни фактической, ни юридической властью в епархии он не обладал. Вот почему летописец справедливо называет Феодора «владыкой», а Леона упрекает за то, что он «перехватил» «Нестеров стол», т. е. кафедру. Но какую? Ростовскую? Нет, Суздальскую. На епископскую кафедру в Суздале после первого изгнания Леона был избран местным «людьем» Феодор. Но до того, как он был утвержден своим духовным начальством, номинально в Суздале епископом числился Нестор, носивший титул епископа ростовского и суздальского в отличие от Леона, епископа только Ростова и по титулу, и фактически. Но Нестор до назначения Феодора суздальским епископом или даже митрополитом также сохранял титул, правда, несколько усеченный — «епископ Суждальский». Вот почему Лаврентьевская летопись подчеркивает нарушение правил и беззаконие, учиненное Леоном (а следовательно, и митрополитом киевским), ибо официально существовал предшественник, носящий тот же титул. Летописец пишет:

«Леон епископ не по правде поставися Суждалю, Нестеру пископу Суждальскому живущю, перехватив Нестеров стол»^[34]ПСРЛ. Т. I. Стб. 351, 352, — Отметим, что эта запись
принадлежит северо-восточному летописцу, возможно
владимирскому, который употребляет понятия «Суждаль»,
«суждальский» буквально в отличие от своего южного
«коллеги», использовавшего это понятие для обозначения
всего северо-востока Руси — Ростова, Суздаля, Владимира,
т. е. Владимиро-Суздальской земли..

Кандидатура Феодора возникла не случайно и, конечно, не по воле киевского митрополита или византийского императора. Возникновение нового владыки на политической арене надо приурочить ко времени первого отъезда Леона из епископии. Именно к тому времени, когда «ростовци и суждальцы», видимо, на соборе решили изгнать интригана — грека, а вслед за этим избрать на его место нового епископа. Им стал «Феодорец». На то, что это все происходило на таком представительном собрании, как собор, показывает не только употребление понятий «ростовцы и суждальцы», обозначающих созыв подобного учреждения, на котором был избран князем Андрей. Выборность епископов в Древней Руси зафиксирована источниками. Новгородский архиепископ — одно из главнейших должностных лиц «республики» — избирался. Но все это еще не доказывает избрание Феодора. Однако существует текст, который очень подробно повествует о выборности «людьем» «Суждальской земли» своего епископа. Сообщение рассказывает о том, что примерно лет через двадцать после рассматриваемых событий, в 1183 г., киевский митрополит Никифор попытался было поставить по своему желанию епископа в Ростов. Подобное назначение возникло в результате смерти все того же Леона. Что получилось в результате самочинных действий митрополита и как вели себя заинтересованные лица — Всеволод Юрьевич, князь Владимиро-Суздальской земли, и Святослав Всеволодович, киевский князь, один из героев «Слова о полку Игореве», и др., — можно видеть из следующего отрывка:

«В то же лето преставися епископ Полотьскии именем Дионисии, мы же убо о сем поглаголемь, преставившюся Леону Ростовьскому епископу и поставлен бысть Никола Гречин епископом, Всеволод же Гюргевичь князь Суждальскии не прия его, но посла Киеву, ко Святославу, ко Всеволодичю и к митрополиту Никифору, рек не избраша сего людье земле нашее, но же еси поставил, ино камо тобе годно, тамо же идежи [идеши — Х.П.], а мне постави Луку смиреного духом и кроткого игумена святого Спаса на Берестовем, митрополит же Микифор, не хотяше поставити его, но неволею великою Всеволода и Святославлею и постави Луку епископом в Суждальскую землю, и посла Полотьскую епискупить»^[35]Там же. Т. II. Стб. 629, 630. — Из этой цитаты видно,
что Леон так и был до смерти епископом ростовским..

Итак, без всяких оговорок можно совершенно определенно утверждать, что в 80-е гг. XII в. здесь, на северо-востоке, епископ избирался «людьем» «Суждальской земли». А это в свою очередь позволяет допустить, что и предшественник Луки, Феодор, был также избран.

Феодор стал владыкой в самом начале 60-х гг. XII в. Своей резиденцией он избрал Суздаль. Это не случайно. Суздаль был сравнительно большой город, центр густонаселенного хлебородного «ополья». Он славился своим богатством. Предки Андрея хорошо отстроили Суздаль. Город был обнесен валами еще при Владимире Мономахе, который построил и кремль. Здесь же были созданы и княжеские хоромы. Помимо деревянных церквей в Суздале был воздвигнут величественный собор Успения Богородицы. Большой, превосходно украшенный снаружи, внутри он был расписан фресками, наделен драгоценной утварью. Храм поражал своей красотой и величавостью. Знаток архитектуры Северо-Восточной Руси Н.Н. Воронин писал:

«Суздальский собор, поднявший свои полосатые каменно-кирпичные стены на огромную высоту над землей, над которой едва выступали дерновые кровли жилищ рядового городского люда, весомо и зримо утверждал идею могущества создавшего его князя и ничтожество и бессилие его подданных. Самый факт постройки столь необычайного, огромного здания, вероятно, воспринимался как своего рода “чудо”, облекавшее князя ореолом сверхъестественного. Не нужно было ничего “читать”, чтобы от одного взгляда на этот величественный собор мысль простого человека была подавлена “под тяжестью массы” и испытывала “чувство благоговения”»^[36]Воронин Н.Н. Зодчество Северо-Восточной Руси XII—XV
веков Т. 1. XII столетие. М., 1961, с. 49..

Безусловно, подобный храм был великолепным украшением и символом любой епископии. Само значение города Суздаля в первой половине XII в. трудно переоценить. Фактически при Юрии Долгоруком это была столица княжества. Недаром для киевлянина и жителя Южной Руси северо-восток — это «Суждальская земля». Андрей избирался на стол «ростовцами и суждалцами»: «и посадиша и в Ростове на отни столе и Суждали». Этот город был вторым центром «двуединого» княжества. Таким образом, «Феодорец» получил превосходную епископию с великолепной столицей.

Одновременно идет возвышение и другого центра земли. С появлением иконы Владимирской божьей матери на северо-востоке культ богородицы принял невиданные формы. Сохранившиеся литературные и летописные произведения связывают непосредственно весь ход истории и всю политическую действительность только с новым символом. Культ богородицы, иконы Владимирской божьей матери активно проникал в повседневные политические дела. Он стал ассоциироваться с городом Владимиром, центром нового государственного объединения. С целью пропаганды культа создается великолепный храм, посвященный богородице. В статье 1160 г. Лаврентьевской летописи читаем:

«Того же лета создана бысть церквы святая Богородица в Володимири благоверным и боголюбивым князем Андреем, и украси ю дивно многоразличными иконами, и к драгим каменьем бещисла и ссуды [сосуды — Р.А.] церквными и верх ея послати [позлати — Р.А.], по вере же его, и по тщанью его к святеи Богородице, приведе ему Бог из всех земель все мастеры и украси ю паче инех церквии»^[37]ПСРЛ. Т. I. Стб. 351..

Огромные богатства были переданы церкви, которая получила от князя и большие земельные владения.

Именно с целью возвышения местной святыни города Владимира как центра государства и, возможно, будущей митрополии и был создан шедевр русской архитектуры XII в.

Все это давало возможность ставить вопрос не только о создании местного идеологического, но и общерусского центра, которому пристало иметь собственную церковную организацию. Выбор Феодора и вся политика Андрея заключались в освобождении от политической и духовной власти Киева и самостоятельности Ростово-Суздальской земли. Междоусобица и распри в «Русской земле» в конце 50-х — начале 60-х гг. XII в. достигли своего кульминационного пункта. Споры и конфликты возникали почти по всем вопросам, в том числе и по проблемам церкви. В конце 50-х гг. XII в. на Руси существовало уже два митрополита. Один из них — грек Константин, сидевший в Киеве, — находился под покровительством князей, занимавших провизантийскую позицию, другой — Клим Смолятич, русский по происхождению, находился в Галицко-Волынской Руси и поддерживался князьями, противниками «ромеев». Было даже организовано посольство в Константинополь, чтобы добиться официального назначения Клима общерусским митрополитом. Подобное решение было принято не только из-за политического давления князей антивизантийской группировки, но и из-за недовольства паствы греком митрополитом в Киеве и в Киевском княжестве, а также в Переяславле Русском и Чернигове^[38]Приселков М.Д. Очерки по церковно-политической истории…
С. 394—399; ПСРЛ. Т. I. Стб. 349.. Путем долгих переговоров между князьями и выработки компромисса, в результате чего отказались от обоих митрополитов, появился новый духовный иерарх:

«приде митрополит Федор ис Царягорода месяца августа, бяшеть бо посылал по нь князь Ростислав»^[39]Но подобное «умиротворение» просуществовало буквально
несколько месяцев до скоропостижной смерти Феодора.
Уже в статье 1164 г. Ипатьевской летописи читаем:
«Приде митрополит Иван в Русь, и не хоте его Ростислав
прияти, занеже отрядил бяше Ростислав Гюряту Семковича
к цареви хотя отправити Клима в митрополью» (ПСРЛ.
Т. II. Стб. 514, 515, 522)..

Надо признать, что Андрей и местное боярство Ростовской земли выбрали время для своей акции весьма удачно. Создавшаяся политическая ситуация на Руси во многом способствовала деятельности князя, направленной на обособление и в конечном итоге на приобретение самостоятельности церкви Владимиро-Суздальской Руси.

Не прошло и четырех месяцев после возвращения Леона в Ростов^[40]ПСРЛ. М.; Л., 1949. Т. XXV. С. 72., как возникли трения между ним и новым суздальским властелином — Андреем. Видимо, ростовский епископ попытался вернуть свое влияние во втором центре княжества — Суздале. Леон стал проповедовать отмену практики русских постов и введение более строгих правил, возможно, уподобляясь в этом своему киевскому митрополиту греку Константину. Но упрямый и, видимо, неумный человек, плохой политик и не очень сведущий канонист, он перестарался в критике существующих обрядов и в стремлении ввести новые. «Деятельный» Леон не терял времени даром, он стал проповедовать эти новшества в городе Суздале, который уже не входил в его епископию, что неоднократно отмечали и южный, и северо-восточный летописцы:

«поча Суждали учити не ести мяс, в Господьскые праздни[кы] в среды и в пяткы, ни на Рожьство Господне ни на Крещенье»^[41]Как уже отмечалось, на Руси давно понимали ошибочность
этих положений, проповедуемых греческими пастырями.
Даже здесь, на северо-востоке, были иереи, достаточно
сведущие в богословии. Интересно, что, например, владимирский
летописец очень четко охарактеризовал очередное измышление
ростовского епископа: «В то же лето вста ересь Леонтианьская…»
(ПСРЛ. Т. I. Стб. 351)..

Это вызвало возмущение, тем более что не соответствовало даже канонам греческой церкви. Византийские иерархи на Руси придумали подобные узаконения для «тавро-скифов», нарушая свои собственные правила и тем самым впадая в ересь.

Андрею лично пришлось вмешиваться в идеологические «новаторства» Леона. Как сообщает летописец, он «нача просити у него от воскресения Христова до всих святых ести мяса и в среду и в пяток». Леон повторил свои измышления. Тогда на специальном соборе возникла дискуссия между Леоном и Феодором. Она имела большое историческое значение, ибо возвещала не только определенный этап самостоятельной канонической мысли, но и новый период становления церкви на Руси. Летописец так пишет об этом духовном ристалище:

«и бысть тяжа про то велико пред благоверным князем Андреем, [и] предо всеми людми, и упре его владыка Феодор»^[42]ПСРЛ. Т. I. Стб. 352..

В очередной раз князь прогнал незадачливого реформатора из епископии.

«Он (т. е. князь. — Ю.Л.) же противу вину погна и (т. е. Леона. — Ю.Л.) своеи земли»^[43]Там же. Т. II. Стб. 520..

Леон, «вечно путешествующий», отправился в Киев. Но предварительно заехал в Чернигов к своему единомышленнику греку Антонию, ловкому проходимцу и авантюристу, также проповедовавшему новоизобретенные установления о постах^[44]Об Антонии и его «деяниях» см. подробно: ПСРЛ. Т. II.
Стб. 522—523.. Местная летопись, попавшая затем в киевский свод, сообщает, что Леон «приде Чернигову к Святославу Олговичю, Святослав же утешив добре, пусти к Киеву, к Ростиславу»^[45]Там же. Стб. 520.. Все события, видимо, надо датировать второй половиной 1162 г.

Леон, прибывший после доброжелательного приема в Чернигове, в Киеве держался весьма независимо. Судя по его дальнейшим поступкам, он не сумел договориться даже с греком митрополитом. В то же время, видимо, Андрей и его креатура Феодор добились определенных успехов. Дело о постах было перенесено в более высокий «арбитраж» в Византию.

Весной 1163 г. в Константинополь двинулось несколько необычное посольство, состоявшее из двух епископов и четырех послов из княжеств-государств Древней Руси: Киева, Переяславля Русского, Чернигова и Суздаля. Столь представительные делегации со времен Ольги не посылались из Руси в Византию. Видимо, посольства отправились «Солоным» путем, проходившим по берегу Черного моря к Солуни (к Фессалоникам). На берегу Дуная они столкнулись со ставкой императора. Здесь находились сам Мануил I Комнин, его двор и высшие духовные иерархи. Леон предъявил свои требования. Император, который сам знал и любил богословие, разрешил устроить дискуссию в своем присутствии^[46]В этот период довольно часто в спорах церковников в
качестве третейских судей принимали участие владетельные
светские особы. Так, император Фридрих Барбаросса
на соборе в Павии в 1160 г. разбирал очередную склоку
духовенства, произошедшую между папой Александром
III и антипапой Виктором IV.. Против Леона выступал архиепископ болгарский Андриан, который доказал ошибочность положений своего оппонента, что, собственно, не трудно было сделать из-за явного нарушения обрядности, распространенной в самой греческой церкви. Но ростовский епископ упрямо не соглашался с приведенными аргументами. На свою беду император также попытался убедить Леона в ошибочности его взглядов. Последний обругал и Мануила. Бедный император, весьма импозантный государственный муж и, по мнению даже грубых «латинян», подлинный «рыцарь», который очень заботился о своем реноме и о внешнем соблюдении этикета, оказался посрамленным не только перед своим двором, но и перед дипломатическим корпусом, состоявшим из четырех послов этой «дикой Тавроскифии». Мануилу пришлось срочно испробовать другие аргументы для обуздания разбушевавшегося пастыря. К епископу применили консервативно-традиционные, но весьма действенные меры, для охлаждения его темперамента выкупали в реке, благо Дунай был близко. Летопись сохранила описание этой колоритнейшей сцены: «Он же не иде на исправленье Царюгороду, а тамо упрел и Анъдриян епископ Болгарьскыи перед царем Мануилом, стоящю царю товары над рекою, Леону молвящю на царя, удариша слугы царевы Леона за шью [шию — Р.А.] и хотеша и в реце утопити, сущим ту у царя всем слом Кыевьскыи сол и Суждальскыи [сол — А.] Илья и Переяславьскыи и Черниговьскыи». Далее летописец добавляет несколько слов, определенно морализируя по поводу рассказанного эпизода:

«Се же сказахом верных деля людии, да не блазнятся о праздницех Божьих»^[47]ПСРЛ. Т. I. Стб. 352..

Сентенция явно антигреческая.

После такого фиаско, которое потерпел Леон, представитель греческой церкви и сам грек по национальности, руководству византийского патриархата ничего не оставалось, как его «запретить» и лишить епархии. Леон был отрешен патриархом. Далее, видимо, надо было назначить преемника. Положение усложнялось еще тем, что в Константинополе было известно о смерти Феодора, митрополита Киевского. Эта должность также была вакантной. Видимо, по договоренности с Андреем владыко Феодор вручил патриарху Луке послание князя. До нас не дошло это письмо. Но сохранились фрагменты ответных грамот патриарха. По ним можно установить, к чему стремился Андрей. Оказывается, он хотел не больше, не меньше как создания новой митрополии в городе Владимире. Лука пишет:

«поставити в нем (т. е. во Владимире. — Ю.Л.), от нас митрополита тамо сущего у благородна твоего Феодора»^[48]Там же. Т. IX. С. 223.Источник: http://a-nevsky.ru/library/vladimiro-suzdalskaya-rus-ocherki-socialno-politicheskoy-istorii6.html.

Итак, была сформулирована идея создания нового церковного и идеологического центра, противопоставления его Киеву^[49]Там же. С. 222—239 и др. — Отношения Владимира с Византией
в середине 60-х гг. XII в., политика Андрея Боголюбского,
естественно, были предметом отечественной историографии.
См.: Макарий. История русской церкви. СПб., 1868.
Т. III. С. 105—111; Голубинский Е. История русской
церкви. М., 1901. Т. 1, ч. 1. С. 320—332, 439—443;
ч. 2. С. 462—468 и др.; Приселков М.Д. Очерки по церковно-политической
истории… С. 395—397 и др.; Соколов П. Русский
архиерей из Византии и право его назначения до начала
XV в. Киев, 1913. С. 116—117 и др.; Щапов Я.Н. Церковь
в системе государственной власти Древней Руси // Новосельцев
А.П., Пашуто В.Т., Черепнин Л.В., Шушарин В.П., Щапов
Я.Н. Древнерусское государство и его международное
значение. М., 1965. С. 275, 285, 301, 307—311, 333—335.
— Посланию Луки Хрисоверга посвящены кроме упомянутой
выше работы П. Соколова исследования советской историографии.
См.: Воронин Н.Н. Андрей Боголюбский и Лука Хрисоверг:
(Из истории русско-византийских отношений XII в.)
// Византийский временник. М., 1962. Т. XXI. С. 29—50;
Клосс Б.М. Никоновский свод и русские летописи XVI—XVII
веков. М., 1980. С. 130, 131 и др.. И к тому же во главе подобного центра должен был стоять человек не из ближайшего окружения патриарха^[50]Большая часть информации находится в Никоновской летописи,
которая до сих пор еще плохо изучена. Во всяком случае
сообщение о Феодоре, епископе Ростово-Суздальской
земли, почерпнуто из двух источников. В послании патриарха
Константинополя Луки, помещенном в летописи, указывается,
что Феодор «сестричь» смоленского епископа Мануила,
пришедшего в 30-х гг. XII в. из Греции на Русь (ПСРЛ.
Т. IX. С. 225). В другом сообщении того же памятника
епископ определяется как «сестричь» киевского боярина
Петра Бориславича (там же. С. 239).. Специальный посол был отправлен в «Суждаль» с посланием Луки^[51]ПСРЛ. Т. IX. С. 222. — Одновременно посол прозондировал
почву для возвращения взамен Леона еретика, епископа
Нестора (там же.).. Сославшись на канонические узаконения, патриарх отказал Андрею^[52]Историки русской церкви неоднократно рассматривали
этот вопрос. Все они приходили к выводу, что патриархом
руководили не канонические правила и даже не интересы
внешней политики Византии, а совершенно элементарные
своекорыстные материальные интересы — деньги. Епископ
Макарий еще сто лет тому назад пришел к подобному
выводу. Его трудно заподозрить в предвзятости в отношении
церкви, тем не менее он пишет: «…русская митрополия
считалась богатейшею из всех митрополий и епархий
вселенского патриарха, от русских митрополитов в Константинополе
привыкли ожидать огромных приношений и пожертвований.
Не здесь ли скрывается самая тайная, но и самая главная
причина, почему патриархи так долго и так упорно держались
обычая назначать в Россию митрополитов-греков, из
числа своих приближенных» (курсив автора. Цит. по:
Иконников В. Опыт исследования о культурном значении
Византии в русской истории. Киев, 1869. С. 292).. То, что хитрый грек лжет, — в этом никто не сомневался. Важно другое, как отнеслись к этому проекту на Руси. Без преувеличения можно сказать, что очередная идея Андрея всколыхнула все феодальное общество Руси. Создание новой митрополии, нового идеологического центра в противовес Киеву, новый духовный иерарх, не присланный из Константинополя, а выбранный местным «людьем», служили темой ожесточенной дискуссии начиная от княжеского терема до нищей избенки последнего клирика. Всех занимал вопрос о взаимоотношении Андрея с Византией, греками и патриархом.

После приезда от патриарха Феодор обосновался во Владимире^[53]Киевским митрополитом Феодор также не был рукоположен.. Князь деятельно помогал своему епископу проводить самостоятельную от митрополита в Киеве политику. Владимирская кафедра приобрела автономное значение. Ожесточенная политическая борьба Андрея с византийским патриархатом и киевской митрополией породила самые разнообразные отклики. На стороне владимирского князя выступал Киево-Печерский монастырь, пытавшийся возглавить борьбу за национальную церковь в самом центре грекофильского влияния. Монахи яростно выступали против клевретов митрополичьей Софии на стороне Андрея. Той же позиции придерживались и в Чернигове. Местный князь Святослав Ольгович, наученный горьким опытом, как опираться в политических делах на своего епископа грека, погнал его с кафедры. Предлог был тот же, что и во Владимире, — соблюдение постов.

