Из "Истории" Льва Диакона - о князе Святославе Игоревиче

Книга IV

Глава V

Как раз во время этих развлечений к Никифору явились послы мисян^[1]Лев Диакон употребляет античное слово «мисяне». Так
называли жителей древней Фракии. Лев под мисянами
подразумевает славянскую народность болгар, формирование
которой завершилось в начале X в. Впоследствии обозначение
«мисяне» сделалось в Византии обычным в отношении
болгар (см.: Моравчик. 1958, II, 180-181), но Лев
Диакон первым употребил его. Одновременно так же стал
называть болгар поэт Иоанн Геометр.. Они заявили, что их властитель требует обычной дани, за которой они и посланы теперь к василевсу^[2]Эту дань Византия платила Болгарии с 927 г. Подобные
выплаты были обычным инструментом имперской внешней
политики, и потому описанное дальше Львом «негодование»
Никифора нельзя не счесть лицемерным.. [Никифор] был спокойного нрава, и его нелегко было вывести из себя, но [речь послов] против ожидания чрезвычайно его рассердила; преисполненный гнева, он воскликнул необычным для него громким голосом:

«Горе ромеям, если они, силой оружия обратившие в бегство всех неприятелей, должны, как рабы, платить подати грязному и во всех иных отношениях низкому скифскому племени!»^[3]Вышe (см. кн. II, примеч. 10) Лев называет скифами
венгров, а здесь – уже болгар. Отметим, что
вся придуманная Львом речь Никифора находится в вопиющем
противоречии с реальностью болгаро-византийских отношений
X в..

Находясь в затруднении, он обратился к своему отцу Варде, — случилось, что тот, провозглашенный кесарем, был тогда при нем, — и спросил у него, как следует понимать то, что мисяне требуют у ромеев дани:

«Неужели ты породил меня рабом и скрывал это от меня? Неужели я, самодержавный государь ромеев, покорюсь нищему, грязному племени и буду платить ему дань?»

Он тут же приказал отхлестать послов по щекам и сказал им:

«Идите к своему вождю, покрытому шкурами и грызущему сырую кожу, и передайте ему: великий и могучий государь ромеев в скором времени придет в твою страну и сполна отдаст тебе дань, чтобы ты, трижды раб от рождения, научился именовать повелителей ромеев своими господами, а не требовал с них податей, как с невольников».

Сказав так, он приказал им убираться в свою землю, а сам, собрав боеспособное войско, выступил в поход против мисян^[4]Если считать, что болгарское посольство прибыло в Константинополь
зимой 965/66 г., тогда непонятно, как датировать этот
упомянутый Львом Диаконом поход: ведь весной 966 г.
Никифор отправился войной в Сирию. Мало вероятно,
чтобы он мог за одну весну провести две военные кампании
в противоположных концах империи. Скорее, встреча
Никифора с болгарами произошла зимой 966/67 г., и
поход в Болгарию следует тогда отождествить с той
инспекционной поездкой в июне 967 г., о которой пишет
Скилица (276-277): по его версии, император, проезжая
вдоль болгарской границы, послал письмо царю Петру,
требуя, чтобы тот перестал пропускать через болгарскую
территорию венгров, грабящих византийские владения.
Поскольку Петр уклонился от обещаний. Никифор по возвращении
в Константинополь отправил, как об этом сообщает и
Лев Диакон, патрикия Калокира на Русь. О войне — ни
слова. Большинство исследователей пытались совместить
рассказ Скилицы с изложением Льва, но эти попытки
остались неудачными. Мы полагаем, что заслуживает
доверия версия лишь одного из источников и что предпочтение
следует оказать Скилице. Слухи о том, что ромейской
державной гордости было нанесено якобы неслыханное
оскорбление со стороны болгар и что Никифор смыл позор
кровью, могли распространяться в 967 г. и из официальных
источников: таким способом император, возможно, рассчитывал
восстановить свой пошатнувшийся авторитет среди подданных
(Иванов. 1981). и с первого же приступа овладел всеми пограничными с ромеями укреплениями. Осмотрев страну, Никифор убедился в том, что она гориста и покрыта лесами. Говоря поэтическим языком, в стране мисян «беда за бедою восстала»^[5]Цитата из Гомера (Ил. XVI, 110-111).: за лесами и кустами следуют стремнины и скалы, а затем болота и топи; местность эта обильна водою и густыми рощами, заперта со всех сторон непроходимыми горами; она расположена у Гема и Родопа^[6]Гем — совр. Стара-Планина, Родопы — горы в Болгарии. и орошается большими реками. Видя все это, василевс Никифор решил, что не следует вести неподготовленное войско по опасным местам и допустить, чтобы мисяне перебили воинов, как скот^[7]Не странно ли, что Никифор узнал о характере местности
Болгарии только во время похода? Да и мог ли он, всю
жизнь воевавший в горах, так опасаться их? Мотивы
внезапного прекращения войны, приведенные Львом, столь
же неубедительны, как и мотивы ее начала (Иванов.
1981).. Утверждают, что ромеи часто терпели поражения в теснинах Мисии и подвергались полному уничтожению^[8]Очевидно, речь идет о разгроме византийского войска
болгарами при Никифоре I в 811 г. (ср. ниже: VI, 9)..