Характерно, что взятие Киева войсками Андрея рассматривается летописцем как следствие борьбы митрополита и его противодействия владимирскому «самовластцу» и его политике. Насколько большое значение придавали современники этой борьбе с киевской митрополией, видно из того, что судьба древней столицы государства ставилась в зависимость от дискуссии о постах. Лаврентьевская летопись сообщает:

«и весь Кыев пограбиша, и церкви, и манастыре, за 3 дни, и иконы поимаша, и книгы, и ризы, се же здеяся за грехы их, паче же за митрополичю неправду, в то бо время запретил бе Поликарпа игумена Печерьского про Господьскые праздникы, не веля ему ести масла ни молока, в среды, и в пяткы, в Господьскые празьдникы»^[54]ПСРЛ. Т. I. Стб. 354..

Владимирский летописец в курсе всех политических новостей и деталей дискуссии. Он подробно сообщает и о том, как она развернулась в Чернигове:

«помогашеть же ему (митрополиту, — Ю.Л.) и Черниговьскыи епископ Антонии и князю Черниговьскому многажды браняшеть ести мяс, в Господьскые праздьникы, князю же Святославу и не хотящю ему изверже и из епископьи». К этому сообщению летописец добавляет сентенцию: «да внимаем мы [внимаимо — Р.А.] собе кто жо [кождо — А., кождь — Р.] нас и не противися Божью закону»^[55]Там же. Стб. 354—355..

Именно на 60-е гг. падает чрезвычайно интенсивная пропаганда идеи местного идеологического центра на северо-востоке. Во Владимире и Боголюбове идет оживленная литературно-агиографическая работа. Вероятно, к самому началу 70-х гг. XII в. была закончена основная политическая «композиция» — «Сказание о чудесах владимирской иконы божией матери»^[56]Сказание о чудесах владимирской иконы божией матери
/ Изд. Об-вом любителей древней письменности. СПб.,
1878. Т. XXX. — См. подробно также: Лимонов Ю.А. Летописание
Владимиро-Суздальской Руси. Л., 1967. С. 73—74 и др.. Несмотря на простоту построения, неприхотливость сюжета, произведение несет очень четкую и ясную политическую нагрузку — идею самостоятельности города Владимира, его богоизбранности, непосредственной связи «Залесской земли» и ее центра с местной иконой божьей матери.

Одновременно во Владимире создается еще ряд произведений: «Проложная статья», «Служба» и «Слово на праздник Покрова». Все они проникнуты культом местной святыни и самого города Владимира. Интересно, что покровительство иконы распространяется не только на северо-восток Руси — Тверь, юго-восток — Муром, но и на юг — Переяславль Южный. Деталь весьма характерная, показывающая на возможное расширение влияния культа.

Более того, Андрей и Феодор создают новые общерусские церковные праздники. Так, на 1 августа 1164 г. падает торжественное утверждение праздника св. Спаса. Праздник интересен тем, что его идеологическая направленность подчеркивает значение именно местной святыни — иконы Владимирской божией матери, спасшей владимирцев и князя Андрея от внешних врагов — болгар. Отметим, что здесь мы сталкиваемся с определенным «соперничеством» нового церковного центра со старым. Именно на 1 августа в Константинополе приходился местный праздник Спаса, посвященный «чудесному спасению» императора Мануила от сарацин. Описание праздника св. Спаса во Владимире было оформлено в качестве самостоятельного литературного произведения — проложной статьи 1 августа 1164 г. Нашел он отражение и в местном летописании^[57]Праздник был зафиксирован в летописи как новое чудо
св. богородицы владимирской (ПСРЛ. Т. I. Стб. 352,
353; Лимонов Ю.А. Летописание… С. 73—76)..

Но существовали и противники Андрея. Их возражения, может быть, не носили принципиального характера и принадлежали к тактическим маневрам междукняжеской политики. Тем не менее этому противодействию позиции владимирского «самовластца» мы обязаны возникновением одного из самых блестящих сатирических памфлетов Древней Руси. Имеется в виду «Притча о слепце и хромце». В ней рассказывается, что один богатый господин имел фруктовый сад, который был огорожен забором. Хозяин, чтобы окончательно обезопасить плоды от расхищения, решил нанять сторожей. Но сама охрана могла покуситься на хозяйскую собственность. Тогда господин, который был не только богат, но и умен, прибег к хитрости. Он нанял двух калек — слепца и хромца, справедливо рассудив, что убогие не смогут из-за своих физических недостатков перелезть ограду и нарвать плодов. Но «умельцы» перехитрили господина. Действительно, каждый из них самостоятельно не мог справиться с оградой. Но хромец сел на плечи слепцу, и они, совместно компенсировав свои недостатки, перелезли через забор и ограбили «предусмотрительного хозяина».

Мораль сей притчи была довольно проста: как бы господь бог ни защищал свой сад — «богоспасаемую церковь», она все равно будет в опасности, если находятся нечестивцы, приносящие ей вред, среди тех, которые призваны ее охранять. И этот вред возрастает, если объединяются недостойные светские властелины с духовными иерархами, подобно тому как сговорились князь Андрей и владыка Феодор.

Принадлежит этот памфлет блестящему писателю и оратору Древней Руси, «русскому Златоусту», епископу Кириллу Туровскому. Великолепная форма изложения характерна для его сочинений. Превосходный оратор, он и в своих произведениях следует «полифоничности» стиля. В его произведениях находим монологи, диалоги, аллегории, сравнения, риторические вопросы, ритмику прямой речи. Популярность его проповедей — выступлений и литературных произведений была настолько велика, что они переписывались в Древней Руси наравне с образцами классической византийской литературы. Сочинения Кирилла обычно затрагивали традиционные темы: церковные праздники, морально-этические поучения. В «Притче о слепце и хромце» епископ отходит от подобного репертуара и смело бросается в самое пекло политической борьбы. Он не скрывает, что его памфлет обличает «сановников и буев в иереих», т. е. Андрея и Феодора. Последний обличается Кириллом в том, что он, нарушая все этические и моральные нормы, «чрез закон … священническая ищеть взяти сана», хотя сам не достоин не только кафедры, но даже простого иерейства. Кирилл доказывает, что и сам Феодор впадает в ересь и толкает в эту «бездну» «слепца» — Андрея. Из «Жития» туровского епископа узнаем о разгоревшейся жестокой полемике.

«Федорца, за укоризну тако нарицаема, сего блаженный Кирил от божественных писаний ересь обличи и прокля его. И Андрею Боголюбивому князю много послания написа от евангельских и пророческих указаний»^[58]Памятники древнерусской церковно-поучительной литературы
/ Под ред. А.И. Пономарева. СПб., 1894. Вып. 1. С.
197; 1898. Вып. IV. С. 75; Еремин И.П. «Притча о слепце
и хромце» // ИОРЯС. 1925. Т. XXX. С. 347—352 и др.
— Кирилл использовал для своего произведения чуть
ли не библейский сюжет. Фабула и основная композиция
рассказа были общеизвестны. «Кочующий» сюжет повествования
за многие годы неоднократно повторялся в европейских
национальных литературах. Прошли сотни лет, и через
народную итальянскую комедию дель арте, которая послужила
источником для одного произведения, он снова попал
в Россию. Речь идет об истоках очаровательной сказки
А.Н. Толстого «Золотой ключик, или Приключения Буратино».
В одном из эпизодов двое лукавых маскарадных нищих,
кот Базилио — слепец и лиса Алиса — хромец, пытаются
обмануть простака Буратино. Сюжет библейской притчи,
таким образом, был использован в России дважды: один
раз в виде политического памфлета, а другой — в виде
детской сказки..

Князю, правда, умевшему и любившему писать, пришлось отвечать. И Андрей Боголюбский, и Кирилл Туровский превосходно понимали значение переписки. Она предназначалась отнюдь не для двух адресатов. Ее читали и обсуждали все слои класса феодалов Древней Руси, ведь дискуссия непосредственно касалась животрепещущих вопросов идеологии, церкви и отношения к ней современного общества.

Несмотря на поддержку князя и на благоприятную политическую конъюнктуру, в мае 1169 г. карьера Феодора закончилась. Он был вынужден уехать в Киев, а там умерщвлен своим соперником митрополитом. Идея Андрея о самостоятельной митрополии в тот момент оказалась неосуществимой.

Каковы же причины столь быстрого падения Феодора? Их можно искать и во внутренней, и во внешней политике владыки и поддерживающего его князя. Оппозиция внутри страны, противодействие Византии — все это, конечно, сыграло свою роль. Но главной причиной тем не менее стала другая. О ней непосредственно повествует сама летопись. Причина падения епископа заключалась в попытке захватить имущество храма св. Богородицы во Владимире. Клир церкви обладал огромными богатствами. Феодор решил их захватить. Это и стало причиной его гибели. Летопись довольно подробно повествует о действиях епископа перед своей гибелью. В Лаврентьевской летописи указано, что Феодор к концу своей карьеры был одним из богатейших феодалов земли. Он держал, т. е. имел в вассальной зависимости, множество мужей. Феодор отягощал их огромными поборами, захватывал в случае невыплаты поборов не только движимое имущество, но и земельную собственность — села. Владыка покусился и на духовную собственность.

«Много бо пострадаша человеци от него в держаньи его, и сел изнебывши и оружья, и конь, друзии же и роботы добыша, заточенья же и грабленья, не токмо простьцем, но и мнихом, игуменом и ереем, безмилостив сыи мучитель, другым человеком головы порезывая и бороды, иным же очи выжигая, и язык урезая, а иныя распиная по стене, и муча немилостивне, хотя исхитити от всех именье, именья бо бе не сыт акы ад»^[59]ПСРЛ. Т. I. Стб. 355, 356. — Эта информация — отнюдь
не литературно-публицистические упражнения летописца,
озабоченного доказательством стяжательства Феодора.
Как доказал С.Б. Веселовский, владимирский епископ
владел в XII в. рядом сел, перешедших затем в собственность
митрополии. Они были расположены к северо-западу от
Владимира и в районе Юрьева Польского (Старый Двор,
Яновец, Житково, Волкуша, Теремец, Подберезье, Ярославль,
Павловское, Бухалово, Богослов, Спасское, Брянцево,
Волосово, Веселовское, Суромца, Сновицы и Телмячево)
(Веселовский С.Б. Феодальное землевладение в Северо-Восточной
Руси. М., 1947. С. 365; см. также: Воронин Н.Н. Зодчество…
С. 116)..

Но Феодор решил захватить и владение кафедрального храма Владимира. Клир яростно стал сопротивляться. Тогда владыка «закрыл» храм, запретил в нем богослужение. Это и вызвало взрыв возмущения, по терминологии летописи, «озлобленье людии своих сих кроткых Ростовьскыя земля, от звероядивого Феодорца, погыбающих от него». Церковники заставили князя потребовать от своего владыки идти «ставиться» в Киеве, где он должен был «рукоположиться митрополитов». Поездка на юг означала верную гибель местного епископа. Митрополит безусловно расправился бы со своим соперником, лишенным поддержки князя. Феодор, как указывает летопись, «не токмо не всхоте поставленья от митрополита, но и церкви все в Володимери [повеле] затворити, и ключе церковные взя, и не бысть ни звоненья, ни пенья, по всему граду, и в сборнеи церкви, в неиже чюдотворная мати Божия»^[60]ПСРЛ. Т. I. Стб. 355.. Конфликт перерос в открытое неповиновение епископа князю. Церковники кафедрального собора добились своей цели. Феодор был изгнан. В Киеве митрополит расправился с ним: пытал и казнил.

Неудача Андрея совпала с начинающимся кризисом его политики, как внешней, так и внутренней. Одновременно борьба с Феодором в самой Владимирской земле показала, насколько усилилась местная феодальная церковная корпорация, которая брала на себя смелость противопоставлять свои желания княжеским^[61]Инцидент с Феодором был не единственным случаем, доказывающим
силу и власть владимирских церковников. Насколько
могущественна была верхушка клира храма Владимирской
божьей матери, можно судить хотя бы по тому, какую
роль она сыграла в отношении своего благодетеля Андрея.
Похороны последнего показали истинное (откровенно
враждебное) отношение духовных феодалов к князю. Через
два года, в 1177 г., по прямому попустительству церковников
во Владимире оказались новые князья — Ростиславичи.
Но они совершили роковую ошибку — посягнули на имущество
церкви св. Богородицы. Клир этого храма развернул
против Ростиславичей такую яростную пропаганду, так
деятельно подстрекал к бунту против них, что результат
не замедлил сказаться. Ростиславичи были изгнаны.
Все это говорит о том, что духовники кафедрального
храма обладали огромным политическим влиянием во Владимире
и во всей «Залесской земле», в которой эта корпорация,
пожалуй, была самым могущественным «коллективным»
феодалом..

Конечно, сама идея князя Андрея Боголюбского о полной политической и идеологической самостоятельности митрополии, об автокефалии не пропала. Уже через 60 лет во Владимиро-Суздальской земле видим две епископии. Менее чем через сто лет во Владимире появляется митрополит «всея Руси», который затем выбирает своей резиденцией Москву. Таким образом, политическая доктрина Андрея нашла свое материальное воплощение.

Интересно другое: отношение феодального общества к идее государственной (княжеской) власти, к созданию самостоятельного идеологического центра — владимирской митрополии. До сих пор пока Андрей и его креатура стремились к отделению от Киева и Византии, эта идея всячески поддерживалась светскими и, что особенно важно, духовными феодалами «Залесской земли». Так было до тех пор, пока Феодор не окреп и не стал претендовать на определенную политическую самостоятельность. С усилением нового владыки крупнейший духовный феодал — клир столичного храма св. Богородицы стал опасаться за свой авторитет, за свою политическую власть в стране. Действия Феодора, покусившегося на имущество церкви, усугубили эти опасения и стали началом его конца. Церковники вынудили князя отказаться от епископа. Тем самым они продемонстрировали еще раз невозможность в период расцвета феодальной раздробленности концентрации политической власти в одних руках не только среди светских, но и духовных феодалов. Государственная власть с ее идеей «собственная церковь — собственный митрополит — собственный центр» потерпела поражение.

Андрей Боголюбский и междукняжеские отношения на Руси в третьей четверти XII в.

Возросшая политическая и материальная мощь ростовского боярства, стремление к установлению контроля над важнейшими торговыми путями и, наконец, потребность в новых землях для колонизации — все это было основными причинами столь активного вмешательства «Суждальской земли» в междукняжеские отношения. Отъезд Андрея из Киева, стремление местных феодалов Северо-Восточной Руси иметь «своего» собственного князя здесь, в Ростове, совершенно не означали полного отказа от участия в делах «Русской земля». Более того, в известной степени Андрей и его бояре выступают правонаследниками политики Юрия Долгорукого. Тактика остается неизменной — «Суждаль» вмешивается почти во все основные конфликты на юге. Меняется другое — стратегия. Захват Киева для Юрия Долгорукого, рассматривавшего покорение этого центра как начало собственного княжения на юге Руси, — основная цель. Все остальное имеет второстепенное значение. Андрей, а следовательно, и круги, поддерживавшие его, ростовские бояре, рассматривают Киев и юг не как самоцель. Для них это средство укрепления собственного могущества, точнее, собственного центра — «Суждальской земли». Итак, для одного Киев — цель, а Суздаль — только средство для его достижения, для другого укрепление могущества Суздаля среди всех других русских земель — цель, а Киев — только средство. В этом и заключается принципиальная разница в их политике.

Уже через год после смерти Юрия Долгорукого и избрания Андрея на стол в Ростове новый князь, конечно, с согласия своих бояр вмешивается в азартную политическую игру на юге Руси. Очень интересно и весьма характерно, с кем солидаризируется Андрей и против кого выступает.

Отметим, что, несмотря на всю эфемерность союзов, непрочность военных и дипломатических соглашений, недолговечность всевозможных альянсов, легковесность политических симпатий или антипатий в эпоху феодальной раздробленности, почти всегда можно при тщательном исследовании установить очень логичную, весьма прочную и чрезвычайно обоснованную линию поведения противостоящих сторон. Под 1159 г. Лаврентьевская летопись сообщает:

«Тое же зимы приде Изяслав с Половци, и повоева волость Смолиньскую, и послав ко Андрееви к Гюргевичю Ростову, и проси у него дщери за своего сыновца, за Святослава и испроси у него помочь…»^[62]ПСРЛ. Л., 1926—1928. Т. I. Стб. 350..

Как видим, Андрей идет на союз, скрепленный родственными отношениями, с противником своего отца — черниговским князем Изяславом Давыдовичем. Но это отнюдь не прихоть упрямого гордеца — ростовского князя. В общей системе междукняжеских отношений Андрей ошибался крайне редко — сказывалась практика и навыки прошедших лет, большой талант дипломата и темперамент политика. Для разрешения вопроса, почему Андрей вдруг поддержал недавнего противника своего отца, надо прежде всего выяснить, против кого тот выступал. А боролся Изяслав Давыдович против Смоленска, опорной базы и «фундамента» господства Ростислава Мстиславича. На стороне последнего выступали кузены Изяслава — черниговские князья, которые (вольно или невольно, это уже другой вопрос) поддерживали киевского князя — того же Ростислава. Таким образом, загадка разрешается довольно просто. Андрей борется против постоянных врагов «Суждальской земли» — южных соседей, а также против традиционного врага не только отца, но и своего собственного, против которого сражался много лет еще при жизни Юрия Долгорукого. Речь идет о Ростиславе Мстиславиче. Следовательно, несмотря на смерть Юрия и появление в Киеве нового князя, расстановка сил почти не изменилась. Как и ранее, Суздаль идет на любые политические комбинации, чтобы обезопасить свои границы и подчинить себе Киев. Для Андрея и «суждальских бояр» это противоборство — величина постоянная в политике.

Для заключения союза Андрей отдал свою дочь за племянника Изяслава Давыдовича — Святослава. Последний получил не только жену, но и сильнейшую поддержку «Суждальской земли». Когда Святослав был осажден во Вщиже, ему немедленно была выслана военная помощь. Лаврентьевская летопись сообщает, что Андрей «посла к нему сына своего Изяслава со всем полком, и Муромьская помочь с нимь»^[63]Там же. Стб. 350.. Этого было достаточно. Изяслав Андреевич и его войска еще не дошли до Вщижа, а «русские князи» уже заключили мир со Святославом. «Репутация» у Андрея была в достаточной степени устрашающая: для того чтобы с ним бороться, необходимо было иметь многочисленное и хорошо вооруженное войско коалиции во главе с опытным полководцем, а не отряды легкой конницы и личные дружины молодых князей, воевавших под Вщижем. Весь конфликт был улажен, войско Андрея, так и не увидев противника, повернуло вспять, «а Ондреевичь Изяслав воротися к отцю своему Ростову [к Ростову — Р.А.]»^[64]Там же..

Подобный дебют на политической арене Андрея Боголюбского в качестве «Суждальского» князя безусловно не прошел незамеченным. Результаты не замедлили сказаться. И, конечно, не только на юге, хотя жесткая позиция Андрея привела вначале к перемирию, а затем к миру с Ростиславом Мстиславичем. Все же наиболее внимательные и «чуткие» зрители политических «действ» Андрея находились значительно ближе, чем киевляне. Очень быстро и весьма непосредственно реагировал на все изменения в позиции Ростовской земли ее ближайший сосед на северо-западе. Вообще Господин Великий Новгород на всем протяжении истории Владимиро-Суздальской Руси был лучшим барометром ее внешнеполитического курса. Любое изменение междукняжеских отношений влекло и коррекцию ориентации Новгородской «республики». Столь решительное вмешательство Андрея в дела на юге имело непосредственный резонанс на северо-западе. Проростовская группировка бояр во главе с экспосадником Нежатой Твердятичем, видимо, поставила вопрос о приглашении на стол князя из «Низовской земли». Вскоре в Ростов прибыло посольство.

«Прислашася Новгородци к Андрееви к Гюргевичю, просяще у него сына княжити Новугороду…».

К этому времени Святослав, сын Ростислава Мстиславича, киевского князя, был уже изгнан новгородцами. В Ростове начались переговоры. Они вылились в оживленную дискуссию о кандидатуре будущего новгородского князя. Вначале мнения не совпадали. Члены делегации от Новгорода требовали сына Андрея. Но отец не был согласен и предлагал своего брата Мстислава Юрьевича, кстати, женатого на дочери новгородского боярина Петра Михалковича^[65]Там же. Стб. 351.. По мнению ростовской стороны, он был наиболее подходящей кандидатурой, ибо уже побывал на столе в Новгороде, где его хорошо знали. Но как раз это и послужило препятствием. Оказалось, что личное знакомство и родственные связи не всегда способствуют разрешению такого щекотливого вопроса, как выбор нового князя. И даже наоборот. Новгородцы, имевшие некоторый опыт общения с этим князем, категорически отказались от него. Но переговоры не зашли в тупик. Компромисс увенчал дело. В роли такой фигуры, которая устраивала обе «высокие договаривающиеся стороны» хотя бы на время, выступал племянник Андрея, Мстислав Ростиславич^[66]Там же.. Он становится в 1160 г. новгородским князем. Соответственно лидер проростовской группировки — посадником:

«введоша Мьстислава Ростиславиця, внука Гюргева, месяця июня в 21. Тои же зиме вдаша посадницьство Нежате»^[67]НПЛ, с. 30, 31..

Но племянник Андрея пробыл в Новгороде недолго, менее года. В городе появился новый князь — Святослав Ростиславич. Подобная замена, была, конечно, не случайна. Она явилась результатом соглашения в 1161 г. между ростовским князем и киевским Ростиславом Мстиславичем^[68]Там же. С. 31.. Последний, видимо, пошел на поддержку Андрея в церковной политике. Но были и другие причины согласия ростовского князя на замену Мстислава. Андрей не был уверен в лояльности племянника. Мстислав не разделял политических взглядов своего дяди и даже был ему враждебен. Недаром через год вместе со своим братом Ярополком и Юрьевичами он изгоняется из Ростовской земли. В дальнейшем Мстислав участвует почти во всех начинаниях, враждебных Андрею^[69]Старший сын старшего сына Юрия Долгорукого, Мстислав
Ростиславич, по «старшинству» должен был наследовать
земельные владения в «Ростовской земле» после смерти
Андрея. На этом основывается вся его политика и даже
личная жизнь, вплоть до заговора 1174 г. и катастрофы
1177 г., когда его ослепили в темнице.. Безусловно, подобная политическая фигура не очень устраивала «властителя» Ростовской земли. Вот почему вместо Мстислава в Новгороде оказывается сын Ростислава, Святослав. Личность этого князя представляет определенный интерес, ибо она во многом отвечает тем требованиям, которые предъявлял Новгород своим «властителям». Это был смелый и удачливый полководец, неплохой политик, лавировавший между группировками бояр и местным «людьем». В известной степени он устраивал, пожалуй, больше Андрея, нежели своего отца Ростислава. Последнему было не до Новгорода, ибо он по примеру своего брата Изяслава Мстиславича и своего кузена Юрия Долгорукого был занят бесплодной и ожесточенной борьбой вначале за то, чтобы захватить Киев, а потом — чтобы удержать его. Между тем Андрей в период княжения Святослава на новгородском столе имел хорошо укрепленный тыл, позволявший заниматься войной на востоке, обширный рынок для сбыта суздальского хлеба на северо-западе и надежный канал связи с Западом, чьи купцы и «мастеры» шли транзитом через Новгород. За семь лет, с 1161 по 1168 г., ни в одном из источников мы не найдем даже намека на конфликт между «Ростовской землей» и новгородцами. Пожертвовав племянником — врагом, Андрей получил семь лет добрососедских отношений. Нет никакого сомнения в том, кто выиграл от соглашения 1161 г.

Но все изменилось со смертью Ростислава и с появлением на киевском столе Мстислава Изяславича, с которым Андрей «имел честь» «скрестить мечи» еще в середине 50-х гг. Новый князь Киева потребовал от новогородцев принять своего сына Романа. Попытка Андрея вкупе со Святославом и поддерживающими его Ростиславичами со смолянами не допустить нового князя не увенчалась успехом.

Андрей в том же году взял Киев. Его поход сыграл решающую роль в дальнейших судьбах Древней Руси. Видимо, по аналогии «единовластен» решил расправиться с Новгородом. Предлогов для этого было более чем достаточно. Новгородцы учинили набег на Торопец с Романом Мстиславичем в 1168 г., а через год Даньслав Лазутиниц собрал дань на «суждальских смердах» около Волока Ламского. Зимой 1170 г. коалиция союзников, состоявшая из смоленских, рязанских, полоцких, муромских князей, во главе с сыном Андрея Мстиславом вторглась в Новгородскую землю. Как сообщает Лаврентьевская летопись, они «много зла створиша, села вся взяша и пожгоша, и люди по селом исекоша, а жены и дети, именья и скот поимаша». В это время новгородцы под руководством посадника Якуна срочно укрепляли город. Подошедшие союзники увидели почти неприступную крепость. Сходу такие укрепления взять было невозможно. Военные действия под стенами города протекали всего четыре дня. О них мы узнаем из местной летописи:

«И приступиша к граду в неделю на собор, и съездишася по 3 дни, в четвьртыи же день, в среду, приступиша силою и бишася всь день, и к вечеру победи я князь Роман с новгородьци…»^[70]НПЛ. С. 33..

Не ожидавшие такого отпора союзники отступили, паника и преследование их новгородцами завершили разгром. Войска Андрея потеряли много убитых и пленных. Новгородский летописец с гордостью записал:

«…купляху суждальць по 2 ногате»^[71]Там же..

Эпидемии, конский падеж, холод и голод дополнили окончательный разгром войск союзников. Но это не конец очередной политической акции Андрея. Наоборот, это только ее начало. То, что было потеряно в результате бездарных военных действий, оказалось возвращено талантом политика. Андрей за полгода без бряцания оружием и крови, не потеряв ни одного человека, выиграл битву. Новгород сдался и просил пощады. Метод Андрея был не нов в практике мировой политики. Он применялся и до него и после. Но редко он действовал настолько быстро и эффективно и приводил к столь значительным результатам. Андрей применил блокаду. Новгород, питавшийся суздальским хлебом, стал терпеть страшный голод. Скорбную запись находим в Новгородской первой летописи под 1170 г.:

«Бысть дороговь Новегороде: и купляху кадь ржи по 4 гривне, а хлеб по 2 ногате, а мед по 10 кун пуд».

И далее как логический конец этому бедствию:

«И сдумавше новгородьци показаша путь князю Роману, а сами послаша к Ондрееви по мир на всеи воли своеи»^[72]Там же..

Последнее выражение о заключении мира по воле новгородцев оставим на совести летописца как дань местному патриотизму. Основное заключается в том, что Андрей добился установкой пограничных застав на путях в город всего, чего хотел. Сын Мстислава Роман был изгнан, новгородцы приняли все условия, и, наконец, ставленник ростовского князя оказался на новгородском столе.

«В то же лето вниде князь Рюрик Ростиславиць в Новъгород, месяця октябра в 4, на святого Иерофея»^[73]Там же..

Метод блокады, примененный Андреем, надолго вошел в арсенал владимиро-суздальских князей и не раз сослужил им службу в последующие века^[74]Насколько этот метод был хорошо усвоен «низовскими
князьями», может показать только один пример, ставший,
пожалуй, классическим. В 1232 г. племянник Андрея,
сын Всеволода Юрьевича, Ярослав, княживший в этот
период в Новгороде, столкнулся с яростным сопротивлением
Пскова. Для того чтобы сломить непокорных, князь велел
задержать и арестовать жен псковских бояр, приехавших
в город. Но подобное действие не повергло в страх
псковское общество, не заставило его просить пощады.
Псковские мужи-бояре продолжали стойко сопротивляться.
Поняв свою ошибку, Ярослав преградил все пути в город,
запретив ввоз в него соли. Таким образом, была создана
соляная блокада. Это оказалось роковым ударом. Псковичи
приняли все требования Ярослава. Вот как описывает
этот инцидент после столкновения сторон новгородский
летописец: «И тако быша без мира лето все; и не пусти
князь гости к ним, и купляху соль по 7 гривен бьрковьск…
Бысть на зиму, придоша пльсковици, поклонишася князю:
“ты наш князь”» (НПЛ. С. 72)..

Первая половина 70-х гг. XII в. знаменуется характерными явлениями отношений Новгорода и Владимиро-Суздальской земли. Вероятно, никогда еще крупнейший торговый и экономический центр Древней Руси и Северной Европы не был в такой зависимости от великих князей. «Самовластец» владимирский буквально диктовал свои условия городу. В Новгород назначались Андреем князья, причем дело дошло до того, что если новый кандидат еще не прибыл, административную власть осуществляли посадники из проростовской группировки, а подчас и княжеские мужи, посланные из Суздаля. В 1171 г. ставленник Андрея Рюрик отобрал посадничество у Жирослава, лидера бояр, ориентировавшихся на владимирского князя. Исход подобного столкновения был заранее предрешен. Вот что пишет об этом новгородский летописец:

«Том же лете отя князь Рюрик посадницьство у Жирослава Новегороде, и выгна и из города, иде Суждалю к Ондрееви (т. е. Андрею Боголюбскому. — Ю.Л.), и даша посадницьство Иванку Захарииницю. В то же лето седе на столе Кыеве Роман Ростиславиць. Том же лете иде, на зиму, Рюрик из Новагорода, и послаша новогородьци к Ондрею по князь; и присла Жирослава посадницить с мужи своими»^[75]НПЛ. С. 34..

Такого, видимо, когда посылались княжеские мужи еще до приглашения князя, за всю историю Новгорода не было.

Андрей был настолько уверен в своей власти над Новгородом, что в следующем 1172 г. посадил там своего сына, даже не малолетнего, а просто «детя», по выражению летописи, т. е., вероятно, 3—4 лет^[76]Учитывая, что постриг княжича совершался в 7—8 лет,
надо думать, что сын Юрия («детя») не достиг и этого
возраста.. Ни о каком управлении этого князя, даже номинальном, говорить не представляется возможным. Видимо, новгородцы и сами понимали это. Во всяком случае во главе с новым князем они безропотно идут штурмовать Киев в 1173 г. Даже после убийства Андрея и изгнания «детя» новгородцы без всякого сопротивления, как бы по традиции, взяли сына (тоже малолетнего) нового владимирского князя Мстислава^[77]НПЛ. С. 34..

На поклон к владимирскому «самовластцу» ходили не только бояре новгородские, но и духовенство. Осенью 1172 г. отдал визит Андрею новгородский архиепископ Илья, столь яростный защитник свободы Новгорода, вдохновитель обороны города от «Суждальцев» в 1169 г. Видимо, не от «хорошей жизни» пришлось этому пастырю идти на поклон к владимирскому князю. О целях его посещения летопись сообщает весьма глухо. Может быть, речь шла о смене посадников?

«Том же лете, на зиму, ходи арьхиепископ новгородьскыи Илия к Ондрееви, Володимирю, на вьсю правьду. Тогда же и даша опять посадницьство Иванкови Захарииницю»^[78]Там же..

Итак, можно утверждать, что политика Новгорода в 70-е гг. XII в. во многом зависела от Владимиро-Суздальского князя^[79]Это подтверждают и исследователи Новгорода. См.: Янин
В.Л. Проблемы социальной организации Новгородской
республики // История СССР. 1970. № 1. С. 47; Подвигина
Н.Л. Очерки социально-экономической и политической
истории Новгорода Великого в XII—XIII вв. М., 1976.
С. 116..

Несмотря на все политические уступки Новгорода «Низовской земле», все же он никогда не попадал в такое положение, в котором находились Рязань и Муром при правлении на северо-востоке владимирского «самовластца». С полным основанием можно утверждать, что с середины XII в. Рязанская земля попала под эгиду Владимиро-Суздальского княжества. Подчинение большого и экономически развитого княжества с интенсивными контактами, международными и межземскими, к тому же занимавшего стратегически важный плацдарм на границе со степью, объясняется рядом причин, в том числе общим усилением северного соседа — «Суждаля», а также политическим просчетом местной феодальной верхушки, ориентировавшейся на Изяслава Мстиславича, лидера антиростовской коалиции. Воинственные действия рязанцев, напавших на Юрия Долгорукого в 1146 г., обошлись им в потерю самостоятельности на долгие годы. Войска «Суждальцев» во главе с Ростиславом и Андреем Юрьевичами разгромили Рязань. Местный князь бежал в «половце», с самостоятельностью было покончено. Отныне Рязань поставляла войска для киевских походов Юрия Долгорукого^[80]ПСРЛ. СПб., 1908. Т. II. Стб. 236, 240; М.; Л., 1949.
Т. XXV. С. 39.. Так было, например, в 1149 г. Никоновская летопись сообщает:

«прииде из Рязани в Киев к великому князю Юрью Владимеричю князь Игорь Давыдовичь»^[81]Там же. СПб., 1862. Т. IX. С. 182. — Никоновская летопись
содержит цикл известий, относящихся к Рязани. Видимо,
большинство из них позднейшего происхождения. См.:
Насонов А.Н. «Русская земля» и образование территории
Древнерусского государства. М., 1951. С. 209—210;
Кузьмин А.Г. Рязанское летописание. М., 1965. С. 86—87..

В тексте сообщения 1152 г. Ипатьевской летописи уже сталкиваемся с настоящими «директивами», исходящими из Суздаля. В этом году Юрий Долгорукий послал Ростиславу Ярославичу «с братьею» в Рязань настоящий приказ:

«поидите ми в помочь»^[82]ПСРЛ. Т. II. Стб. 455..

С захватом Юрием Киева, видимо, была сделана попытка открытой оккупации территории Рязанского княжества и присоединения его к Владимиро-Суздальской земле. На это как будто указывает уникальное сообщение Львовской летописи, возможно почерпнутое из несохранившегося Ростовского «владычного» свода. В северо-восточных летописных памятниках как XIІ, XIІІ вв., так и позднейшего периода его нет. Во Львовской летописи читаем:

«посади Юрьи сына своего в Рязани, а разанского князя Ростислава прогна в половцы. Потом Ростислав, совокупя половцы, поиде на Ондреа ночью, Ондрей же одва утече об одном сапоге, а дружину его овех изби, а другиа засув во яму, а иные истопоша в реце, а князь Ондрей Прибеже к Мурому и оттоле Суждалю»^[83]Там же. СПб., 1910. Т. XX, первая половина, ч. 1. С.
117..

Подобное известие, на первый взгляд принадлежавшее руке позднейшего редактора или сводчика, неожиданно подтверждается другим сообщением из древнейшего памятника — Ипатьевской летописи. Под 1155 г. узнаем о возникшем альянсе, направленном против Юрия Долгорукого:

«Ростислав Мьстиславичь, Смоленьскии князь, целова хрест с братьею своею, с Рязаньскими князи, на всеи любви, они же вси зряху на Ростислава, имеяхути и отцем собе»^[84]Там же. Т. II. Стб. 482..

Как видим, непосредственным сюзереном рязанских князей становится противник великого князя Ростислав Мстиславич смоленский.

Но подобная оппозиция не могла долго продолжаться. Уже в начале 60-х гг. XII в. рязанские князья и их войска ходят «под рукой» Андрея Юрьевича. В Никоновской летописи под 1160 г. читаем:

«князь Андрей Юрьев сын Долгорукого посла сына своего князя Изяслава, и с ним друзии мнозии князи и воинство Ростовское, и Суздалское, и Рязанцы, и Муромцы, и Пронстии и друзии к сим мнози совокупишася к ним же в помощь, и идоша на Половцы в поле за Дон далече, и соступишася на бой, и бысть брань велиа и сечя зла, и начаша одолевати Русстии князи. Половци же разсыпашася на вся страны по полю; Русьским же воем за ними гнавше и пришедшим на Ржавцы, и Половци паки собравшеся удариша на Русское воинество, и многих избиша; но паки поможе Господь Бог и пречистая Богородица христианьскому воинеству, и прогнаша Половцев. Половьцем же разсыпавшимся в поле и бежавшим восвоаси; князи же Рустии возвратишася во своя отнюдь в мале дружине, вси бо избиени быша в поле от Половцев»^[85]Там же. Т. IX. С. 222..

Несмотря на отсутствие этого сообщения в других источниках, оно весьма правдоподобно. На это указывает не только его повторение в «Истории Российской» В.Н. Татищева, но и общая тенденция использования рязанских войск «суждальским самовластцем»^[86]Татищев В.Н. История Российская. М.; Л., 1964. Т. III.
С. 78.. В 1164 г. в походе Андрея Боголюбского и сыновей на волжских болгар принимали участие муромские войска во главе со своим князем Юрием. Через восемь лет, в 1172 г., в походе на Болгарию участвуют и рязанские войска^[87]ПСРЛ. Т. I. Стб. 352—353, 364.. В некоторых летописях названы рязанцы вместе с суздальцами, например в сообщении 1171 г. о сражении на Белоозере^[88]Там же. Пг., 1915. Т. IV, вып. 1. С. 166; т. IX. С.
241..

Наконец, в известии о неудачном походе в 1174 г. на Киев коалиции князей сообщается, что Андрей «собрав вое свое, Ростовце, Сужьдалци, Володимерци, Переяславьци, Белозерце, Муромце и Новгородце и Рязаньце»^[89]Там же. Т. II. Стб. 573..

Все это в достаточной степени показывает, что Рязань полностью зависела от своего северного соседа и была принуждена очень тщательно нести свою вассальную повинность^[90]Подобная зависимость во многом объясняет позицию рязанских
князей и ожесточенность рязанцев в борьбе против становления
сильной княжеской власти во Владимиро-Суздальской
земле в 1175—1177 гг..

Андрей все время внимательно следил за событиями на юге, и «Русская земля» постоянно ощущала влияние Владимиро-Суздальского князя. Его родственники — «подручники», вассалы, союзники постоянно вмешивались во все перипетии междукняжеских и церковных отношений. Так было и при Ростиславе Мстиславиче, так было и после его смерти. На киевском столе оказался традиционный враг Андрея — Мстислав Изяславич. Он повел решительную борьбу с проникновением «Суждальского» влияния^[91]Ряд князей «Русской земли» поддерживали Андрея. Наибольшей
активностью отличался Владимир Мстиславич, самый младший
сын великого князя Мстислава Владимировича. В конце
своей политической карьеры он стал типичным «подручником»
Андрея (ПСРЛ. Т. II. Стб. 532—537).. Андрей также не терял времени даром и поддерживал любые оппозиционные проявления, от прямых военных выступлений Владимира Мстиславича до интриг киевских бояр. Наконец, дела нового киевского князя стали настолько плохи, что местный летописец написал: «и болши вражда бысть на Мьстислава от братье (т. е. вассальных князей. — Ю.Л.), и начата ся снашивати речьми братья вси на Мьстислава, и тако утвердившеся крестом братья». Князья тайно договорились действовать вместе. Заговор созрел. Но инициатива исходила не от них. Очень далеко от Киева, на севере, в «Суждальской земле», в Боголюбове, в своем замке сидел главный руководитель этого заговора. Но Андрей, видимо, надеялся не только на «русских» князей. Он срочно собрал и организовал огромные воинские силы для похода на Киев. Точно рассчитав время, в конце зимы 1168 г. он бросил войска для удара по Южной Руси. Само уже перечисление князей, участвовавших в походе, создает впечатление грандиозности предприятия. В Ипатьевской летописи читаем:

«Тои же зиме посла Андреи сына своего Мьстислава с полкы своими ис Суждаля на Киевьского князя на Мьстислава, на Изяславича, с Ростовци и с Володимирци, и с Суждалци, и инех князии 11 и Бориса Жидиславича, Глеб ис Переяславля Дюргевичь, Роман и Смоленьска, Володимир Андреевичи из Дорогобужа, Рюрик из Вручего, Давыд из Вышегорода, брат его Мьстислав, Олег Святославичь, Игорь брат его, и Всеволод Гюргевичь, Мьстислав внук Гюргев…»^[92]ПСРЛ. Т. II. Стб. 543, 544..

После непродолжительной осады и штурма Мстислав с остатками дружины бежал из Киева. Город был захвачен войсками коалиции. Андрей стал обладателем исторической столицы всего Древнерусского государства. Овладение этим центром давало все права на «Русскую землю». Но Андрей не приехал в Киев. Его сын сажает на киевский стол дядю:

«Мьстислав же Андреевичь посади Стрыя своего Глеба Киеве на столе месяца марта в 20».

Андрей — первый князь за все время существования Русского государства, отказавшийся от киевского стола. Он первый определил соотношение между реальными и историческими политическими ценностями. Впервые создалось положение, когда на роль общегосударственного центра стали претендовать «Суждальская земля» и Владимир, где находился местный князь. Современники по достоинству оценили этот акт, совершенный Андреем. Местный владимирский летописец с благоговейным трепетом подчеркивал все значение подобного события. Повествуя о захвате Киева, он пишет:

«поможе Бог и святая Богородица и отня и дедня молитва князю Мстиславу Андреевичю, с братьею своею взяша Кыев, егоже не было никогдаже…»^[93]Там же. Т. I. Стб. 354..

Действительно, такого никогда не было.

Главное заключалось в том, что сам Киев из символа всего государства, обладание которым давало возможность получить титул великого князя, т. е., другими словами, стать верховным сюзереном всех феодальных властителей Древней Руси, превратился в обыкновенный, совершенно заурядный объект вассального держания. А Глеб, князь Киева, стал зависимым исполнителем чужой воли не только фактически, но и номинально. Он был вассалом другого феодального властителя. Сюзерен Глеба сидел в Боголюбове. Несмотря на то что современников поразило совершенное владимирским князем, значимость этого факта не нуждалась в комментариях. Когда в 1172 г. половцы стали заключать ряд (договор) с новым киевским князем, Глебом, то они, обращаясь к нему, прямо заявили:

«Бог посадил тя и князь Андреи, на отчъне своей и на дедине, в Киеве»^[94]Там же. Т. II. Стб. 555..