Глава VI

Таким образом, он решил не подвергать опасности [своих людей] в непроходимых и опасных местах. Поэтому он отозвал войско и вернулся в Византии. Затем, возведя в достоинство патрикия Калокира^[9]По Скилице (277), Калокир был сыном протевона (видного
представителя городской верхушки) Херсона. Род Калокиров,
очевидно, принадлежал к знати: Лев Диакон упоминает
Калокира Дельфина (X, 9); сохранилось письмо 997 г.,
в котором молодой Калокир фигурирует как курьер дипломатической
миссии к Оттону III (Шрамм. 1925, 98, 100). Посольство
Калокира было отправлено на Русь, по-видимому, в 967
г. (Знойко. 1907, 213-258; Карышковский. 1952/138)., мужа пылкого нрава и во всех отношениях горячего, он отправил его к тавроскифам^[10]Имя «тавроскифы» впервые встречается у Птолемея (III,
5, 11), помещающего этот народ в низовьях Днепра.
Там же помещают тавроскифов (называемых иногда скифотаврами)
эпитоматор Страбона и Юлий Капитолин. Большинство
же авторов считают, что это племя жило в Крыму: Плиний
Старший, Страбон, Арриан, Юлий Солин, Псевдо-Арриан,
Синесий, Зиновий, Амвросий, Евстафий Солунский, Иоанн
Цец и др. Наименование «тавроскифы» не ученая выдумка:
оно фигурирует и в надписях, в частности в титуле
боспорских царей. Видимо, под названием «тавро-скифы»
имелись в виду тавры горного Крыма, подвергавшиеся
сильному влиянию скифской державы, расцвет которой
падает на I-II вв. н. э. Тавроскифы представлялись
реальным народом еще Прокопию (Постр. III, 7, 10),
но в «Житии Иоанна Готского» (IX в.) и «Житии херсонских
мучеников» (X в.) упоминание этого народа — уже явная
архаизация в духе позднеантичной традиции (Соломоник.
1962). Лев Диакон первым использовал данное этническое
наименование применительно к русским. Видимо, его
выбор определяло то, что они приблизились к византийским
владениям с севера. Существует, впрочем, и такая точка
зрения (Талис. 1974, 90-99), что здесь отразилось
воспоминание о том времени, когда в Крыму действительно
жили русские. В «Истории» русские названы скифами
— 63 раза, росами — 24, тавро-скифами — 21 и таврами
— 9 раз. В то же время Скилита, использовавший общий
с Львом источник, говорит лишь о скифах и росах. Таким
образом, «тавроскифы» — нововведение Льва Диакона
(Карышковский. 1960, 43-44), после которого этот этникон
прочно утвердился за русскими: им пользовались и Пселл,
и Атталиат, и Анна Комнина, и Никита Хониат, и др., которых в просторечии обычно называют росами^[11]В Византии были широко распространены иредставлеиил
о скором конце света. Часто цитировалось библейское
пророчество Иезекииля о «Гоге и Магоге князя Рос»
(ср. примеч. 39, кн. IX). Созвучное со словом «Русь»
слово «рос» стало прилагаться и к появившемуся в середине
IX в. на исторической сцене новому народу. В это время
патриарх Фотий, говоря о русских как о неизвестном
дотоле народе, называет его «qrulloumenon — пресловутый»,
намекая на то, чти народ Русь и есть загадочные «Рос»
Иезекииля (Сюзюмов. 1940, 121-123). Лев Диакон, разумеется,
был осведомлен об этом толковании, см. ниже: IX, 6., с приказанием распределить между [37] ними врученное ему золото, количеством около пятнадцати кентинариев^[12]15 кентинариев составляют около 455 кг. Впрочем, реальное
содержание кентинария могло сильно меняться (см.:
Дагрон, Морриссон. 1975, 148-152). Если учесть, что
согласно Константину Багрянородному, русский наемник
получал ежегодно 30 номисм, то окажется, что сумма
рассчитана на 3600 человек. Такой армии было бы явно
недостаточно для завоевания Болгарии. Но киевский
князь Святослав не был наемником: военная помощь входила
в условия договора Руси с Византией от 944 г. (ПВЛ.
37-38). Таким образом, переданные через Калокира деньги
были лишь подарком. Его миссии благоприятствовали
дружественные в то время отношения между Византией
и Русью: Лиутпранд (190) сообщает, что в бухте Константинополя
он видел 20 июля 968 г. два русских корабля. Направить
против неприятеля соседнюю дружественную страну было
обычным приемом византийской дипломатии., и привести их в Мисию с тем, чтобы они захватили эту страну^[13]Из слов Льва можно заключить, что император предложил
русским полностью овладеть страной. Но у Скилицы (372)
сказано иначе: «выступить в поход против болгар»,
тут, видимо, отразилась неясность самого договора,
который Святослав понял в том смысле, который передан
Львом и который соответствовал его планам (см.: Греков.
1953, 328 и сл.; Левченко. 1956, 254, и сл.), тогда
как Никифор хотел получить только помощь от русских..