Как видим, все всем было понятно: великий князь в «Суждале», он посадил своего вассала на киевский стол.

С захватом Киева и началом княжения на киевском столе Глеба политический гегемонизм Владимиро-Суздальской Руси и Андрея не только усилился, но и получил свое действительное оформление. Более того, даже временные неудачи не могли поколебать создавшегося положения. Если до захвата Киева Андрей во многом влиял на политику Ростислава Мстиславича, навязывая свою кандидатуру на княжение в Новгород, открыто вмешивался в политическое положение на востоке и юге страны, то теперь эти формы влияния были просто заменены подчас очень строгими и безапелляционными распоряжениями — приказами. «Суждальскии» властитель изменил даже форму междукняжеских отношений^[95]Сущность феодальных отношений (вассал — сюзерен) давно
утвердилась на Руси даже в таких понятиях, как «брат»,
«старший брат», «младший брат», «отец».. Мало того что южные князья признали его великим князем и верховным сюзереном, по выражению летописи, «акы отца»^[96]ПСРЛ. Т. II. Стб. 571—573., сами они полностью «ходили в воле» Андрея, который в 70-е гг. распоряжался и киевским столом, и Новгородом, и даже его ополчением. С удивлением и осуждением киевский летописец, привыкший к нормальному положению вещей — зависимости князя от корпорации местных феодалов, рассказывая об изгнании Юрьевичей из «Суждаля», дает такую характеристику действий Андрея: «се же створи хотя самовластець быти всеи Суждальскои земли». С подобным заключением можно согласиться, сделав лишь одну поправку: не только «Суждальской земли». Все политические устремления Андрея, все дипломатические и военные усилия были направлены на пресечение феодальной анархии. В этом он опирался на материальную мощь северо-востока и на новый идеологический принцип самовластия — единодержавие. Принцип не только был им сформулирован, но и претворялся в жизнь. Со времени Владимира Святославича Русь не знала такого политического явления.

Рассматривая источники, повествующие о политических действиях Андрея, сталкиваемся с весьма показательным и характерным явлением. Речь идет об идеологическом, направленном осмыслении фактов, событий, оценок, любой информации, связанной с владимирским «самовластцем». В летописных источниках 60—70-х гг. XII в. находим нечто большее, чем стереотипная тенденциозность, свойственная личным летописцам князей. Большой авторитет, широкая известность в сочетании с грандиозностью масштаба производимых политических дел вызвали популярность Андрея и его имени на Руси и за ее пределами как на Востоке, так и на Западе^[97]В грузинской хронике XII в. «История и восхваление
венценосцев» Андрей Боголюбский определен как «Андрей
Великий, правитель руссов», которому подчинялись «триста
русских князей» (Папаскири З.В. Эпизод из истории
русско-грузинских взаимоотношений // История СССР.
1977. № 1. С. 135). В Византии, Венгрии, Польше хорошо
знали Андрея. О нем был осведомлен и император Фридрих
I Барбаросса, принимавший в Германии его брата Всеволода
Юрьевича и племянника Владимира Ярославича, князя
Галицкого.. Все это стало благодатной почвой для апологического восхваления его власти, возвышения и возвеличивания его личности. Подобное наблюдение становится особенно заметным при сравнении источников одного и того же типа — летописных. Действительно, если личный Летописец Андрея^[98]О личном Летописце Андрея Боголюбского и специфике
памятника см. подробно: Лимонов Ю.А. Летописание Владимиро-Суздальской
Руси. Л., 1967. С. 68. подчеркивает роль князя без оценочных категорий, то в статьях владимирского летописания за 1164—1175 гг. мы сталкиваемся с противоположными явлениями. Можно, конечно, многое отнести за счет стиля некролога, жития, принадлежавшего редактору, работавшему после смерти князя. Но такого обилия хвалебных эпитетов и столь тенденциозной информации, как в северо-восточных и южных летописях, в других сообщениях найти трудно. Приведем лишь несколько примеров подобного восхваления и возвеличивания патрона летописцем. На всем протяжении статей Андрей характеризуется определениями: «благоверныи», «боголюбивыи», «христолюбивыи»^[99]ПСРЛ. Т. I. Стб. 351, 353, 355, 357, 369 и др.. Любое сообщение, относящееся к деятельности князя, носит панегирический характер. В статье 1169 г. Андрей определяется как царь и его действия приравниваются к действиям бога, чьей непосредственной силой («рукой»!) он является. Бог «спасе рабы своя (т. е. “Суждальцев”. — Ю.Л.) рукою крепкою и мышцею высокою, рукою благочестивою царскою правдивого и благоверного князя Андрея»^[100]Там же. Стб. 357 — Отметим, что местные владимирские
церковники так и не допустили канонизации Андрея Боголюбского
в XII в. Он был причислен к лику святых только в XVIII
в.. Как уже отмечалось выше, Глеб Юрьевич был посажен на стол в Киеве богом и князем Андреем^[101]Там же.. Но этого мало. Владимирский сводчик сравнивает великого князя Андрея, «благоверного и христолюбивого», с Соломоном («вторыи мудрыи Соломон быв») и даже с солнцем и первыми русскими святыми — с Борисом и Глебом. Бог «не постави бо прекрасного солнца на едином месте, а доволеюща и оттуду всю вселеную осьяти но створи ему всток, полдне и запад, тако и угодника своего Андрея князя, не приведе его туне к собе, а могущая таковым житьемь и тако душю спасти но кровью мучиничьскою омывшеся, прегрешении своих с братома с Романом и с Давыдом, единодушно к Христу Богу притече»^[102]Там же. Стб. 371..

От владимирского летописца мало отличаются панегирические высказывания его южного коллеги. Последний также сравнивает князя с древним мудрецом: Андрей «уподобися царю Соломану», «вторыи мудрыи Соломон». Южному летописцу принадлежит довольно поэтическое сравнение князя со звездой: «звезду светоносну помрачаему оканеные же убиице»^[103]Там же. Т. II. Стб. 581—585..

Благодаря летописцам князь вырастает перед современниками в «самовластца», «царя», мудрого «цесаря», наместника божественной силы на земле. Он, а также его деятельность недоступны и далеки от мирских и общечеловеческих суждений и оценок, как звезда и солнце на небе или вездесущий и всемогущий бог. Несмотря на все уступки стилистическим особенностям позднейших редакторов, надо, пожалуй, признать, что мы здесь сталкиваемся с чем-то большим, чем простая стереотипная тенденциозность. Речь идет о политически направленной информации, цель которой — возвышение личности Андрея, превращение его на страницах летописи во «владимирского царя».

В связи с подобным восхвалением Андрея Боголюбского нельзя не остановиться на одном литературном произведении, появление которого на Руси датируется XII в. Речь идет о довольно известном памятнике — «Слове о царе Дарияне (Адариане)». Эта повесть рассказывает о том, что в древности некий царь возомнил себя богом. «Повели бояром своим звати ся богом, и не восхотеша бояре его звати богом». Приближенные самонадеянного владыки указали и на причину своего отказа. Бог имел власть над Иерусалимом, а Дариян не имел. «Он же причинив ся и собра воя многи и шед взя Ерусалим и возвратися воспять. И рече им: “яко же бог велит рече теи тако створих; возовете мя богом”». Затем с аналогичным требованием царь обратился к трем философам. Но те под разными предлогами отказались считать его богом. Опечаленный царь стал жаловаться царице на свою неудачу. Но та, видимо, разделяя мнение философов, спросила, может ли он отдать душу. Естественно, царь ответил отрицательно. На это незамедлительно последовало резюме автора, вложенное в уста царицы:

«да аще царю душею своею не въладееши, то како ты можеши зватися богом?»^[104]Шмидт С.О. «Слово о Дариане — царе» в рукописной книге
XVI в. // Исследования по отечественному источниковедению.
М.; Л., 1964. С. 417—418..

Некоторые исследователи видят в этом произведении памфлет на Андрея и его политические деяния^[105]Рыбаков Б.А. Русские летописцы и автор «Слова о полку
Игореве». М., 1972. С. 87—89.. Параллели действительно могут быть проведены: необыкновенное возвышение Дарнана — Андрея, его почитание, захват Иерусалима — Киева, три философа — три епископа: Нестор, Леон, Феодор.

Интересны наблюдения Б.А. Рыбакова, который писал:

«Если мы приложим эту иносказательную повесть к русской действительности XII в., то увидим, что все ее символические элементы могут найти себе реальное соответствие именно в связи с фигурой Андрея Суздальского»Там же. С. 88..

В известной степени с этим положением трудно не согласиться. С деяниями любого самодержца эпохи феодализма можно провести указанные параллели. С.О. Шмидт находит прямое сравнение персонажей памятника и его идеологической нагрузки с Иваном Грозным и его эпохой^[106]Шмидт С.О. «Слово о Дариане — царе»… С. 416.. Важны не столько конкретные параллели, сколько общая тенденциозность памятника. Памятник дает образ правителя, настолько могущественного, что тот уподобился богу. Безусловно, для XII в., периода феодальной раздробленности, такая сильная в политическом смысле фигура, как Андрей, на общем фоне блеклых княжеских теней, номинальных правителей, во всем ограниченных своими боярами, казалась грандиозной. Поэтому памфлет (если это действительно памфлет) вне всякого сомнения подходит к той атмосфере, которая окружала Андрея.

Возвышение Андрея и усиление его позиций имели тем не менее спорадический характер. От усмирения феодальной анархии, временной стабилизации, личного гегемонизма сильного и умного политика и перенесения политического общерусского центра до централизации единого государства или даже до ее попыток было чрезвычайно далеко. Между этими понятиями пролегала целая эпоха. Время Андрея — это период феодальной раздробленности. В середине XII в. не было ни экономических, ни политических предпосылок для складывания единого русского государства. Феодальные тенденции политического «автономизма», рост боярского могущества были в полном разгаре. Кроме служилой прослойки своей дружины князь мог в основном опираться на всесильное боярство, которое он привлекал к себе богатыми пожалованиями либо приносящими добычу победоносными походами. Городская ремесленная прослойка и дворянство во времена Андрея были еще слабыми. Они не могли служить князю опорой. Дворянство еще только формировалось. Достаточно сказать, что само понятие «дворяне» появилось под 1175 г. в летописном известии о смерти Андрея. К тому же военные слуги князя были недовольны бесконечными походами.

В конце своей деятельности не мог рассчитывать Андрей и на духовенство, даже на владимирское. Местные пастыри, получив богатейшие земельные и денежные владения, давно превратились в крупных феодалов, вероятно, вполне сознательно разделявших стремления и чаяния ростовских бояр.

В подобной обстановке ни о какой централизации, даже о ее попытках, говорить не приходится. Итак, доктрина «единодержавия — самовластия», претворяемая Андреем без экономических и политических условий, не могла материализоваться в самодержавную власть единого государства. Более того, эта идея приводила к противоречию с феодальным обществом того времени, с классом крупных землевладельцев — бояр, с их конкретными представителями. Князь — «самовластец», «единодержавец» — в эпоху расцвета феодальной усобицы — нонсенс. Причем нонсенс опасный, который мог привести автора или носителя подобной идеи к политическому краху и даже физическому уничтожению.

Крах политики Андрея Боголюбского был закономерен, так же как и сам заговор 1174 г. Но подобный способ сопротивления власти явился лишь формой крайнего недовольства определенных феодальных кругов «Суждальской земли» политикой князя. Это недовольство возникло не сразу, а постепенно. Следовательно, искать корни заговора надо значительно ранее. Уже в известии от 1172 г. о походе на волжских болгар сталкиваемся с открытым выражением недовольства политикой князя. Летописец прямо указывает, что войско Андрея, состоявшее из Владимиро-Суздальского контингента и отрядов вассалов — муромских и рязанских князей, не хотело воевать, ссылаясь на погодные условия, на суровую зиму:

«бысть не люб путь всем людем сим, зане непогодье се зиме воевати Болгар»^[107]ПСРЛ. Т. I. Стб. 364..

Более того, наблюдались прямые формы неповиновения приказу Андрея. Летопись отмечает факты откровенного саботажа, случай, уникальный для войск Владимиро-Суздальского князя. В Лаврентьевской летописи читаем, что войско «подуче [идучи — Р.А.] не идяху»^[108]Там же.. Видимо, войско возглавляемое местными феодалами, воевать не хотело. Если учесть, что будущий организатор заговора и предводитель ростовского боярства Борис Жидиславич «воевода бе в то время и наряд весь держаше», то можно не удивляться недовольству в войсках Андрея. Не исключено, что и сам воевода не противился падению дисциплины, а, может быть, поощрял недовольство в «людех». Во всяком случае Борис Жидиславич сделал все, чтобы сорвать поход. Он не привел войско в назначенный срок на соединение с сыном Андрея — Мстиславом. Последний, прождав две недели Бориса Жидиславича, так и не дождавшись его, один с малочисленной дружиной перешел границу и напал на болгар. Естественно, поход 1172 г. едва не кончился катастрофой и принес Андрею минимум славы и добычи^[109]Там же..

«Пораженческая политика» феодалов «Суждальской земли» превосходно была продемонстрирована и через год, когда Андрей вынужден был отправить войска на юг, против Киева. Командовал войсками, состоявшими из новгородцев, ростовцев и суздальцев, воевода Борис Жидиславич. Поход, естественно, кончился неудачей. Правда, войска не были разгромлены. Но они не смогли взять даже замок Вышгород под Киевом. Владимирский летописец с сожалением отмечает:

«пришедши же к Вышегороду с силою многою, стояша около города 4 недель. И не успе ничтоже, возвратишася вспять»^[110]Там же. Стб. 365..

Как видим, тактика исполнителей воли Андрея в 1172 и 1174 гг. стереотипна и заключалась в срыве любых военных операций, рассчитанных на укрепление политики владимирского «самовластца». Ослабление власти князя — вот цель Бориса Жидиславича и его ростовских единомышленников. Они были настолько недовольны политикой своего князя, что предпочитали обрести любое поражение (на поле брани, либо за столом переговоров), нежели, добившись победы, способствовать укреплению политики Андрея. При таком положении вещей можно с полным правом утверждать, что если к зиме 1172 г., ко времени похода на Болгарию, боярского заговора не существовало, то все предпосылки к его созданию были налицо. Дело было только за конкретной организацией. Ориентируясь на общую тактику Бориса Жидиславича и на время неудачи под Киевом, надо полагать, что заговор оформился ранее похода на юг. А следовательно, он возник не позднее 1173 г., сразу после набега на болгар.

Заговор 1174 г.

Темной июньской ночью 1174 г. в княжеском замке Боголюбово, недалеко от города Владимира на Клязьме, был убит Андрей Юрьевич, князь Владимиро-Суздальской земли, талантливейший государственный деятель, опередивший на много десятков, если не сотен, лет своих современников в создании доктрины «самовластца» и ставший идеалом для бесчисленных поколений московских великих князей. С политического небосклона эпохи феодальной раздробленности исчезла одна из наиболее блестящих звезд Древней Руси, а может быть, средневековой Европы.

«Убьен же бысть месяца июня 29 день, на память святою апостолу Петра и Павла, в суботу на ночь», — внешне беспристрастно констатирует время события владимирский летописец.

Смерть князя была не случайной, она явилась результатом сознательного сговора его ближайших приближенных, их последующих деяний, которые квалифицировались и квалифицируются точным юридическим термином «заговор».

Внешняя сторона событий была такова. Во главе заговорщиков стоял Петр, «Кучков зять»^[111]ПСРЛ. Л., 1926—1928. Т. 1. Стб. 369. — Рассказ об убийство
Андрея должен быть основан на сообщениях ряда летописей,
ибо владимирский летописец и позднейшие летописные
сводчики пытались «избежать» некоторых подробностей.
Вот почему при изложении эпизода необходимо использовать
Ипатьевскую летопись. Она содержит и фрагменты текста
владимирского происхождения, которых нет в Лаврентьевской,
и обширную киевскую вставку с повествованием Кузьмища
Киевлянина (Лимонов Ю.А. Летописание Владимиро-Суздальской
Руси. Л., 1967. С. 69—91). Необходимо также учесть,
что в Ипатьевской и в Лаврентьевской летописях 6683
год — ультрамартовский год. Это «исключает возможность
датировать убийство Андрея иначе» как 1174 г. (Бережков
Н.Г. Хронология русского летописания. М., 1963. С.
78, 79, 314). Остальные даты в тексте соответствуют
датам летописных статей.. Его ближайшими помощниками были Амбал (Анбал) Ясин, княжеский ключник, Яким Кучкович и Ефрем Моизович. Всего в убийстве участвовало 20 человек.

О том, что покушение произойдет в ночь на 29 июня, руководители заговора договорились за несколько часов до акции. Это решение было принято на совещании, организованном днем в пятницу. Летопись прямо указывает:

«се же бысть в пятницю на обеднии свет [съвет — Х.П.]».

Предлогом для окончательного решения была речь Якима Кучковича, узнавшего о гибели брата и опасавшегося за свою дальнейшую судьбу и судьбу единомышленников.

«И бе у него (у князя Андрея. — Ю.Л.) Яким слуга возлюблены им, и слыша от некого, аже брата его князь велел казнить, и устремися дьяволим научениемь, и тече вопия к братьи своеи, к злым светникам, якоже Июда к Жидом, тъсняся [тъщася — Х.П.] угодити отцю своему сотоне и почаша молвити днесь того казнил, а нас завутра [заутра — Х.П.], а промыслимы о князе семь, и свещаша убииство на ночь, якоже Июда на Господа…».

Из приведенного отрывка становится ясно, что речь Якима сыграла определенную роль и ускорила события. Его слова о том, что сегодня князь казнил «того», «а нас завутра», предрешили судьбу Андрея Боголюбского. Чтобы действовать наверняка и обезопасить себя окончательно, было поручено одному из заговорщиков обезоружить князя. Амбал Ясин, княжеский ключник, имевший доступ в спальню своего господина, тайком вынес оттуда личное оружие Андрея Боголюбского — меч, по преданию, как утверждает летописец, принадлежавший святому Борису.

Остаток дня и вечер заговорщики провели в доме Петра, «Кучкова зятя». Лишь дождавшись ночи, они решили действовать. Но, подойдя к дворцовой башне, вход которой вел в жилые покои князя, заговорщики заколебались. Несмотря на то что от цели их отделяло несколько ступенек винтовой лестницы, они испугались:

«и прия е [их — Х.П.] страх и трепет и бежаша сь сении^[112]«Сенями» называлась лестничная башня и ее верхний этаж.
(Воронин Н.Н. Зодчество Северо-Восточной Руси XII—XV
веков Т. 1. XII столетие. М., 1961. С. 238). [бежа съ сенеи — Х.П.] шедше в медушю и пиша вино».

В винном погребе заговорщики обрели уверенность и храбрость. Летописец отмечает, что их сам дьявол «крепя», ибо они обещали свои души сатане. Немаловажную роль в укреплении духа, надо полагать, сыграл и алкоголь. Наконец, «тако упившеся вином, поидоша на сени», т. е. в башню. Но предварительно заговорщики обезоружили «сторожеи дворных» — дворцовую охрану, находившуюся в небольшом караульном помещении на первом этаже здания. Был схвачен и личный слуга Андрея, княжеский паж, мальчик Прокопий. Его взяли внезапно. Прокопий не сумел ни крикнуть, ни позвать на помощь^[113]На то, что охрана дворца и «ближний» слуга были захвачены
врасплох и не сумели предупредить об опасности, указывает
следующее обстоятельство: когда перед дверьми личного
покоя появились убийцы, князь спал. Отметим также,
что Ипатьевская летопись указывает на гибель Прокопия
после убийства князя. Вероятно, до момента покушения
ему была сохранена жизнь, чтобы лишний шум не разбудил
и не насторожил Андрея (ПСРЛ. СПб., 1908. Т. II. Стб.
586—589)..

В личные покои князя на втором этаже дворца вела каменная лестница, расположенная в башне. Она сохранилась и до сих пор. Внутренние стены башни были расписаны фресками. Растительный орнамент светло-зеленого цвета хорошо гармонировал с изящными желто-зелеными майоликовыми плитками, которыми были вымощены полы переходов и хоров.

Заговорщики поднялись по винтовой лестнице на второй этаж. Из башни во дворец вел пешеходный переход, также сохранившийся поныне. Он сообщался непосредственно на уровне второго этажа со дворцом. Внутри переход представлял собой двухсветный сводчатый коридор. Его стены были также расписаны фресками, а пол вымощен майоликовыми плитками. Небольшой, немногим более 10 м коридор, заканчивавшийся дверью в опочивальню князя, был довольно узок. Поэтому, поднявшись на второй этаж, толпа заговорщиков растянулась по всему коридору. Двое передних, пройдя переход, остановились перед закрытой дверью. За ней находился Андрей. Не желая выламывать дверь и производить лишний шум, заговорщики пустились на хитрость. Они решили попытаться обманом проникнуть в спальню Андрея. Один из заговорщиков голосом слуги Прокопия стал звать князя.

«И рече один стоя у дверии: “Господине! Господине!” И князь рече: “Кто еть?” И он же рече: “Прокопья”. И рече князь: “О, паробьче не Прокопья!”».

Князь раскрыл обман, дальнейший диалог был бессмыслен. Заговорщики «прискочивше к дверем, слышавше слово княже, и почаша бити вь двери и силою выломиша двери…»^[114]ПСРЛ. Т. II. Стб. 586. — Здесь и далее пунктуация наша.. Андрей не мог воспользоваться даже личным оружием:

«и не бе ту меча, бе бо том дни вынялы [выняль — Х.П.], Амбал ключник…»^[115]Там же..

Узкий коридор и еще более узкий дверной проем затрудняли действия заговорщиков. Поэтому через сломанную дверь в спальню могли ворваться только двое. Смелый, физически крепкий человек, хорошо тренированный боец, не раз участвовавший в рукопашных схватках, Андрей, даже безоружный, голыми руками, сумел справиться с одним из нападавших. Одного из противников он сбил с ног. Однако силы были неравные. Князь, стоявший по отношению к нападающим вполоборота влево, был поражен сабельным^[116]Предполагаем, что удар был нанесен саблей. Меч — более
тяжелое оружие, которым можно было отсечь руку. ударом. Он пришелся по левой ключице^[117]На это указывает акт экспертизы скелета Андрея. Подробно
см.: Рохлин Д.Г. Болезни древних людей. М.; Л., 1965.
С. 267.. Больше всего досталось левому боку и руке, прикрывавшей сердце. Князь упал. В кромешной тьме, толкаясь и мешая друг другу, заговорщики наносили удары по Андрею и по сбитому им противнику. Летописец весьма живо описывает эту схватку: «И вьскочиша два оканьная и ястася с нимь, и князь поверже одиного под ся и мневше князя повержена, и уязвиша и свои друг, и по семь познавша, князя, и боряхус с нимь велми, бяшеть, бо силен, и секоша и [секоша его — Х.П.] мечи и саблями и копииныя язвы даша ему». Уже лежа, Андрей получил несколько ударов и потерял сознание. Заговорщики решили, что убили князя:

«се же нечестивии мневьша [мняше — Х.П.] его убьена до конца, и вьземьше друга своего и несоша вон»^[118]ПСРЛ. Т. II. Стб. 587.Источник: http://a-nevsky.ru/library/vladimiro-suzdalskaya-rus-ocherki-socialno-politicheskoy-istorii8.html.

Через несколько минут Андрей очнулся^[119]На кратковременность потери сознания князя указывает
то, что заговорщики, которые спешили покинуть место
убийства, сумели только спуститься по лестнице из
башни и выйти на площадь перед собором.. Он нашел в себе силы встать, несмотря на страшную боль, пройти переход, соединявший спальню с башней, и спуститься по винтовой лестнице вниз. Каждый шаг причинял ему неимоверные страдания. В прошлом неоднократно раненный и умевший превозмогать физическую боль, крепкий и закаленный человек, он не мог сдержать стоны «и начат ригати, и глаголити и вь болезни сердца». Его путь буквально был отмечен кровавыми следами. Выйдя на площадь, князь держась за стену башни, прошел несколько шагов и опустился на землю. Но его стоны привлекли внимание заговорщиков. Они остановились на площади около собора, а затем повернули обратно. Один из них стал уверять своих товарищей, что он увидел в темноте, как князь вышел из башни. Вот как описывает эту сцену летописец:

«Они же слышавше глас (т. е. стон Андрея. — Ю.Л.), возворотишася опять на нь, и стоящим им, и речь один стоя: “Видих яко (но) князя идуща с сении (т. е. с башни. — Ю.Л.) долов!” И рекоша: “Глядаите его!” И текоша позоровати».

Заговорщики стали везде искать князя, поднялись во дворец, но и там не обнаружили Андрея. Все это вызвало панику среди перепуганных убийц. Тот, который заметил выходившего из башни князя, в ужасе закричал:

«Есме погибохом, вборзе ищете его!».

Зажгли свечи и по лужам крови нашли князя, сидящего у стены башни, «вьжегоше свещи налезоша и [его — Х.П.] по крови… седящю ему за столпом вьсходным…». Тут началось кровавое побоище. Заговорщики, как звери, набросились на князя. Первый ударил его мечом Петр, «Кучков зять»:

«Петр же оття ему руку десную»^[120]ПСРЛ. Т. II. Стб. 587..

Летописец, правда, ошибся, была перерублена левая рука. Художник, иллюстрировавший Радзивиловскую летопись, изображая эпизод убийства, был более точен: на рисунке Петр отсекает князю левую раненую руку. Вслед за «Кучковым зятем» князя стали рубить и другие заговорщики. Видимо, летописец, не желая описывать по ряду политических обстоятельств эту страшную и отвратительную сцену, ограничивается весьма лаконичной констатацией: Андрей «убьен же бысть в суботу на нощь…». Исследование останков князя позволяет несколько подробнее рассказать о его смерти.

Известный патологоанатом проф. Д.Г. Рохлин рисует на основе своего анализа скелета князя Андрея потрясающую картину. Серия ударов, последовавшая за ударами Петра, заставляет предположить, что в страхе и ярости заговорщики убивали не только не сопротивляющегося, но даже неживого человека. Вот вывод экспертизы:

«Только один из ударов был нанесен противником, стоящим лицом к нападаемому, правильнее, несколько сбоку и спереди. Это был сравнительно легкий удар рубящим оружием (саблей или мечом) по левой ключице».

Действительно, это был сабельный удар, нанесенный Андрею еще при борьбе на пороге спальни.

«Все остальные ранения были нанесены сбоку и сзади или уже по лежачему. Сбоку и сзади опытным бойцом был нанесен удар мечом по левому плечу, вызвавший значительное кровотечение и сделавший Боголюбского длительно небоеспособным (это удар Петра. — Ю.Л.), но это не удовлетворило нападавших. Были нанесены новые удары неодинаковым оружием: удар сзади по затылку рубящим оружием (мечом или боевым топором), тяжелое ранение, нанесенное сбоку колющим оружием (копьем) в лобную кость. Последнее ранение само по себе могло бы повлечь в дальнейшем смерть. Затем посыпался целый ряд ударов мечом, боевым топором или саблей по человеку, лежавшему на правом боку. Рубили не только лежащего, но безусловно совершенно неспособного защищаться человека, по-видимому, потерявшего сознание, истекавшего кровью, рубили некоторое время, должно быть, уже труп». «Число ран, нанесенных Боголюбскому, несомненно было больше, чем об этом можно было нам судить лишь на основании скелета, ибо не каждый удар был связан с повреждением костей»^[121]Рохлин Д.Г. Болезни древних людей. С. 267—269..

И, наконец, основное заключение специалиста:

«Этого, конечно, не бывает ни в единоборстве, ни в сражении. Это нападение нескольких человек, вооруженных разным оружием, с определенной целью — не ранения, хотя бы и тяжелого и в дальнейшем смертельного, а убийства тут же на месте»^[122]Там же. С. 268..

Убив князя, заговорщики вернулись во дворец. Здесь при входе в башню находился, видимо, связанный «милостьник» князя Прокопий, голосу которого подражал один из убийц, когда обманом хотел проникнуть в спальню Андрея. Лишний свидетель не был нужен заговорщикам. Они убили его. Затем поднялись на второй этаж башни, где хранились княжеские сокровища:

«идоша на сени и выимаша [выбраша — Х.П.] золото и каменье дорогое, и жемчюг, и всяко узорочье…».

Драгоценности были снесены вниз, погружены на коней княжеских слуг и «послаша до света прочь», т. е. до зари были отправлены из Боголюбова. Было захвачено и оружие, хранившееся во дворце и предназначенное княжеским слугам. Летописец пишет:

«а сами воземьше [въземше — Х.П.] на ся оружья княже милостьное»^[123]ПСРЛ. Т. II. С. 589..

К утру все было кончено. В руках заговорщиков оказалась резиденция князя, оружие и казна.

Рассмотрение внешней стороны событий, произошедших в ночь на 29 июня 1174 г., может привести к элементарному объяснению схемы поведения участников драмы, а также их действий и причин, побудивших к убийству. В самом деле это подтверждает как будто и местный летописец. Все было предельно просто. Участники событий — приближенные слуги Андрея. Мотивы преступления — страх перед князем, который из-за своего дурного характера мог казнить без всякой вины (?) своих приближенных. А отсюда вытекает действие испуганных людей: стихийный, спонтанный протест против жестокого и агрессивного самодура. Этот протест выразился в непроизвольном, необдуманном, возможно, даже для самих участников акте — в защите своей безопасности, которая подразумевала устранение носителя зла. Так сказать, непредумышленное убийство. Другими словами, несчастье. Характерно, что, несмотря на известное осуждение убийства, владимирский летописец почти не стремится задержаться ни на подлинных причинах убийства, ни на критике содеянного. Осуждение летописца исходит из общеморальных постулатов, из абстрактно-христианских этических понятий. Он, скорее, осуждает убийство вообще, нежели убийство Андрея (добавим, благодетеля и патрона церкви, при которой велась летопись). Отношение летописца к происшедшему, пожалуй, можно свести к моральной сентенции: это убийство, как и любое другое убийство, — зло, и только. Все это чрезвычайно симптоматично и еще раз указывает не только на работу позднейших редакторов, но и на отношение церковников Владимира к политике Андрея в последние годы его правления^[124]Лимонов Ю.А. Летописание… С. 81—82..

Тем не менее специфика летописных источников такова, что тщательный анализ известий заставляет прийти к выводам, значительно отличным от тех, которые можно сделать при чтении весьма бесстрастной и довольно лаконичной статьи, посвященной событиям конца июня 1174 г. Оказывается, корни и причины (а также организация) убийства значительно глубже и сложнее, чем стихийное негодование нескольких пьяных слуг. А следовательно, полагаться только на схему внешнего хода событий не представляется возможным.

Попытаемся разобраться во внутренних закономерностях событий. Прежде всего определим социальный облик непосредственных убийц Андрея Боголюбского, а также чьи интересы они представляли. В заговоре и убийстве принимал участие Амбал Ясин. Его летопись характеризует следующим образом:

«Амбал ключник Ясин родом тот бо ключь держашеть у всего дому княжа, и надо всими волю ему дал бяшеть»^[125]ПСРЛ. Т. II. Стб. 590..

Итак, это один из самых близких приближенных, личных слуг. Он домоуправитель, дворецкий, мажордом. Амбал пришлый. Его прозвище показывает, что он прибыл с Кавказа. «Ясин» — это ас, осетин^[126]Это определил А.П. Новосельцев в параграфе «Русь и
государства Кавказа». См.: Пашуто В.Т. Внешняя политика
Древней Руси. М., 1968. С. 216.. Основываясь на полном доверии князя — владельца замка, огромных сельскохозяйственных и лесных угодий домена, он, как указывает летописец, мог самостоятельно распоряжаться хозяйством патрона, лично докладывать своему господину и даже мог входить в его собственные покои и спальню (высшая степень доверия), чем и воспользовался, когда украл из «ложници» личное оружие Андрея. Естественно, при таком влиянии и таких возможностях можно было приобрести богатство. Тем более что со своей родины на Русь он пришел бедным, захудалым, одетым в рубище. Когда разряженный в роскошные одежды, украденные у князя, мародер Амбал стоял наутро после убийства у окна дворцового перехода на втором этаже и с руганью отказался дать Кузьмище Киевлянину, очевидцу смуты в Боголюбове, хоть какую-нибудь тряпку, чтобы прикрыть растерзанный труп своего благодетеля и хозяина, валявшегося на земле, то ему был брошен следующий упрек:

«…помнишь ли жидовине вь которых поротех [портех — Х.П.] пришел бяшеть? Ты ныне в оксамите^[127]Необходимо отметить, что Кузьмище Киевлянин упрекает
Амбала не только в черной неблагодарности и мародерстве,
но и в нарушении сословных правил. Ключник надел на
себя одежду из оксамита. В эпоху раннего средневековья
на Руси, так же как и в Западной Европе, каждое сословие
носило свою одежду. Принадлежность византийских императоров
— одеяние из красной пурпурной ткани, затканной золотыми
орлами, — на Руси надевали представители княжеских
династий. Под 1286 г. в Ипатьевской летописи читаем,
что когда князь волынский Владимир Василькович умер,
«княгини же его гами [со слугами — Х.П.] дворьными,
омывше его, и увиша и оксамитом со круживом, якоже
достоить царем» (ПСРЛ. Т. II. Стб. 918). Как видим,
здесь ближайшие слуги, такие же как и Амбал, обвивают
останки князя драгоценным оксамитом, достойным только
императора — царя. Подобная церемония была и при захоронении
ближайших родственников Андрея, например его брата
Бориса Юрьевича. Он был также одет в златотканый оксамит.
Вот что пишет об этом любознательный суздальский воевода
Тимофей Савелов, вскрывший в 70-х гг. XVII в. княжескую
гробницу: поверх останков князя «лежит неведомо какая
одежда, шитая золотом… на ней же вышит золотом
орел пластаный (т. е. распластанный. — Ю.Л.) одноглавной,
а от того орла пошло надвое шито золотом же и серебром
узорами» (Воронин Н.Н. Владимир, Боголюбово, Суздаль,
Юрьев-Польской: Спутник по древним городам Владимирской
земли. М., 1958. С. 276). Об оксамите см. подробно
в «Словаре» И.И. Срезневского (Срезневский И.И. Материалы
для словаря древнерусского языка. СПб., 1895. Т. II.
С. 653). стоиши, а князь наг лежить!».

Итак, Амбал — это очень богатый, влиятельный человек. Тем не менее его социальное положение — слуга князя. Он мог быть как лично свободным, так и зависимым человеком. Статья 110 Пространной Русской Правды указывает, что холопом, т. е. зависимым, несвободным человеком, может стать каждый, кто «тивуньство без ряду или привяжеть ключь к собе без ряду, с рядомь ли, то како ся будеть рядил, на том же стоить». Таким образом, если Амбал не заключил ряд — договор со своим нанимателем об условиях работы в качестве ключника — домоуправителя, то он лично несвободный человек, если заключил, то свободный.

Кроме Амбала в убийстве принимал участие и другой «иностранец» — Офрем Моизович^[128]См.: Пашуто В.Т. Внешняя политика Древней Руси. С.
216.. Он также был на службе у князя. И, наконец, Яким Кучкович, который прямо определен, как «вьзлюблены» слуга Андрея. Надо полагать, что и его брат, казненный князем, тоже принадлежал к этому сословию. Видимо, можно признать, что в заговоре участвовали приближенные княжеские слуги. Это особая категория феодального общества — министериалы, милоственники. По отношению к ним князь — их хозяин и господин. Недаром Московский свод 1480 г., рассказывая о заговоре против Андрея, сообщает:

«И совещаша убииство на господина своего и кормителя»^[129]ПСРЛ. М.; Л., 1949. Т. XXV. С. 83..

А Ипатьевская летопись прямо говорит, что заговорщики, ограбив княжескую казну и арсенал, погрузили сокровища и оружие на «милостьные коне» и «почаша совокупити дружину к собе»^[130]Там же. Т. II. Стб. 589.. Лаврентьевская летопись приводит этим милоственникам свой синоним — «дворане», т. е. слуги двора князя^[131]Там же. Л., 1926—1928. Т. I. Стб. 370.. Рассказывая про убийство, древнейший летописный памятник — Синодальный список Новгородской первой летописи — прямо указывает:

«Убиша Володимири князя Андрея свои милостьници…»^[132]НПЛ. С. 34, 223..

Новгородская IV летопись не расшифровывает социальной принадлежности убийц:

«Убиен бысть Андреи Юрьевичь князь Боголюбьскии от проклятых Кучковичев…».

Но зато Софийская I дополняет:

«свои милостивници были, а нынеча окааньнии убиици Кучьковичь»^[133]ПСРЛ. Пг., 1915. Т. IV, вып. 1. С. 166; 2-е изд. Л.,
1925. Т. V, вып. 1. С. 174..

И, наконец, очень четко определяет принадлежность заговорщиков сводчик Московского летописного свода 1480 г., который пользовался двумя источниками — и южным (киевским?), и местным владимирским. Разъясняя рассказ о непосредственных исполнителях покушения, он пишет:

«быша бо вси милостивници у князя, се же быша и убиици его оканнии Кучковичи»^[134]ПСРЛ. Т. XXV. С. 84..

Итак, убили Андрея министериалы.

На основании социальной принадлежности убийц можно полагать, что прослойка княжеских слуг, милоственники, мелкие служилые феодалы, дворяне, была враждебна политике Андрея. Причины подобного отношения, видимо, были весьма разнообразны. На одну из них, может быть основную, источники указывают. Речь идет о бесчисленных походах. Милоственники, дворяне, служилые феодалы к началу 70-х гг. XII в. стали относиться отрицательно к воинственной политике князя. «Людье» было недовольно бесконечными походами^[135]Отказ от воинской службы, нарушение дисциплины — верный
тому признак.. Только за последние 10 лет своего правления (с 1164 по 1174 г.) Андрей совершил два огромных похода на Киев, два на болгар, два на Новгород, с которым воевал в общей сложности три года. Это не считая мелких «экспедиций» на восток и юг. В последний период правления Андрея походы совершали даже чаще, чем во времена его отца, Юрия Долгорукого, всю жизнь воевавшего за киевское наследство. В результате далеких походов от «людья», мелких феодалов, младших дружинников, свободных смердов-ратников требовалось огромное материальное и физическое напряжение. Ведь именно на них ложилась вся основная тягота войны. Добыча, пленные не восполняли «людью» потери сельскохозяйственной продукции, в скотоводстве и торговле. Феодальная земельная рента составляла большую ценность, нежели ее примитивная форма в виде захвата добычи. Кроме того, поход мог закончиться для воина весьма плачевно: смертью либо потерей трудоспособности из-за ранения или болезни. Тем более что основную выгоду от завоеваний получало не «людьё», а князь и бояре. Таким образом, все это аккумулировало недовольство как раз в той среде, которая должна была поддержать Андрея, пытавшегося прекратить феодальную анархию и оградить страну, мелких феодалов и горожан от своеволия бояр.

Итак, рассмотрение социального состава непосредственных участников событий указывает на то, что определенная прослойка феодального общества была недовольна Андреем Боголюбским. Однако надо полагать, что не она, а точнее, не она одна решала судьбу владимирского «самовластца». Вероятно, существовали и более значительные и авторитетные силы, которым совершенно необходимо было убрать Андрея, мешавшего и угрожавшего им своей политикой.

Действительно, существовала еще одна сила, которая имела решающее значение в деле устранения Андрея Боголюбского. Речь идет о боярстве Ростова и Суздаля. Именно бояре ощутили в полную меру политику князя, эволюционировавшего от союза с северо-восточными феодалами к усмирению, подавлению и подчинению их деятельности. Уже последние неудачные походы на Новгород, Киев, волжскую Болгарию показывают, что крупные феодалы Суздальской земли были настолько недовольны своим «властелином», что предпочитали поражение победе Андрея. Конечно, не сами походы, а собственное экономическое и политическое могущество, сдерживаемое и ограничиваемое Андреем, было тому причиной. Вся дальнейшая политика ростовских и суздальских бояр, организовавших съезд сразу после смерти князя, скоропалительное приглашение заранее намеченных кандидатур на вакантный стол, ожесточенная трехлетняя борьба с другими претендентами и, наконец, призвание «оккупационных» войск из Рязани абсолютно точно показывают на то, кто создавал, вдохновлял и направлял заговор, целью которого было устранение Андрея как носителя идеи прекращения центробежных сил и противника развития дальнейших феодальных свобод, ведущих к полной анархии. Ростово-Суздальское боярство было основной, решающей силой в деле уничтожения этой политики и ее главного вдохновителя и организатора.

В первый период борьбы с княжеской властью, до захвата Владимира пришлыми князьями, Ростово-Суздальское боярство поддерживалось и владимирскими феодалами. Вскормленные своим сюзереном, они очень быстро стали понимать выгоду политической самостоятельности и «сдерживающего» начала княжеской власти. Кроме того, и это надо иметь в виду, владимирская феодальная корпорация состояла не только из служилых мелких и средних землевладельцев. Хотя ростовские бояре называли владимирцев «младшей» дружиной, в нее входило определенное число местных бояр. Через два года после убийства Ростиславичи недалеко от Владимира, в районе Боголюбова, разграбили множество боярских сел. Все это показывает, что владимирские феодалы по своей природе ничем не отличались от ростовских и суздальских. А следовательно, им также были присущи все стремления к полной независимости от княжеской власти. Более того, несмотря на всю «скромность» и лаконичность описания, летописец указывает, что убийцы были теснейшим образом связаны с определенными кругами феодалов не только Владимира, но и Боголюбова. Сразу после гибели Андрея, наутро, они «почаша совокупити дружину к собе», в результате чего «скупиша полк» боголюбский^[136]ПСРЛ. Т. II. Стб. 589.. Сбор в предельно короткое время местных феодалов показывает, что, во-первых, они полностью были согласны с действиями непосредственных исполнителей убийства, на защиту которых выступили с оружием в руках, и, во-вторых, дружине были известны заранее планы в отношении Андрея. К владимирской дружине, опасавшейся нападения на город боголюбского полка, заговорщики обратились со следующими словами:

«…ти что помышляете на нас? А хочем ся с вами коньчати (т. е. заключить договор. — Ю.Л.). Не нас бо одинех дума, но и о вас суть же в тои же думе!»^[137]Там же. Стб. 589—590..