Итак, Калокир поспешил к тавроскифам, а сам [Никифор] отправился в театр и сел наблюдать за проводимыми конскими ристаниями.
………

Книга V

Глава I

………
Тем временем, пока император совершал все это в Сирии и в Византии, патрикий Калокир, посланный к тавроскифам по его [44] царскому приказу, прибыл в Скифию, завязал дружбу с катархонтом тавров^[14]Титул «архонт» являлся официальным титулом киевского
князя в Византии, значение его было определено нечетко.
Термин «катархонт», используемый Львом, еще более
расплывчат: так он называет и иноземцев (V, 1; IV,
8; VI, 6), и соотечественников, военных (I, 3; II,
1; 11; III, 1; VII, 8) и гражданских (III, 3; 6; V,
6)., совратил его дарами и очаровал льстивыми речами — ведь все скифское племя необычайно корыстолюбиво, в высшей степени алчно, падко и на подкупы, и на обещания^[15]Это общее суждение о «варварах» широко распространено
уже в позднеантичной литературе: так писали о них
и Приск, и Прокопий. Оно основывалось на том, что
константинопольскому двору действительно удавалось,
одаривая вождей «варваров», отвлекать их от набегов
на империю и направлять воинственный пыл племен, переживавших
стадию военной демократии, на их соседей. Почти слово
в слово со Львом поучает сына Константин Багрянородный:
«Итак, знай, что все северные племена по природе своей
жадны до денег, алчны и совершенно ненасытны. Их натура
поэтому всего жаждет и до всего вожделеет, и не положены
пределы ее влечениям; всегда ей хочется большего,
и из малой пользы она желает извлечь большие выгоды»
(Конст. Багр. Адм. I, 66, 14-19).. Калокир^[16] Значение миссии Калокира в событиях, связанных с походом
Святослава на Балканы, остается во многом неясным.
Вряд ли можно сомневаться, что часть населения Древней
Руси еще видела в войне выгодный промысел. Однако
во внешнеполитической деятельности русских князей
явственно выступают вполне конкретные государственные
задачи. Возможно, Святослав и независимо от миссии
Калокира мог после удачных войн с хазарами стремиться
к распространению своего государства на Балканы. Наконец,
весьма важно, что по договорам с Константинополем,
сохранявшим в то время свою силу, Древняя Русь являлась
союзником империи (ср. примеч. 26, кн. IV). Тот факт,
что для столь важной миссии был выбран Калокир, отражает
давние связи Древней Руси с Херсоном. уговорил [его] собрать сильное войско и выступить против мисян с тем, чтобы после победы над ними подчинить и удержать страну для собственного пребывания, а ему помочь против ромеев в борьбе за овладение престолом и ромейской державой^[17]Вряд ли прав Лев Диакон, утверждая, что Калокир сразу
стал призывать Святослава к войне против империи.
Согласно Скилице (288), это случилось позднее, уже
при Цимисхии, что более правдоподобно. И в самом деле,
Лев в своем повествовании объединил два похода Святослава