На этот призыв владимирцы ответствовали:

«Да кто с вами в думе, то буди вам, а нам не надобе!».

Затем владимирцы «разиидошася и вьлегоша грабить».

Интересна политика местного духовенства в момент убийства Андрея. Обращает на себя внимание, что клир Успенского собора Владимирской богоматери, несмотря на все княжеские благодеяния, был весьма равнодушен к участи своего фундатора и патрона. Только через четыре дня (как указывает Лаврентьевская летопись, подвергнутая многочисленным редакциям сводчиками из числа духовенства той же церкви) за трупом князя прибыл Феодул, «игумен Святое Богородици Володимерьское с клирошаны, с Луциною чадью»^[138]Там же. Т. I. Стб. 370.. До этого останки Андрея будто бы находились в церкви Боголюбова. Ипатьевская летопись, где отразилась другая редакция рассказа о событиях 1174 г., сообщает еще более разительные подробности. Труп Андрея, лежавший на огороде, принес в церковь мирянин. Только на третий день останки князя были отпеты игуменом Боголюбского монастыря Арсением. Весьма показательно, что последний действовал так без какого-либо приказа со стороны владимирского духовенства. Обращаясь к своему клиру, он так и заявил:

«Долго нам зревшим на старейшие игумени (т. е. на церковников Успенского собора. — Ю.Л.) и долго сему князю лежати? Отомькни (те ми) (божницю), да отпою надь ним, вложимы и любо си в буди гроб. Да коли престанеть злоба си (так!), да тогда пришед из Володимеря и понесуть и тамо».

Как указывает Ипатьевская летопись, они прибыли за Андреем лишь в пятницу, да и то не по своей инициативе, а по приказанию каких-то «володимерцев». Все это заставляет предположить, что крупное владимирское духовенство отнюдь не было дружественно настроено по отношению к Андрею. Если оно и не участвовало непосредственно в заговоре против князя, то, видимо, вполне сочувствовало той феодальной смуте, той «злобе», которая была направлена против княжеской власти^[139]Лимонов Ю.А. Летописание… С. 82.. Таким образом, Андрей в последние годы не имел поддержки не только среди бояр Ростова и Суздаля, но и среди светских и духовных феодалов Владимира.

Определение решающей силы, которая из-за своего классового содержания принципиально была враждебна княжеской власти, проводившей политику стабилизации, дает возможность более точно осветить и вопросы, связанные с заговором, ибо в нем безусловно принимали участие не только те, кто убил Андрея.

Пожалуй, самый сложный вопрос о заговоре — это информация о его существовании. Знал ли кто-нибудь о возникновении сговора, направленного против князя? При анализе летописных текстов мы сталкиваемся с невероятным на первый взгляд сообщением. Сам Андрей знал о заговоре. Уже один из фрагментов сообщения Ипатьевской летописи настораживает. Кузьмище Киевлянин, плача над убитым князем (древнерусский плач содержал элементы эпитафии), в причитании говорил:

«Господине мои како еси не очютил скверных и нечестивых пагубоубииствених ворожьбит своих идущих к тобе?»^[140]ПСРЛ. Т. II. Стб. 590..

Из этой фразы как будто становится ясно, что Андрей должен был распознать своих врагов, таящих против него злой умысел. Следовательно, Андрей догадывался или предполагал о существовании врагов здесь в Боголюбове? Это предположение, на первый взгляд совершенно неправдоподобное — князь знал о грозящей опасности, но ничего не предпринял, — подтверждается еще одним фактом. Процитированная выше фраза имеет продолжение. В своем плаче Кузьмище Киевлянин, обращаясь к мертвому князю, говорит: «како ся еси не домыслил победити их», своих убийц, подобно тому как Андрей «побежая полкы поганых Болгар»^[141]Там же..

Итак, князь имел время и возможность разгромить своих внутренних врагов — заговорщиков, подобно тому как он неоднократно громил внешних врагов — болгар. В начале сообщения об убийстве князя читаем:

«князь же Андреи вражное убийство слышав напереде до себе, духом разго-реся божественным и ни во что же вмени [въмени — Х.П.]»^[142]Там же. Стб. 584.,

Таким образом, Андрей знал заранее о готовящемся заговоре и убийстве, но специально не предпринял никаких действий, чтобы принять мученическую кончину. Но, может быть, подобное заявление принадлежит перу южного летописца, ибо цитата взята из Ипатьевской летописи? На самом деле эту цитату находим и в Лаврентьевской летописи. Лаврентьевская летопись дает следующее чтение:

«и (т. е. Андрей. — Ю.Л.) вражденое [враждебное — Р.А.] убийство слышав напереди до сего, духом божественным разгоревся, и ни во чтоже вмени…»^[143]Там же. Т. I. Стб. 368..

Итак, здесь то же самое. Отметим также, что скорее всего это сообщение вообще принадлежит владимирскому летописцу. Все это заставляет прийти к выводу, что Андрей Боголюбский был осведомлен о заговоре. Более того, видимо, он знал и его участников. В то же время трудно предположить, что Андрей Боголюбский действительно помышлял о мученическом венце блаженного, убитого озверевшей толпой пьяных слуг — «амбалов». Несмотря на все сложные и противоречивые чувства, обуревавшие князя в последние годы^[144]Смерть близких, неудачи во внешней политике могли повлиять
на общее настроение князя. На это как будто указывают
произведения, приписываемые Андрею. Б.А. Рыбаков пишет:
«…особенно мрачно выглядят те произведения Андрея,
которые связаны с иконой богородицы и праздником Покрова,
относящиеся, по всей вероятности, к последнему году
жизни Андрея» (Рыбаков Б.А. Русские летописцы и автор
«Слова о полку Игореве». М., 1972. С. 110, примеч.
47)., вряд ли он когда-нибудь помыслил о кончине в духе христианского великомученика. Достаточно вспомнить его мужественное сопротивление ворвавшимся к нему заговорщикам.

Вероятно, ключ к заговору кроется в одном известии, которое находим в Московском летописном своде 1480 г. В нем сообщается, что брат Якима Кучковича был казнен по приказанию Андрея не из-за его прихоти, а за серьезный проступок:

«брата его (т. е. Якима. — Ю.Л.) повеле князь Андреи емши казнити, некое бо зло створи»^[145]ПСРЛ. Т. XXV. С. 83. — Об этом известии Московского
летописного свода 1480 г., в котором отразился местный
северо-восточный источник, подробнее см.: Лимонов
Ю.А. Летописание… С. 98, 99..

Итак, Кучкин брат совершил «некое зло». Вряд ли мы могли определить, какое зло сотворил Кучкин брат, если бы сам Яким не расшифровал его поступок. Видимо, речь шла о заговоре и о готовившемся покушении. Чем же иначе могла быть вызвана подобная, вполне уверенная речь Якима к своим единомышленникам:

«сего казнил днесь, а нас заутра тако же казнить, да промыслим о князи семь».

Следовательно, заговор был раскрыт, Андрей знал имена участников, и они находились на свободе последние часы. Только подобные факты могут объяснить столь полное единодушие в таком ответственном и страшном решении, как убийство князя. Конечно, не месть за брата Якима, а страх за собственные жизни сплотил заговорщиков и вынудил их действовать немедленно. Видимо, убийство князя планировалось не в ночь на 29 июня, а на более поздний срок. Решение возникло вопреки намеченному плану и даже не из-за угрозы разоблачения (князь знал о заговоре), а из-за страха перед казнью, которая действительно могла произойти «заутра», т. е. в субботу. Эти слова надо понимать не иносказательно, а буквально. Осуществление конечной цели заговора и спасение самих участников заключались только в немедленной акции, и она была совершена.

Разрешение вопроса о действиях непосредственных исполнителей покушения связано с теми, кто хотя и не принимал участия в убийстве, но знал о заговоре и, возможно, даже его инспирировал, всячески поощряя устранение князя из-за своих чисто личных интересов.

В тексте сообщения о смерти Андрея обращает на себя внимание следующая фраза: князь «рече им (убийцам. — Ю.Л.): “О, горе вам нечестивии, что уподобистеся Горясеру; что вы зло учиних, аще кровь мою прольясте на земле”». Кто такой Горясер? Почему именно с ним сравнивает князь (точнее, летописец, который вкладывает в уста Андрея этот предсмертный монолог) заговорщиков? Горясер — слуга Святополка Окаянного. Это он был послан своим князем для убийства Глеба, брата Святополка, в 1015 г. Горясер привез приказ об убийстве. Глеб был зарезан своим челядином по имени Торчин. Но почему же летописец сравнивает Горясера с заговорщиками? Видимо, здесь надо искать аналогию. Безусловно, аналогия может быть только одна: и тот и эти убийцы^[146]Если бы аналогия распространялась только на непосредственного
исполнителя — убийцу, то летописец сравнил бы заговорщиков
с Торчином, который зарезал своего князя и господина
Глеба.. Но участник убийства Горясер был только орудием в руках Святополка Окаянного. Совершенно справедливо современники считали его истинным убийцей своих братьев — Бориса и Глеба. Следовательно, и убийцы Андрея тоже были орудием в чьих-то руках. И летописец, вкладывая в предсмертную речь князя сравнение Горясера с заговорщиками, прямо говорит о том, что они — исполнители чужой воли, что за их спиной стоит истинный убийца. Видимо, владимирский летописец располагал какими-то точными сведениями, иначе бы он не рискнул на подобное сравнение^[147]Сравнение заговорщиков с Горясером сохранилось в Ипатьевской
летописи и в своде 1480 г. (ПСРЛ. Т. II. Стб. 123,
587; т. XXV. С. 84)..

Кто же были настоящие убийцы? Кто был вдохновителем заговора? Кого имел в виду владимирский летописец, вспоминая Горясера? Мы можем только догадываться. Сравнение летописи и намек на братоубийцу Святополка невольно заставляет вспомнить о родственниках убитого. Действительно, у Андрея были и родные братья, и родные племянники, жаждущие, как все «бедные родственники», наследства и власти в «Суждальской земле». Были даже такие, которые имели на это право, как они полагали. Были и обиженные Андреем. И очень сильно. Речь, конечно, идет о Михаиле и Всеволоде, братьях Андрея. Обращает на себя внимание следующий эпизод. В Чернигов приходит весть об убийстве Андрея. Всеобщая радость. Посланцы от имени ростовских бояр и Глеба рязанского зовут Ростиславичей — племянников Андрея и его братьев. Как бы «случайно» все семейство в сборе. Полный набор родственников и претендентов на стол в Суздаль-ской земле. Причем эти претенденты на любой вкус: Ростиславичи могли рассчитывать занять стол по «старине», как «отчину и дедину», они действительно старшие отпрыски старшего сына Юрия Долгорукого. Юрьевичи полагали, что имеют право на власть по ряду, заключенному их отцом Юрием с ростовскими боярами. Этот договор был нарушен ими в пользу Андрея. Летописец пишет:

«А хрестьного целованья забывше, целовавше к Юргю князю на менших детех, на Михалце и на брате его, и преступивше хрестное целованье, посадиша Андреа, а меншая выгнаша»^[148]ПСРЛ. Т. I. Стб. 372. — Михаил и Всеволод с матерью
вообще были изгнаны из пределов Руси и эмигрировали
к родственнику — византийскому императору, который
дал им города в «кормление» — Аскалон и ряд городов
по Дунаю..

Итак, выбор был велик. Поехали представители обеих линий — Михаил и Ярополк. Договорились и о первенстве. Его получил Михаил:

«утвердившеся межи собою, давше стареишиньство Михалку, и целовавше [честный] крест у епископа Черниговьского из рукы…»^[149]Там же. Стб. 373..

Все это произошло буквально за несколько дней. Впечатление такое, что родственники давно обо всем договорились и, собравшись в Чернигов, ждали событий. Но если это так, то они были осведомлены о заговоре? А может быть, даже участвовали в нем? О заговоре знали довольно многие. Если о нем знал сам Андрей, почему не допустить, что о нем информировались и «заинтересованные» стороны? Подобное предположение весьма вероятно. Что касается участия, то здесь подход к родственникам Андрея должен быть дифференцирован. Нет сведений, что Юрьевичи участвовали в заговоре. Кроме того, их не приняли ростовские бояре. По преданию Михаил и Всеволод казнили убийц Андрея. Последнее, конечно, не является доказательством в пользу неучастия Юрьевичей в заговоре. Исполнителей часто убирают, как нежелательных свидетелей. Но вот отношение бояр Ростова — это веское доказательство в пользу невиновности братьев, или точнее — у Юрьевичей не было особой связи с местной оппозицией. Все это безусловно не означает, что они не ждали результатов от исхода заговора.

Следуя принципу «кому выгодно», Ростиславичи явно были замешаны в заговоре. События, произошедшие после убийства, показывают, что племянники Андрея, так же как и их окружение, и их родственник Глеб, князь рязанский, женатый на дочери Ростислава Юрьевича, были не только информированы, но и связаны с оппозицией Андрею. Весь заговор был рассчитан на устранение «самовластца» и замену его молодыми «несмышлеными» Ростиславичами. Более того, летописец прямо указывает на их связь со «старшей» дружиной Ростовской земли, которая «не забыла» их отца и самих князей после убийства Андрея. В эпизоде приглашения Мстислава и Ярополка Ростиславичей читаем:

«И приехавше сли поведаша речь дружиньню… и рекоста Мстислав и Ярополк: “Помози Бог дружине, оже не забывають любве отца нашего”»^[150]Там же. Стб. 372. — Татищев сообщает еще более разительные
факты. Он рассказывает о попытке раздела Владимиро-Суздальской
земли между Юрьевичами и Ростиславичами. Идея принадлежала
Михаилу. Он обратился к племянникам с предложением
поделить «Суждальскую землю» на уделы. Каждый князь
получал по своему владению. Но появлению на северо-востоке
Юрьевичей воспротивились заговорщики — убийцы Андрея,
они «наипаче ко изгнанию его (т. е. Михаила. — Ю.Л.)
прилежали». Раздосадованный князь обратился к своим
племянникам: «Меня оставьте во Владимере с покоем
и не слушайте кромольников и злодеев, которые погубили
стрыя вашего [Андрея]». Более того, Михаил открыто
обвинил племянников в участии в заговоре, ибо они
приняли под свое покровительство убийц («оных убийцев
приняли в свое засчисчение»). Этим он очень ловко
принудил их к оправданию, которое еще более убеждало
в виновности Ростиславичей. Молодой и, вероятно, не
очень умный, Мстислав Ростиславич оправдывался таким
образом: «…мы Стрыя нашего Андрея не убили и
в совете том не были, а убили его народом за его неправду,
что неповинно многих казнил и разорял, в братии, князех
руских, великие вражды и беспокойства чинил». После
таких оправданий сомневаться в неучастии Ростиславичей
в заговоре можно с трудом (Татищев В.Н. История Российская.
М., 1964. Т. III. С. 108)..

Рассмотрим участие в заговоре и убийстве Андрея Глеба — князя Рязани. О нем известно довольно много. Глеб являлся родственником Андрея, был женат на его племяннице, дочери Ростислава Юрьевича. Он находился в личной вассальной зависимости от грозного владимирского «самовластца». По приказу своего сюзерена его рать участвовала в завоевательных походах Андрея. В 1169 г. в борьбе против Новгорода выступали рязанские полки. Войска князя Глеба в 1172 г. воевали против Волжской Болгарии. В обоих походах рязанские полки подчинялись «верховному владимирскому командованию» в лице князя Андрея и его сына Мстислава. Летописные известия не дают никаких сомнений в лояльности Глеба. Казалось, речь идет о верном вассале, чья единственная цель состояла в преданной службе грозному сюзерену. Но это не так. Уже первые действия Андреевой дружины приводят в изумление неискушенного в политических интригах XII в. читателя летописей. Оказывается, собравшись после убийства князя во Владимире, дружина «Суждальской земли» боится оставаться без верховного (пускай даже номинального главы). На этом съезде феодальной корпорации было прямо заявлено:

«Суть князи Муромьскые и Рязаньскыи близь в суседех, боимся льсти [а боимся мсти — Р.А.] их, еда поиду изънезапа [внезапу — Р.А.] ратью на нас, князю не сущю у нас…»^[151]ПСРЛ. Т. I. Стб. 372..

Здесь летописец выражает мнение ряда феодалов, которые опасались (и в дальнейшем, как увидим, совсем не напрасно) агрессивных действий рязанского соседа. Действительно, со смертью Андрея Глеб переставал быть вассалом Владимиро-Суздальской земли. Ей мог теперь угрожать ее недавний и верный союзник. Но был ли Глеб таковым даже при жизни своего сюзерена? Настораживает следующее известие. Оказывается, на съезде во Владимире присутствовали послы Глеба рязанского. Возникает прежде всего вопрос. Для чего они присутствовали на съезде феодалов Владимиро-Суздальской земли? На это довольно подробно отвечает владимирский летописец.

Съезд (собор) был собран весьма срочно. Сами похороны Андрея 3 или 4 июля^[152]По Лаврентьевской летописи похороны состоялись либо
«в 5 день в четверг», либо на следующий день, по Ипатьевской,
где, возможно, сохранилось чтение второго южного источника,
они были произведены в «6 день в пятницю» (ПСРЛ. Т.
I. Стб. 370; т. II. Стб. 593). были предлогом для сбора дружины «от мала до велика» всей «Суждальской земли». Следовательно, съезд состоялся в середине первой декады июля. На нем присутствовали «слы» Глеба рязанского. Трудно предположить, чтобы за столь короткий срок (менее недели) в Рязани получили сообщение об убийстве Андрея, снарядили, проинструктировали и выслали послов, успевших к похоронам и открытию съезда. Все это требовало несколько большего времени. Отметим, что на похоронах Андрея не был даже его сын, который, видимо, не успел приехать из Новгорода. Скорее всего, рязанские послы были посланы во Владимир еще при жизни Андрея. Но это заставляет предположить, что в Рязани знали о заговоре и готовящемся устранении князя. Подобное предположение целиком подтверждается двумя обстоятельствами. Во-первых, сообщением о том, что послов пригласили на этот съезд. Случай чрезвычайный. И, во-вторых, той позицией, которую они заняли при обсуждении кандидатуры на «суждальский» стол. Рязанских послов пригласили бояре Ростова — Борис и Рязани — Ольстин и Дядилец, непосредственно связанные с заговором. Послы выступали на съезде с вполне четкой программой, сформулированной и согласованной как с князем Глебом, так и с боярами Ростова. Уже один такой факт, как их позиция на съезде, доказывает, что они заранее имели инструкции. Программа рязанцев и ростовцев заключалась в приглашении на стол «Суждальской земли» сыновей старшего сына Юрия Долгорукого — Ростислава. Эти молодые князья устраивали как рязанцев, так и ростовцев. И для тех, и для других их правление означало полную свободу, которой не было при княжении страшного «самовластца» Андрея. Ростовские бояре, заговорщики и рязанские «слы» сумели убедить большинство дружины в необходимости приглашения на стол Ростиславичей, причем дипломатическим посредником был выбран князь Рязани Глеб. К нему было отправлено следующее послание: «Князя нашего Бог поял, а хочем Ростиславичю Мстислава и Ярополка, твоею шюрину». Владимирский летописец с осуждением говорит о результатах решения дружины — «слушаху Дедилця и Бориса Рязаньскою послу». Приведенные факты заставляют прийти к выводу, что послы Глеба знали о готовящихся переменах в «Суждальской земле», имели связь с Ростовом и пытались утвердить выгодную для Рязани кандидатуру на княжеском столе. Следовательно, и сам Глеб хорошо знал о заговоре и, видимо, был связан с заговорщиками^[153]В.Н. Татищев прямо указывает, что в одном из его источников
(Симеоновской летописи) было сообщение об участии
в заговоре рязанского князя: «…убивство Андреево…
учинилось по научению Глебову…» (В.Н. Татищев.
История Российская. Т. III. С. 118).. Его дальнейшая позиция полностью подтверждает это предположение. Глеб поддерживает Ростиславичей после их бегства из «Суждальской земли» в 1177 г. На северо-восток была брошена рязанская рать. Осенью 1177 г. Глеб сжег Москву, разгромил Подмосковье. Но зимой он проиграл битву на р. Колакше и попал в плен вместе со своими «думцами» и советниками боярами-заговорщиками Борисом Жидиславичем, Ольстином и Дедильцем. Через два года Глеб умер в тюрьме во Владимире.

Представляет значительный интерес участие жены Андрея Боголюбского в заговоре. Легендарные источники прямо указывают на то, что Улита Кучковна, мстя за казнь отца и брата, способствовала убийству мужа. К сведениям источников подобного типа примыкает и позднейший летописный источник — Степенная книга. Последняя сообщает, что Юрий Долгорукий женил своего сына Андрея на дочери знатного дворянина по имени Кучка. Вскоре великий князь казнил своего свата. Кучка оставил двух сыновей, которые как «шурья» были в большой милости у князя Андрея. Но один из них воспротивился ему и вследствие этого был казнен, тогда второй брат, так же как и его сестра, жена князя, затаили против последнего злобу и искали только удобного случая, чтобы его убить. Они не хотели делать этого во Владимире и Суздале, улучили случай, когда он был в своем любимом селе Боголюбове, и там его убили. Степенная книга и сказания сообщают и о казни убийц. Их останки были зашиты в рогожные кули, положены в коробы, которые были подожжены и брошены в Поганое озеро^[154]ПСРЛ. СПб., 1908. Т. XXI, первая половина. С. 240—242
и др..

В.Н. Татищев также сообщает об участии жены Андрея в заговоре. На другой день после убийства, бросив на произвол судьбы останки мужа, княгиня, «забрав все имение, уехала в Москву со убийцы». Только через год князь Михаил Юрьевич судил ее вместе с заговорщиками^[155]Татищев В.Н. История Российская. Т. III. С. 106, 113..

Безусловно, все эти сведения (из преданий, Степенной книги, в известной мере из текста В.Н. Татищева) на первый взгляд носят неправдоподобный характер. Так, ни о какой Улите Кучковне не может быть и речи. Если Андрей и был женат на дочери Кучки, то первым браком. Уже ко второй половине 60-х гг. ее не было в живых. И, следовательно, сама Кучковна не могла участвовать в заговоре. Надо ли полагать, что все остальные детали имеют легендарный характер? Конечно, с этим положением можно было бы согласиться, если бы не одно обстоятельство. Исследователи давно отмечали, что иконографический материал Радзивиловской летописи более подробно освещает некоторые события, нежели ее текст. На одной из иллюстраций изображен Петр, зять Кучки, отсекающий князю руку. По тексту он должен был отрубить «десную» — правую руку. Но миниатюра совершенно четко указывает, что у Андрея отрублена «шуйюя» — левая рука. Естественно предположить, что здесь ошибка или поэтическая вольность художника-иллюстратора. Но, во-первых, подобная вольность отнюдь не характерна для древнерусского миниатюриста, стремившегося по всем канонам своего мастерства к елико возможно правдивому изображению, а во-вторых, не исключена совершенно реальная проверка информации. Сохранился костяк Андрея Боголюбского. Антропологические исследования, как уже указывалось выше, показывают, что у князя иссечена левая рука, именно та, которая и поражена на миниатюре. Этот факт заставляет еще раз убедиться в том, что протограф Радзивиловской летописи имел более правильный и, возможно, подробный текст. Последнее подтверждается изображениями той же миниатюры. Художник на картине рядом с убийцами, правда, несколько поодаль, изобразил молодую даму в длинном придворном платье с декольте и со шлейфом, на голове у нее был завязан легкий шарф в виде тюрбана, как тогда носили европейские модницы. Она держала отрубленную левую руку. Возникает целая серия вопросов. Кто эта дама? Что она делает вместе с убийцами? Почему она столь нарочито показывает зрителю свою страшную ношу? В тексте летописей, в том числе и в источнике, где находится эта картина, нет ни слова об этой даме. Зато Радзивиловская летопись предлагает новую загадку. На другой миниатюре этого памятника, изображающей похороны Андрея, нарисована все та же дама рядом с гробом. Она демонстративно подносит к глазам платок. Сзади ее поддерживают две другие женщины — прислужницы (?). То, что на картине изображена та же дама, что и на первой миниатюре, где она держит отрубленную руку, нет никакого сомнения. На ней того же покроя платье с низким овальным воротом, на голове все тот же тюрбан. Характерно, что обе женщины, поддерживающие ее, одеты в другие платья с глухим высоким воротником, на голове у них шарфы, повязанные совершенно по-другому. У обеих концы шарфов свешиваются слева на плечо. У дамы, изображенной на первой и второй миниатюрах, тюрбан гладкий. Думается, что определить, кто находится в первом ряду около гроба, среди родственников, нетрудно^[156]Других родственниц у Андрея не было. Приехать из Галича
его сестра Ольга не могла, так как похороны состоялись
через шесть дней после убийства. За этот срок весть
о трагедии, случившейся за 2.5 тыс. верст от Галицкого
княжества, вряд ли могла достигнуть западных границ
Руси.. Это жена Андрея. Видимо, первоначальный текст Радзивиловской летописи (точнее, ее протограф) содержал известие о княгине.

Андрей был женат дважды. Судя по возрасту последнего сына в момент убийства, второй брак был заключен в конце 60-х — самом начале 70-х гг. XII в. И, наконец, самое важное. Вторая жена Андрея была, видимо, уроженка либо половецких степей, либо Северного Кавказа^[157]Baumgarten N. Généalogies et mariages occidentaux des
Rurikides Russes du X-e au XIII-e siècle // Orientalia
Christiana. 1927. N 35, Maio. P. 27; Лимонов Ю.А.
Летописание… С. 75.. На это показывают два обстоятельства. Во-первых, после смерти отца Юрий Андреевич эмигрирует в половецкие степи, а оттуда — на Кавказ, где через несколько лет женится на царице Тамар. Отъезд малолетнего княжича в столь отдаленные области с северо-востока Руси можно объяснить только наличием каких-то весьма стойких родственных связей по материнской линии^[158]На эмиграцию княжича в район, близкий к Кавказу, в
причерноморские степи, указывают и грузинские источники,
посвященные его женитьбе на царице Тамар. В хронике
«История и восхваление венценосцев» о Юрии сообщается,
что он сын «государя — Андрея Великого, правителя
руссов, которому подчинялись триста князей русских,
[и] он [сын Андрея], оставшийся малолетним после отца
и преследуемый дядей своим Савалтом (Всеволодом. —
Ю.Л.), изгнан из своей страны и находится теперь в
городе кипчакского царя Севинджа» (Папаскири З.В.
Эпизод из истории русско-грузинских взаимоотношений
// История СССР. 1977. № 1. С. 135.. На это указывает и аналогичный отъезд в Византию вместе с матерью восьмилетнего Всеволода Юрьевича. Во-вторых, совершенно необъяснимо появление одного из организаторов заговора Амбала Ясина во Владимире. Нищий осетин через несколько лет превращается в «ближнего» слугу князя, заведовавшего всем его хозяйством. Метаморфоза, пожалуй, непонятная, если не предположить каких-то связей княгини с этим персонажем трагедии, связей родственных, национальных или каких-либо иных.

Существование подобных контактов позволяет допустить и участие жены Андрея в заговоре. Тогда иллюстрация, показывающая ее стоящей с отрубленной рукой князя, становится вполне объяснимой. Она была непосредственно связана с заговорщиками. И художник это намеренно подчеркнул. А следовательно, легенды и сообщение Степенной книги весьма правдоподобны. Жена Андрея, только не Кучковна, а «яска», была участницей заговора и контактировала не только с Амбалом, своим земляком, но и с Кучковичами^[159]Некоторые детали, приведенные В.Н. Татищевым, также
подтверждаются, правда, косвенно. Он сообщает, что
княгиня бежала вместе с заговорщиками в Кучково, т.
е. в Москву (Татищев В.Н. История Российская. Т. III.
С. 106; Л., 1968. Т. VII. С. 135; ср.: ПСРЛ. Т. II.
Стб. 600). После изгнания из Новгорода, видимо, туда
же, к матери, приехал и Юрий Андреевич, которому от
роду было всего пять-шесть лет. Именно в Москве он
встретил в 1177 г. князей Михаила и Всеволода Юрьевичей..

Интересно и другое обстоятельство. Возникает вопрос, не было ли прямой связи жены Андрея с женой Всеволода Марией, тоже яской — осетинкой? Возможно, она знала о заговоре и об участии в нем своей землячки (дальней родственницы?)^[160]Не были ли женаты родные братья Андрей и Всеволод Юрьевичи
на единоплеменницах? То, что Всеволод был женат на
яске, надо считать доказанным. Одна из сестер его
жены была выдана в 1182 г. за Мстислава Святославича.
Может быть, другая осетинка, соплеменница этих двух
была замужем за Андреем? На это как будто показывает
совпадение времени брака владимирского «самовластца»
— конец 60-х — начало 70-х гг. XII в. — и активизирующаяся
роль на юге Руси еще очень молодого Всеволода Юрьевича,
только что вернувшегося из эмиграции и сразу деятельно
использованного Андреем для своих политических замыслов.
И женитьба на ясках способствовала вхождению младшего
Юрьевича в орбиту политики владимирского князя? (См.:
ПСРЛ. Т. II. Стб. 502—503, 543—544, 562—563, 624—625;
Еремян С.Т. Юрий Боголюбский по армянским и грузинским
источникам // Научн. тр. Ереван. гос. ун-та. 1946.
Т. 23. С. 389—421; Пашуто В.Т. Внешняя политика Древней
Руси. С. 216, 217).. Тогда и Всеволод не был столь безгрешен и располагал сведениями о катастрофе, грозящей своему верховному сюзерену и «брату старейшему».

Итак, надо прийти к выводу, что в гибели Андрея, видимо, были заинтересованы его родственники и близкие, вассалы и личные слуги. Все они жаждали устранения князя, противостоявшего их своекорыстным интересам. И тем не менее все же основные причины гибели князя надо искать в общем кризисе его политики, потерявшей поддержку основного класса той эпохи — феодалов. Но эти причины зиждились не на случайном антагонизме, не на личной вражде, а на закономерных противоречиях между властью князя и боярами, на противоречиях, вытекавших из всей истории взаимоотношений феодального общества на территории Владимиро-Суздальской земли.

\\\\\\\\\\\\\-конец вырезки, полная версия в источнике

Раздел “Андрей Боголюбский”

1. О личном Летописце князя Андрея см. подробнее: Лимонов Ю.А. Летописание Владимиро-Суздальской Руси. Л., 1967. С. 61—67.
2. Юрий после поражения на Рутце целовал крест Изяславу на том, что не останется в «Руси» и уйдет в «Суж-даль» (ПСРЛ. СПб., 1908. Т. II. Стб. 442—443).
3. ПСРЛ. Л., 1926—1928. Т. I. Стб. 335.
4. В последний период своей политической деятельности на юге Руси Юрий давал Андрею Вышгород, расположенный недалеко от Киева, чтобы «чадо» было постоянно «под рукой». Самостоятельного княжения в Выш-городе в отличие от такого же небольшого Переяславля или совсем маленького Триполья по сути дела не было. Фактически Андрей получал номинальный удел, его основная обязанность была находиться в Киеве при отце, помогая последнему в управлении.
5. ПСРЛ. Т. I. Стб. 346; СПб., 1863. Т. XV. С. 223.
6. Там же.
7. Там же. Т. II. Стб. 482.
8. В позднейших памятниках эта икона приписывается кисти знаменитого Луки Евангелиста, который писал ее якобы с натуры. В одном из них читаем: «Лета 6662-го году сентября в 7 день принесена бысть чюдотворная икона образ пресвятыя богородицы владимер-ския ис Царяграда великим князем Андреем Юрьевичем Боголюбским. А написан чюдотворный образ апостолом и евангилистом Лукою. И в т о время богородица была во плоти» (разрядка наша). См.: Буга-нов В. И. Краткий Московский летописец конца XVII в. из Ивановского областного краеведческого музея//Летописи и хроники. 1976. М. Н. Тихомиров и летописеведение. M., 1976. С. 289.
9. Отец выделил Андрею Владимир в конце 40-х—начале 50-х гг. XII в. Уже в 1151 г. он владел этим городом (ПСРЛ. Т. I. Стб. 335). Видимо, были «наделены» и его братья. Суздаль, возможно, предназначался Васильку, а Переяславль Суздальский и только что отстроенный Дмитров — младенцу Всеволоду Юрьевичу, самому младшему сыну великого князя.
10. ПСРЛ. Т. I. Стб. 348.
11. После захвата Юрием Долгоруким великого княжения в Киеве его сыновья получили волости: «Андрея посади Вышегороде, а Бориса Турове, Глеба в Переяславли, а Василкови да Поросье» (ПСРЛ. Т. II. Стб. 478, 479). Вскоре с младшими детьми приехала из «Суждаля» и жена Юрия Долгорукого (там же. Т. I. Стб. 345; Т. II. Стб. 480). В результате ко времени отъезда Андрея из Киева на северо-востоке не было никого из княжеского семейства, если не считать калеки Святослава Юрьевича, который безвыездно жил в Суздале и не принимал никакого участия в делах управления.
12. ПСРЛ. Т. I. Стб. 348.
13. «Осьменик» — один из ведущих деятелей феодальной корпорации и ее торговой верхушки. И. И. Срезневский так определяет этот термин: «осмьник-осменикъ — сборщик торговой пошлины; судебно-полицейская должность в Древней Руси» (Срезневский И. И. Материалы для словаря древнерусского языка. СПб., 1895. Т. II. Стб. 729).
14. ПСРЛ. Т. II. Стб. 489.
15. До смерти своего старшего брата Вячеслава Владимировича Юрий, занявший стол великого князя, юридически сам нарушал провозглашенную им политическую доктрину.
16. Иван Берладник впоследствии был отравлен не столь щепетильными греками, соотечественниками любвеобильного киевского митрополита, только для того чтобы сделать приятное своему соседу и союзнику, все тому же галицкому князю Ярославу.
17. Естественно, это великодушие, как и всякое иное, не осталось «без признания». Через несколько месяцев первым, кто примкнул к коалиции князей, направленной против великого князя Юрия, был Ростислав Мстиславич.
    