в один так, что, помимо прочих недоразумений, произошло
смешение целей начальной и последующей деятельности
Калокира. Очень возможно, что лишь тогда, когда Калокир
получил сообщение об убийстве Никифора, он решил при
опоре на Святослава поднять мятеж и захватить власть.
Это тем более вероятно, что Калокир, возведенный Никифором
в сан патрикия, считался его приверженцем и не мог
надеяться на успех своей карьеры при Цимисхии, убийце
Никифора. Более убедительным представляется, что версия
о начальном этапе действий Калокира, изложенная Львом,
исходила от официальных кругов правительства Иоанна
Цимисхия. Реальные истоки интриг Калокира следует
искать в недовольстве военной аристократии по поводу
расправы над Никифором и возведения на престол его
убийцы; также необходимо сопоставить активность Калокира
с выступлением Фок, происшедшим как раз в это время.. [За это Калокир] обещал ему огромные, несказанные богатства из царской сокровищницы.

Глава II

Выслушав слова Калокира, Сфендослав^[18]Транскрипция этого имени в форме «Сфендославос» позволяет
заключить, что в то время в славянском языке сохранялись
носовые гласные. (таким именем он назывался у тавров) не в силах был сдержать своих устремлений; возбужденный надеждой получить богатство, видя себя во сне владетелем страны мисян, он, будучи мужем горячим и дерзким, да к тому же отважным и деятельным, поднял на войну все молодое поколение тавров. Набрав, таким образом, войско, состоявшее, кроме обоза, из шестидесяти тысяч^[19]Сообщение Льва о численности русского войска некоторые
исследователи признают преувеличением (Левченко. 1956,
259-260): трудно себе представить, как Святослав мог
перевезти такое войско на лодках-однодеревках и прокормить
его во время следования через голодную причерноморскую
степь. Отметим путаницу на этот счет в английской
историографии: в «Истории I Болгарского царства» С.
Рансимена (1930, 201) сказано, что войско Святослав
состояло из 16 тыс. От него эта ошибка перекочевала
к другим исследователям (см., напр.: Броунинг. 1973,
71; Ланг. 1976, 67). Следует, однако, иметь в виду,
что уходившее в 971 г. из Болгарии русское войско,
писле многочисленных боев и пережитого в Доростоле
голода, насчитывало все еще более 20 тыс. воинов. цветущих здоровьем мужей, он вместе с патрикием Калокиром, с которым соединился узами побратимства^[20] Побратимство было знакомо каноническому праву и юридической
практике в Византии (см.: Бекк. 1959, 62), но подобный
союз с чужестранцем рассматривался как измена (Шангин.
1941, 40-41)., выступил против мисян^[21]Скилица (277) относит начало похода Святослава на Болгарию
к августу 11 индикта, т. е. к концу лета 968 г. (см.:
Карышковский, 1952, 127, и сл.). Время года было удобно
для похода: урожай в Болгарии был уже собран, и Святослав
мог быть уверен, что войско будет обеспечено продовольствием..

Узнав, что [Сфендослав] уже подплывает к Истру и готовится к высадке на берег, мисяне собрали и выставили против него фалангу в тридцать тысяч вооруженных мужей. Но тавры стремительно выпрыгнули из челнов, выставили вперед щиты, обнажили мечи и стали направо и налево поражать мисян. Те не вытерпели первого же натиска, обратились в бегство и постыдным образом заперлись в безопасной крепости своей Дористоле^[22]Доростолум, Дористол, Дристра (совр. Силистра) — древнефракийский
город на Дунае, был основной военной базой Святослава
во время его кампании на Балканах.. Тогда, говорят, предводителя мисян Петра^[23]Петр Болгарский, сын Симеона, правил с 927 г. В отличие
от своего воинственного отца он в течение всего царствования
сохранял дружественные отношения с Византией. Лев
Диакон выражает Петру явное сочувствие, что, впрочем,
не мешает ему именовать царя «hgetwr — предводитель»,
хотя официально титул «василевс болгар» и был признан
за ним в Константинополе (ср. примеч. 23). Вскоре
после кончины Петр был канонизирован болгарской церковью.
Дата его смерти — 30 января — устанавливается по сохранившимся
литургическим текстам; что касается года, то он точно
неизвестен (Иванов. 1970, 383-385). Большинство ученых
ныне принимает 970 г., а не 969., мужа боголюбивого и благочестивого, сильно огорченного неожиданным бегством его войска, постиг эпилептический припадок, и спустя недолгое время он переселился в иной мир.

Но это произошло в Мисии позднее. А самодержец ромеев Никифор, который вообще был на протяжении всей своей жизни деятелен, бдителен и предусмотрителен, никогда не становился рабом наслаждений и о котором никто не мог сказать, что видел его хотя бы в юности предававшимся разврату, узнав о происходящем у тавров, занялся в одно и то же время множеством дел^[24]Лев Диакон описывает один поход, между тем их было
два: первый – в августе 968 г., второй годом
позже (Скилица. 277; ПВЛ. 47-50). В промежутке Святослав
вынужден был вернуться на Русь, поскольку печенеги
осадили Киев – видимо, не без наущения Константинополя,
стремившегося убрать из Болгарии опасного союзника.
Однако в 969 г. русские снова появились на Дунае,
на этот раз уже явно вопреки византийским интересам.
Описанные Львом Диаконом приготовления Никифора относятся
ко второму походу: император готовился не только к
наступательной войне, но и к обороне столицы со стороны
моря.. Он снаряжал пешее войско, вооружал отряды, [приучал] конницу к глубинным построениям, одел всадников полностью в железо^[25]Это, несомненно, так называемые катафракты. С появлением
тяжеловооруженной конницы катафрактов в среде стратиотов
фактически оформилась особая социальная прослойка,
впоследствии сомкнувшаяся с прониарами, а возможно,
и давшая начало этой новой категории военной знати
в империи (Острогорский. 1971, 11; см. также: Рубин.
1955, 264, и сл.)., изготовлял метательные орудия и расставлял их на башнях городской стены. Затем он выковал тяжелую железную цепь и протянул ее на огромных столбах, расставленных в Босфоре, прикрепив одним концом к башне, которую обычно называли Кентипарий, а другим к башне Кастеллий, находящейся на противоположном берегу^[26]Имеется в виду цепь, преграждавшая вход не в Босфорский
пролив, а в бухту Золотой Рог: башня Кентинарий находилась
в северо-восточной части Константинополя, у подножия
Акрополя, а башня Кастеллий — на противоположном берегу
Золотого Рога, в Галате (Гийян. 1955, 88-120; Жанен.
1950, 275, 420).. Будучи наиболее предприимчивым и предусмотрительным изо всех известных мам людей, он считал, что невыгодно было бы начинать войну против обоих народов^[27]На основании этой фразы Льва высказывались предположения,
что уже при Никифоре существовал союз между Святославом
и болгарами, направленный против Византии (Мутафчиев.
1931, 77-94; Карышковский. 1951, 101-105). Однако
из данного абзаца, стоящего в оптативном (желательном)
наклонении, можно делать вывод только о предусмотрительности
Никифора, которого устрашили быстрая победа Святослава
и тот факт, что народные массы Болгарии не проявили
особой враждебности к его войску. Никифор потерпел
неудачу: он надеялся, что Святослав, разгромив Болгарию,
вернется с добычей в Киев, а тот прочно укрепился
на севере Болгарии и подчинил ее своему влиянию; об
объединении сил болгар и Руси против Византии уже
при Никифоре мы не имеем сведений.. Ему показалось, что полезно склонить один из этих народов на [45] свою сторону. Он решил, что таким образом легко будет одержать верх над другим и быстрее его победить.