18. ПСРЛ. Т. II. Стб. 489. — Все это заставляло торопиться киевских фео: далов, опасавшихся собственной «черни», с призванием нового князя.
19. Там же. Стб. 595.
20. Там же.
21. Там же. Стб. 520, 521.
22. Такую дату приводит Суздальская летопись по Академическому списку, в Лаврентьевской ее вообще нет, в Радзивиловской читаем: «июля» (ПСРЛ. Т. I. Стб. 348, примеч. 42).
23. В Ипатьевской летописи добавлен и город Владимир: «сдум.авши Ростовци и Суждальци и Володимирци вси». Это добавление — результат редакции позднейшего владимирского сводчика (Лимонов Ю. А. Летописание .. . С. 90).
24. ПСРЛ. Л., 1926—1928. Т. I. Стб. 347.
25. Там же. СПб., 1862. Т. IX. С. 207.
26. Там же. С. 209. — Несмотря на то что летопись сообщает об «очищении» Нестора от клеветы, в Ростов он уже не возвратился и уехал к себе на родину в Византию. В начале 60-х гг. XII в. епископ находился в Константинополе и даже принимал участие в соборе, на котором поднимался вопрос о самостоятельной митрополии на северо-востоке Руси (там же. С. 223).
27. Там же. С. 210, 211.
28. Приселков М.Д. Очерки по церковно-политической истории Киевской Руси X—XII вв. СПб., 1913. С. 395, 396 И др.
29. РИБ. 2-е изд. СПб., 1908. Т. VI. С. 50.
30. ПСРЛ. Т. I. Стб. 348.
31. Там же. Стб. 349.
32. Там же. СПб., 1908. Т. II. Стб. 520.
33. Феодор имел свою епископию, но официального титула «епископ» носить не мог.
34. ПСРЛ. Т. I. Стб. 351, 352, — Отметим, что эта запись принадлежит северо-восточному летописцу, возможно владимирскому, который употребляет понятия «Суждаль», «суждальский» буквально в отличие от своего южного «коллеги», использовавшего это понятие для обозначения всего северо-востока Руси — Ростова, Суздаля, Владимира, т. е. Владимиро-Суздальской земли.
35. Там же. Т. II. Стб. 629, 630. — Из этой цитаты видно, что Леон так и был до смерти епископом ростовским.
36. Воронин Н.Н. Зодчество Северо-Восточной Руси XII—XV веков Т. 1. XII столетие. М., 1961, с. 49.
37. ПСРЛ. Т. I. Стб. 351.
38. Приселков М.Д. Очерки по церковно-политической истории… С. 394—399; ПСРЛ. Т. I. Стб. 349.
39. Но подобное «умиротворение» просуществовало буквально несколько месяцев до скоропостижной смерти Феодора. Уже в статье 1164 г. Ипатьевской летописи читаем: «Приде митрополит Иван в Русь, и не хоте его Ростислав прияти, занеже отрядил бяше Ростислав Гюряту Семковича к цареви хотя отправити Клима в митрополью» (ПСРЛ. Т. II. Стб. 514, 515, 522).
40. ПСРЛ. М.; Л., 1949. Т. XXV. С. 72.
41. Как уже отмечалось, на Руси давно понимали ошибочность этих положений, проповедуемых греческими пастырями. Даже здесь, на северо-востоке, были иереи, достаточно сведущие в богословии. Интересно, что, например, владимирский летописец очень четко охарактеризовал очередное измышление ростовского епископа: «В то же лето вста ересь Леонтианьская…» (ПСРЛ. Т. I. Стб. 351).
42. ПСРЛ. Т. I. Стб. 352.
43. Там же. Т. II. Стб. 520.
44. Об Антонии и его «деяниях» см. подробно: ПСРЛ. Т. II. Стб. 522—523.
45. Там же. Стб. 520.
46. В этот период довольно часто в спорах церковников в качестве третейских судей принимали участие владетельные светские особы. Так, император Фридрих Барбаросса на соборе в Павии в 1160 г. разбирал очередную склоку духовенства, произошедшую между папой Александром III и антипапой Виктором IV.
47. ПСРЛ. Т. I. Стб. 352.
48. Там же. Т. IX. С. 223.Источник: http://a-nevsky.ru/library/vladimiro-suzdalskaya-rus-ocherki-socialno-politicheskoy-istorii6.html
49. Там же. С. 222—239 и др. — Отношения Владимира с Византией в середине 60-х гг. XII в., политика Андрея Боголюбского, естественно, были предметом отечественной историографии. См.: Макарий. История русской церкви. СПб., 1868. Т. III. С. 105—111; Голубинский Е. История русской церкви. М., 1901. Т. 1, ч. 1. С. 320—332, 439—443; ч. 2. С. 462—468 и др.; Приселков М.Д. Очерки по церковно-политической истории… С. 395—397 и др.; Соколов П. Русский архиерей из Византии и право его назначения до начала XV в. Киев, 1913. С. 116—117 и др.; Щапов Я.Н. Церковь в системе государственной власти Древней Руси // Новосельцев А.П., Пашуто В.Т., Черепнин Л.В., Шушарин В.П., Щапов Я.Н. Древнерусское государство и его международное значение. М., 1965. С. 275, 285, 301, 307—311, 333—335. — Посланию Луки Хрисоверга посвящены кроме упомянутой выше работы П. Соколова исследования советской историографии. См.: Воронин Н.Н. Андрей Боголюбский и Лука Хрисоверг: (Из истории русско-византийских отношений XII в.) // Византийский временник. М., 1962. Т. XXI. С. 29—50; Клосс Б.М. Никоновский свод и русские летописи XVI—XVII веков. М., 1980. С. 130, 131 и др.
50. Большая часть информации находится в Никоновской летописи, которая до сих пор еще плохо изучена. Во всяком случае сообщение о Феодоре, епископе Ростово-Суздальской земли, почерпнуто из двух источников. В послании патриарха Константинополя Луки, помещенном в летописи, указывается, что Феодор «сестричь» смоленского епископа Мануила, пришедшего в 30-х гг. XII в. из Греции на Русь (ПСРЛ. Т. IX. С. 225). В другом сообщении того же памятника епископ определяется как «сестричь» киевского боярина Петра Бориславича (там же. С. 239).
51. ПСРЛ. Т. IX. С. 222. — Одновременно посол прозондировал почву для возвращения взамен Леона еретика, епископа Нестора (там же.).
52. Историки русской церкви неоднократно рассматривали этот вопрос. Все они приходили к выводу, что патриархом руководили не канонические правила и даже не интересы внешней политики Византии, а совершенно элементарные своекорыстные материальные интересы — деньги. Епископ Макарий еще сто лет тому назад пришел к подобному выводу. Его трудно заподозрить в предвзятости в отношении церкви, тем не менее он пишет: «…русская митрополия считалась богатейшею из всех митрополий и епархий вселенского патриарха, от русских митрополитов в Константинополе привыкли ожидать огромных приношений и пожертвований. Не здесь ли скрывается самая тайная, но и самая главная причина, почему патриархи так долго и так упорно держались обычая назначать в Россию митрополитов-греков, из числа своих приближенных» (курсив автора. Цит. по: Иконников В. Опыт исследования о культурном значении Византии в русской истории. Киев, 1869. С. 292).
53. Киевским митрополитом Феодор также не был рукоположен.
54. ПСРЛ. Т. I. Стб. 354.
55. Там же. Стб. 354—355.
56. Сказание о чудесах владимирской иконы божией матери / Изд. Об-вом любителей древней письменности. СПб., 1878. Т. XXX. — См. подробно также: Лимонов Ю.А. Летописание Владимиро-Суздальской Руси. Л., 1967. С. 73—74 и др.
57. Праздник был зафиксирован в летописи как новое чудо св. богородицы владимирской (ПСРЛ. Т. I. Стб. 352, 353; Лимонов Ю.А. Летописание… С. 73—76).
58. Памятники древнерусской церковно-поучительной литературы / Под ред. А.И. Пономарева. СПб., 1894. Вып. 1. С. 197; 1898. Вып. IV. С. 75; Еремин И.П. «Притча о слепце и хромце» // ИОРЯС. 1925. Т. XXX. С. 347—352 и др. — Кирилл использовал для своего произведения чуть ли не библейский сюжет. Фабула и основная композиция рассказа были общеизвестны. «Кочующий» сюжет повествования за многие годы неоднократно повторялся в европейских национальных литературах. Прошли сотни лет, и через народную итальянскую комедию дель арте, которая послужила источником для одного произведения, он снова попал в Россию. Речь идет об истоках очаровательной сказки А.Н. Толстого «Золотой ключик, или Приключения Буратино». В одном из эпизодов двое лукавых маскарадных нищих, кот Базилио — слепец и лиса Алиса — хромец, пытаются обмануть простака Буратино. Сюжет библейской притчи, таким образом, был использован в России дважды: один раз в виде политического памфлета, а другой — в виде детской сказки.
59. ПСРЛ. Т. I. Стб. 355, 356. — Эта информация — отнюдь не литературно-публицистические упражнения летописца, озабоченного доказательством стяжательства Феодора. Как доказал С.Б. Веселовский, владимирский епископ владел в XII в. рядом сел, перешедших затем в собственность митрополии. Они были расположены к северо-западу от Владимира и в районе Юрьева Польского (Старый Двор, Яновец, Житково, Волкуша, Теремец, Подберезье, Ярославль, Павловское, Бухалово, Богослов, Спасское, Брянцево, Волосово, Веселовское, Суромца, Сновицы и Телмячево) (Веселовский С.Б. Феодальное землевладение в Северо-Восточной Руси. М., 1947. С. 365; см. также: Воронин Н.Н. Зодчество… С. 116).
60. ПСРЛ. Т. I. Стб. 355.
61. Инцидент с Феодором был не единственным случаем, доказывающим силу и власть владимирских церковников. Насколько могущественна была верхушка клира храма Владимирской божьей матери, можно судить хотя бы по тому, какую роль она сыграла в отношении своего благодетеля Андрея. Похороны последнего показали истинное (откровенно враждебное) отношение духовных феодалов к князю. Через два года, в 1177 г., по прямому попустительству церковников во Владимире оказались новые князья — Ростиславичи. Но они совершили роковую ошибку — посягнули на имущество церкви св. Богородицы. Клир этого храма развернул против Ростиславичей такую яростную пропаганду, так деятельно подстрекал к бунту против них, что результат не замедлил сказаться. Ростиславичи были изгнаны. Все это говорит о том, что духовники кафедрального храма обладали огромным политическим влиянием во Владимире и во всей «Залесской земле», в которой эта корпорация, пожалуй, была самым могущественным «коллективным» феодалом.
62. ПСРЛ. Л., 1926—1928. Т. I. Стб. 350.
63. Там же. Стб. 350.
64. Там же.
65. Там же. Стб. 351.
66. Там же.
67. НПЛ, с. 30, 31.
68. Там же. С. 31.
69. Старший сын старшего сына Юрия Долгорукого, Мстислав Ростиславич, по «старшинству» должен был наследовать земельные владения в «Ростовской земле» после смерти Андрея. На этом основывается вся его политика и даже личная жизнь, вплоть до заговора 1174 г. и катастрофы 1177 г., когда его ослепили в темнице.
70. НПЛ. С. 33.
71. Там же.
72. Там же.
73. Там же.
74. Насколько этот метод был хорошо усвоен «низовскими князьями», может показать только один пример, ставший, пожалуй, классическим. В 1232 г. племянник Андрея, сын Всеволода Юрьевича, Ярослав, княживший в этот период в Новгороде, столкнулся с яростным сопротивлением Пскова. Для того чтобы сломить непокорных, князь велел задержать и арестовать жен псковских бояр, приехавших в город. Но подобное действие не повергло в страх псковское общество, не заставило его просить пощады. Псковские мужи-бояре продолжали стойко сопротивляться. Поняв свою ошибку, Ярослав преградил все пути в город, запретив ввоз в него соли. Таким образом, была создана соляная блокада. Это оказалось роковым ударом. Псковичи приняли все требования Ярослава. Вот как описывает этот инцидент после столкновения сторон новгородский летописец: «И тако быша без мира лето все; и не пусти князь гости к ним, и купляху соль по 7 гривен бьрковьск… Бысть на зиму, придоша пльсковици, поклонишася князю: “ты наш князь”» (НПЛ. С. 72).
75. НПЛ. С. 34.
76. Учитывая, что постриг княжича совершался в 7—8 лет, надо думать, что сын Юрия («детя») не достиг и этого возраста.
77. НПЛ. С. 34.
78. Там же.
79. Это подтверждают и исследователи Новгорода. См.: Янин В.Л. Проблемы социальной организации Новгородской республики // История СССР. 1970. № 1. С. 47; Подвигина Н.Л. Очерки социально-экономической и политической истории Новгорода Великого в XII—XIII вв. М., 1976. С. 116.
80. ПСРЛ. СПб., 1908. Т. II. Стб. 236, 240; М.; Л., 1949. Т. XXV. С. 39.
81. Там же. СПб., 1862. Т. IX. С. 182. — Никоновская летопись содержит цикл известий, относящихся к Рязани. Видимо, большинство из них позднейшего происхождения. См.: Насонов А.Н. «Русская земля» и образование территории Древнерусского государства. М., 1951. С. 209—210; Кузьмин А.Г. Рязанское летописание. М., 1965. С. 86—87.
82. ПСРЛ. Т. II. Стб. 455.
83. Там же. СПб., 1910. Т. XX, первая половина, ч. 1. С. 117.
84. Там же. Т. II. Стб. 482.
85. Там же. Т. IX. С. 222.
86. Татищев В.Н. История Российская. М.; Л., 1964. Т. III. С. 78.
87. ПСРЛ. Т. I. Стб. 352—353, 364.
88. Там же. Пг., 1915. Т. IV, вып. 1. С. 166; т. IX. С. 241.
89. Там же. Т. II. Стб. 573.
90. Подобная зависимость во многом объясняет позицию рязанских князей и ожесточенность рязанцев в борьбе против становления сильной княжеской власти во Владимиро-Суздальской земле в 1175—1177 гг.
91. Ряд князей «Русской земли» поддерживали Андрея. Наибольшей активностью отличался Владимир Мстиславич, самый младший сын великого князя Мстислава Владимировича. В конце своей политической карьеры он стал типичным «подручником» Андрея (ПСРЛ. Т. II. Стб. 532—537).
92. ПСРЛ. Т. II. Стб. 543, 544.
93. Там же. Т. I. Стб. 354.
94. Там же. Т. II. Стб. 555.
95. Сущность феодальных отношений (вассал — сюзерен) давно утвердилась на Руси даже в таких понятиях, как «брат», «старший брат», «младший брат», «отец».
96. ПСРЛ. Т. II. Стб. 571—573.
97. В грузинской хронике XII в. «История и восхваление венценосцев» Андрей Боголюбский определен как «Андрей Великий, правитель руссов», которому подчинялись «триста русских князей» (Папаскири З.В. Эпизод из истории русско-грузинских взаимоотношений // История СССР. 1977. № 1. С. 135). В Византии, Венгрии, Польше хорошо знали Андрея. О нем был осведомлен и император Фридрих I Барбаросса, принимавший в Германии его брата Всеволода Юрьевича и племянника Владимира Ярославича, князя Галицкого.
98. О личном Летописце Андрея Боголюбского и специфике памятника см. подробно: Лимонов Ю.А. Летописание Владимиро-Суздальской Руси. Л., 1967. С. 68.
99. ПСРЛ. Т. I. Стб. 351, 353, 355, 357, 369 и др.
100. Там же. Стб. 357 — Отметим, что местные владимирские церковники так и не допустили канонизации Андрея Боголюбского в XII в. Он был причислен к лику святых только в XVIII в.
101. Там же.
102. Там же. Стб. 371.
103. Там же. Т. II. Стб. 581—585.
104. Шмидт С.О. «Слово о Дариане — царе» в рукописной книге XVI в. // Исследования по отечественному источниковедению. М.; Л., 1964. С. 417—418.
105. Рыбаков Б.А. Русские летописцы и автор «Слова о полку Игореве». М., 1972. С. 87—89.
106. Шмидт С.О. «Слово о Дариане — царе»… С. 416.
107. ПСРЛ. Т. I. Стб. 364.
108. Там же.
109. Там же.
110. Там же. Стб. 365.
111. ПСРЛ. Л., 1926—1928. Т. 1. Стб. 369. — Рассказ об убийство Андрея должен быть основан на сообщениях ряда летописей, ибо владимирский летописец и позднейшие летописные сводчики пытались «избежать» некоторых подробностей. Вот почему при изложении эпизода необходимо использовать Ипатьевскую летопись. Она содержит и фрагменты текста владимирского происхождения, которых нет в Лаврентьевской, и обширную киевскую вставку с повествованием Кузьмища Киевлянина (Лимонов Ю.А. Летописание Владимиро-Суздальской Руси. Л., 1967. С. 69—91). Необходимо также учесть, что в Ипатьевской и в Лаврентьевской летописях 6683 год — ультрамартовский год. Это «исключает возможность датировать убийство Андрея иначе» как 1174 г. (Бережков Н.Г. Хронология русского летописания. М., 1963. С. 78, 79, 314). Остальные даты в тексте соответствуют датам летописных статей.
112. «Сенями» называлась лестничная башня и ее верхний этаж. (Воронин Н.Н. Зодчество Северо-Восточной Руси XII—XV веков Т. 1. XII столетие. М., 1961. С. 238).
113. На то, что охрана дворца и «ближний» слуга были захвачены врасплох и не сумели предупредить об опасности, указывает следующее обстоятельство: когда перед дверьми личного покоя появились убийцы, князь спал. Отметим также, что Ипатьевская летопись указывает на гибель Прокопия после убийства князя. Вероятно, до момента покушения ему была сохранена жизнь, чтобы лишний шум не разбудил и не насторожил Андрея (ПСРЛ. СПб., 1908. Т. II. Стб. 586—589).
114. ПСРЛ. Т. II. Стб. 586. — Здесь и далее пунктуация наша.
115. Там же.
116. Предполагаем, что удар был нанесен саблей. Меч — более тяжелое оружие, которым можно было отсечь руку.
117. На это указывает акт экспертизы скелета Андрея. Подробно см.: Рохлин Д.Г. Болезни древних людей. М.; Л., 1965. С. 267.
118. ПСРЛ. Т. II. Стб. 587.Источник: http://a-nevsky.ru/library/vladimiro-suzdalskaya-rus-ocherki-socialno-politicheskoy-istorii8.html
119. На кратковременность потери сознания князя указывает то, что заговорщики, которые спешили покинуть место убийства, сумели только спуститься по лестнице из башни и выйти на площадь перед собором.
120. ПСРЛ. Т. II. Стб. 587.
121. Рохлин Д.Г. Болезни древних людей. С. 267—269.
122. Там же. С. 268.
123. ПСРЛ. Т. II. С. 589.
124. Лимонов Ю.А. Летописание… С. 81—82.
125. ПСРЛ. Т. II. Стб. 590.
126. Это определил А.П. Новосельцев в параграфе «Русь и государства Кавказа». См.: Пашуто В.Т. Внешняя политика Древней Руси. М., 1968. С. 216.
127. Необходимо отметить, что Кузьмище Киевлянин упрекает Амбала не только в черной неблагодарности и мародерстве, но и в нарушении сословных правил. Ключник надел на себя одежду из оксамита. В эпоху раннего средневековья на Руси, так же как и в Западной Европе, каждое сословие носило свою одежду. Принадлежность византийских императоров — одеяние из красной пурпурной ткани, затканной золотыми орлами, — на Руси надевали представители княжеских династий. Под 1286 г. в Ипатьевской летописи читаем, что когда князь волынский Владимир Василькович умер, «княгини же его гами [со слугами — Х.П.] дворьными, омывше его, и увиша и оксамитом со круживом, якоже достоить царем» (ПСРЛ. Т. II. Стб. 918). Как видим, здесь ближайшие слуги, такие же как и Амбал, обвивают останки князя драгоценным оксамитом, достойным только императора — царя. Подобная церемония была и при захоронении ближайших родственников Андрея, например его брата Бориса Юрьевича. Он был также одет в златотканый оксамит. Вот что пишет об этом любознательный суздальский воевода Тимофей Савелов, вскрывший в 70-х гг. XVII в. княжескую гробницу: поверх останков князя «лежит неведомо какая одежда, шитая золотом… на ней же вышит золотом орел пластаный (т. е. распластанный. — Ю.Л.) одноглавной, а от того орла пошло надвое шито золотом же и серебром узорами» (Воронин Н.Н. Владимир, Боголюбово, Суздаль, Юрьев-Польской: Спутник по древним городам Владимирской земли. М., 1958. С. 276). Об оксамите см. подробно в «Словаре» И.И. Срезневского (Срезневский И.И. Материалы для словаря древнерусского языка. СПб., 1895. Т. II. С. 653).
128. См.: Пашуто В.Т. Внешняя политика Древней Руси. С. 216.
129. ПСРЛ. М.; Л., 1949. Т. XXV. С. 83.
130. Там же. Т. II. Стб. 589.
131. Там же. Л., 1926—1928. Т. I. Стб. 370.
132. НПЛ. С. 34, 223.
133. ПСРЛ. Пг., 1915. Т. IV, вып. 1. С. 166; 2-е изд. Л., 1925. Т. V, вып. 1. С. 174.
134. ПСРЛ. Т. XXV. С. 84.
135. Отказ от воинской службы, нарушение дисциплины — верный тому признак.
136. ПСРЛ. Т. II. Стб. 589.
137. Там же. Стб. 589—590.
138. Там же. Т. I. Стб. 370.
139. Лимонов Ю.А. Летописание… С. 82.
140. ПСРЛ. Т. II. Стб. 590.
141. Там же.
142. Там же. Стб. 584.
143. Там же. Т. I. Стб. 368.
144. Смерть близких, неудачи во внешней политике могли повлиять на общее настроение князя. На это как будто указывают произведения, приписываемые Андрею. Б.А. Рыбаков пишет: «…особенно мрачно выглядят те произведения Андрея, которые связаны с иконой богородицы и праздником Покрова, относящиеся, по всей вероятности, к последнему году жизни Андрея» (Рыбаков Б.А. Русские летописцы и автор «Слова о полку Игореве». М., 1972. С. 110, примеч. 47).
145. ПСРЛ. Т. XXV. С. 83. — Об этом известии Московского летописного свода 1480 г., в котором отразился местный северо-восточный источник, подробнее см.: Лимонов Ю.А. Летописание… С. 98, 99.
146. Если бы аналогия распространялась только на непосредственного исполнителя — убийцу, то летописец сравнил бы заговорщиков с Торчином, который зарезал своего князя и господина Глеба.
147. Сравнение заговорщиков с Горясером сохранилось в Ипатьевской летописи и в своде 1480 г. (ПСРЛ. Т. II. Стб. 123, 587; т. XXV. С. 84).
148. ПСРЛ. Т. I. Стб. 372. — Михаил и Всеволод с матерью вообще были изгнаны из пределов Руси и эмигрировали к родственнику — византийскому императору, который дал им города в «кормление» — Аскалон и ряд городов по Дунаю.
149. Там же. Стб. 373.
150. Там же. Стб. 372. — Татищев сообщает еще более разительные факты. Он рассказывает о попытке раздела Владимиро-Суздальской земли между Юрьевичами и Ростиславичами. Идея принадлежала Михаилу. Он обратился к племянникам с предложением поделить «Суждальскую землю» на уделы. Каждый князь получал по своему владению. Но появлению на северо-востоке Юрьевичей воспротивились заговорщики — убийцы Андрея, они «наипаче ко изгнанию его (т. е. Михаила. — Ю.Л.) прилежали». Раздосадованный князь обратился к своим племянникам: «Меня оставьте во Владимере с покоем и не слушайте кромольников и злодеев, которые погубили стрыя вашего [Андрея]». Более того, Михаил открыто обвинил племянников в участии в заговоре, ибо они приняли под свое покровительство убийц («оных убийцев приняли в свое засчисчение»). Этим он очень ловко принудил их к оправданию, которое еще более убеждало в виновности Ростиславичей. Молодой и, вероятно, не очень умный, Мстислав Ростиславич оправдывался таким образом: «…мы Стрыя нашего Андрея не убили и в совете том не были, а убили его народом за его неправду, что неповинно многих казнил и разорял, в братии, князех руских, великие вражды и беспокойства чинил». После таких оправданий сомневаться в неучастии Ростиславичей в заговоре можно с трудом (Татищев В.Н. История Российская. М., 1964. Т. III. С. 108).
151. ПСРЛ. Т. I. Стб. 372.
152. По Лаврентьевской летописи похороны состоялись либо «в 5 день в четверг», либо на следующий день, по Ипатьевской, где, возможно, сохранилось чтение второго южного источника, они были произведены в «6 день в пятницю» (ПСРЛ. Т. I. Стб. 370; т. II. Стб. 593).
153. В.Н. Татищев прямо указывает, что в одном из его источников (Симеоновской летописи) было сообщение об участии в заговоре рязанского князя: «…убивство Андреево… учинилось по научению Глебову…» (В.Н. Татищев. История Российская. Т. III. С. 118).
154. ПСРЛ. СПб., 1908. Т. XXI, первая половина. С. 240—242 и др.
155. Татищев В.Н. История Российская. Т. III. С. 106, 113.
156. Других родственниц у Андрея не было. Приехать из Галича его сестра Ольга не могла, так как похороны состоялись через шесть дней после убийства. За этот срок весть о трагедии, случившейся за 2.5 тыс. верст от Галицкого княжества, вряд ли могла достигнуть западных границ Руси.
157. Baumgarten N. Généalogies et mariages occidentaux des Rurikides Russes du X-e au XIII-e siècle // Orientalia Christiana. 1927. N 35, Maio. P. 27; Лимонов Ю.А. Летописание… С. 75.
158. На эмиграцию княжича в район, близкий к Кавказу, в причерноморские степи, указывают и грузинские источники, посвященные его женитьбе на царице Тамар. В хронике «История и восхваление венценосцев» о Юрии сообщается, что он сын «государя — Андрея Великого, правителя руссов, которому подчинялись триста князей русских, [и] он [сын Андрея], оставшийся малолетним после отца и преследуемый дядей своим Савалтом (Всеволодом. — Ю.Л.), изгнан из своей страны и находится теперь в городе кипчакского царя Севинджа» (Папаскири З.В. Эпизод из истории русско-грузинских взаимоотношений // История СССР. 1977. № 1. С. 135.
159. Некоторые детали, приведенные В.Н. Татищевым, также подтверждаются, правда, косвенно. Он сообщает, что княгиня бежала вместе с заговорщиками в Кучково, т. е. в Москву (Татищев В.Н. История Российская. Т. III. С. 106; Л., 1968. Т. VII. С. 135; ср.: ПСРЛ. Т. II. Стб. 600). После изгнания из Новгорода, видимо, туда же, к матери, приехал и Юрий Андреевич, которому от роду было всего пять-шесть лет. Именно в Москве он встретил в 1177 г. князей Михаила и Всеволода Юрьевичей.
160. Не были ли женаты родные братья Андрей и Всеволод Юрьевичи на единоплеменницах? То, что Всеволод был женат на яске, надо считать доказанным. Одна из сестер его жены была выдана в 1182 г. за Мстислава Святославича. Может быть, другая осетинка, соплеменница этих двух была замужем за Андреем? На это как будто показывает совпадение времени брака владимирского «самовластца» — конец 60-х — начало 70-х гг. XII в. — и активизирующаяся роль на юге Руси еще очень молодого Всеволода Юрьевича, только что вернувшегося из эмиграции и сразу деятельно использованного Андреем для своих политических замыслов. И женитьба на ясках способствовала вхождению младшего Юрьевича в орбиту политики владимирского князя? (См.: ПСРЛ. Т. II. Стб. 502—503, 543—544, 562—563, 624—625; Еремян С.Т. Юрий Боголюбский по армянским и грузинским источникам // Научн. тр. Ереван. гос. ун-та. 1946. Т. 23. С. 389—421; Пашуто В.Т. Внешняя политика Древней Руси. С. 216, 217).