Глава III

Так как Никифор не надеялся более договориться с таврами и знал, что нелегко будет подчинить своей воле окончательно уклонившегося от истинного пути патрикия Калокира, который вышел из-под его власти и возымел большое влияние на Сфендослава, он предпочел отправить посольство к единоверцам мисянам^[28]Никифор предпочел вести переговоры с болгарами, потому
что совместная борьба с ними против Святослава дала
бы ему возможность упрочить влияние и Болгарии. Лев
Диакон имеет в виду, что болгары были христианами:
Болгария приняла христианство от Константинополя в
865 г., назначив послами патрикия Никифора, прозванного Эротиком^[29]Семейство Эротиков было довольно известным в Византии.
Прослеживается с X до середины XI в. Из него вышел
ряд крупных столичных чиновников (Каждан. 1974, 125-126,
161)., и проедра Евхаитского Филофея^[30]Епископ эпархии Евхаиты Филофей, очевидно, был опытным
дипломатом: он неоднократно возглавлял различные миссии
(III, 6-7; Скилица. 310). Ср. примеч. 28, кн. III.
Датировка посольства Филофея и Никифора Эротика связана
с известием о том, что болгарские невесты прибыли
ко двору императора Никифора только незадолго до его
убийства, т. е. приезд послов в Преслав можно датировать
осенью 969 г. (Ср. Анастасиевич. 1932, 51-60; Карышковский.
1952, 136.) Вряд ли можно признать удачной попытку
П. Мутафчиева (1931, 85, примеч. 25) и М. В. Левченко
(1956, 262) отнести дату посольства к началу 968 г.
Смысл этой попытки состоял в том, чтобы как-то объяснить
дружеский прием, оказанный болгарскому послу в Константинополе
в июне 968 г. (о чем нам известно от Лиутпранда, 185-186).
Действительно, если бы в 967 г. болгаро-византийские
отношения были разорваны, а к июню 968 г. восстановлены,
то необходимо замирение сторон датировать 967/68 г.
Но это явное насилие над источником: во-первых, Лев
Диакон связывает посольство Филофея и Эротика с русским
нападением на Болгарию, начавшимся лишь в августе
968 г., а во-вторых, с соглашением о династическом
браке. Болгары могли замешкаться с отправкой принцесс
в Константинополь, но не на полтора же года. Почести,
с какими встречали при дворе в июне 968 г. болгарских
послов, свидетельствуют лишь о том, что в 967 г. не
было разрыва болгаро-византийских отношений.. [Никифор] напомнил мисянам об их вере (ведь мисяне без всяких отклонений исповедуют христианскую религию^[31]Лев Диакон, духовное и придворное лицо, не мог не знать,
что в Болгарин к тому времени было широко распространено
еретическое учение богомильство. Видимо, оно еще не
осознавалось в Византии как опасное для церкви и для
власти: ни в одном византийском источнике X в. нет
упоминаний о нем.) и попросил у них девиц царского рода^[32]Лев Диакон упоминает «царский род», а чуть ниже — «царскую
кровь» болгарских владетелей. Еще в 913 г. Симеон
Болгарский силой принудил Византию признать за ним
царский титул. Мирный договор 927 г. официально закрепил
титул «basileuV twn boulgarwn? — василевс болгар»
за сыном Симеона Петром, но византийские авторы упоминали
об этом неохотно. Лев Диакон не составляет исключения:
он предпочитает называть болгарского царя «archgoV
— вождь», «arcwn — князь», «hghtwr — предводитель»., чтобы выдать их замуж за сыновей василевса Романа^[33]Сыновьям императора Романа II Василию — будущему императору
Василию II Болгаробойце (976-1025) и Константину —
будущему Константину VIII (1025-1028) было соответственно
13 и 10 лет. Что касается болгарских девушек, то степень
их принадлежности к царскому дому неизвестна: возможно,
это были дочери старшего брата Петра — Михаила. Поскольку
в международной иерархии государей, созданной Константинополем,
византийскому императору не было равных, династические
браки считались унизительными для империи. От них
горячо предостерегал сына Константин VII (Конст. Багр.
Адм. 70-76). Однако политическая конъюнктура довольно
часто заставляла византийцев поступаться державной
гордостью: Константин V был женат на дочери, а Юстиниан
II – на сестре хазарского хагана; Петр женился
на византийской принцессе Марии, внучке Романа I,
а киевский князь Владимир Святославич — на сестре
Василия II и Константина VIII Анне., укрепив посредством родства неразрывный мир и дружбу между ромеями и мисянами.

Мисяне с радостью приняли посольство^[34]Это свидетельствует о том, что столица Болгарии Преслав
не была к тому времени занята войсками Святослава.
Вряд ли Святослав, покидая Болгарию, мог повсюду оставлять
свои гарнизоны. Скорее его власть простиралась только
на некоторые дунайские города, а с царем Болгарии
Борисом II был заключен мир., посадили девиц царской крови на повозки (женщины у мисян обычно разъезжают на повозках^[35]Арабский писатель ал-Бекри рассказывает о болгарах:
«Цари их ездят на больших телегах. В углах их четыре
крепкие подпоры, и к ним привешен крепкими цепями
кузов, который обивается шелком, и потому не трясется
сидящий в нем так, как трясется телега» (Куник, Розен.
1878, 57).) и отправили их к василевсу Никифору, умоляя его как можно скорее прийти к ним на помощь, отвратить повисшую над их головами секиру тавров и обезвредить ее.
……..

Книга VI

Глава I

Таким образом, после уже описанного мною убийства императора Никифора бразды правления берет и свои руки Иоанн, по прозванию Цимисхий.
….

Глава VIII

Многими тревогами был волнуем дух императора Иоанна; перед ним лежали три пути, и он не знал, какой из них избрать, чтобы не уклониться от верного направления. Недостаток съестных припасав и повсюду распространившийся голод уже третий год пожирали ромейскую державу; угрожало ничего хорошего не предвещавшее нашествие росов^[36]Русская угроза явственно обозначилась уже в последние
месяцы правления Никифора: составленный в это время
диалог «Филопатрис» упоминает о набегах «скифов» (334,
342). Очевидно, второе появление Святослава в Болгарии
с самого начала носило антивизантийский характер.; карфагеняне и арабы намеревались напасть на только что покоренную ромеями сирийскую Антиохию^[37]Это был поход объединенных сил мусульман во главе с
Захаром (Скилица. 287). По Яхъе (142-145), пятимесячная
осада Антиохии окончилась неудачей.. Что касается непреодолимого зла — голода, то [Иоанн] быстрым подвозом припасов из всех гаваней предусмотрительно пресек влияние этого бедствия. Нашествие агарян он остановил при помощи восточного войска под начальством патрикия Николая^[38]Патрикий Николай получил для защиты Антиохии под свое
командование войска стратига Месопотамии (Скилица.
287). Этого Николая дважды, при Никифоре и Цимисхии,
посылали для переговоров к халифам (Гийян. 1974, 66).
Цимисхий, не чувстнуя еще себя на троне уверенно,
поставил во главе войска евнуха, со стороны которого
не могло быть опасности мятежа., который, будучи придворным евнухом государя, приобрел многими стараниями опытность в военном деле.

А с катархонтом войска росов, Сфендославом, он решил вести переговоры. И вот [Иоанн] отрядил к нему послов с требованием, чтобы он, получив обещанною императором Никифором за набег [56] на мисян награду^[39]Таким образом, дело не должно было ограничиться суммой
в 15 кентинариев. Цимисхий предложил Святославу выплатить
остальные деньги за поход. По-видимому, пока Никифор
сохранял мирные отношения с русскими в течение 968
г., Святослав также получал от него еще какие-то суммы:
«…и седе княжа ту в Переяславце емля дань на
грецех», — сообщает летописец (ПВЛ. 47)., удалился в свои области и к Киммерийскому Боспору^[40]Эти слова дали многим историкам пищу для предположений
о существовании приазовской Руси. Но данная гипотеза
зиждется лишь на неточности перевода, как латинского
— Газе, так и старого русского — Попова (Карышковский.
1960, 40-43). Однако Д. Л. Талис считает, что Боспор
недаром связывался в сознании Льва Диакона с Русью:
ведь арабские писатели называют Боспор Росией, и это
далеко не единственный топоним с корнем «рос» в Крыму.
Тогда по-новому встал бы вопрос об употреблении применительно
к русским этнонима «тавроскифы» (Талис. 1974). Впрочем,
археологических свидетельств русского присутствия
в Крыму до конца X в. нет (Гадло. 1968, 65). Итак,
несмотря на то что дискуссия о причерноморской Руси
ведется давно (Половой. 1961; Цанкова-Петкова. 1970;
Литаврин. 1972, и т. д.), вопрос этот по-прежнему
остается открытым (Удальцова. 1969, 129; Арвейлер.
1971)., покинув Мисию, которая принадлежит ромеям^[41]В обмен на уступку Мисии ромеям Цимисхии признавал
право Древней Руси на владение Керченским проливом.
Фактически он предлагал Святославу продолжать завоевания
в Северном Причерноморье, где в то время кочевали
печенеги. Согласно русской летописи, и Ольга была
недовольна походами Святослава в Болгарию, усматривая
главную опасность в кочевниках; такой взгляд являлся
вполне реалистичным не только в ситуации того времени,
но и для дальнейшей истории Древней Руси. и издавна считается частью Македонии^[42]В действительности все было наоборот: со второй четверти
IX в. историческая Македония (за исключением области
Фессалоники) входила в состав первого Болгарского
царства. Для имперских идеологов, однако, северной
границей Византии по-прежнему оставался Дунай, как
и сотни лет назад. О расширительном толковании термина
«Македония» в Византии см.: Амантос. 1924, 44.. Ибо говорят, что мисяне, отселившись от северных котрагов^[43]Котраги (кутригуры) — тюркское племя, жившее у Азовского
моря в V-VII вв. (Моравчик. 1958, II, 165). По Феофану
(356), это народ, одноплеменный с болгарами. См.:
Лишев. 1954, 352; Цанкова-Петкова. 1954, хазаров^[44]В рукописи Льва Диакона — «харары», но это явная описка.
Ранние известия о хазарах относятся к IV в. Кочевали
в Западно-Прикаспийской степи. В течение нескольких
столетий Хазарский хаганат был великой державой Восточной
Европы. В 965 г. хазары были разгромлены Святославом
(Данлоп. 1954; Гумилев. 1966). и хунавов^[45]Народ хунавов упоминается также у Псевдо-Каллисфена
(792); кроме того, во многих источниках фигурирует
епископство Хунавия на западе Балкан. В «Слове о полку
Игореве» встречаются некие «хинова» (см.: Словарь-справочник.
1984, 120-122). Видимо, все это разные звучания этнонима
«кун»; племя с таким названием образовало восточную
часть половцев (Добродомов. 1978, 103; 125). Ср.:
Моравчик, 1958, II, 347., покинули родные места и, бродя по Европе, захватили во времена правившего тогда ромеями Константина, называемого Погонатом ^[46]Константин IV Погонат был византийским императором
в 668-685 гг. Болгары появились на Дунае в 70-х годах
VII в., эту [область] и поселились в ней; по имени своего родоначальника^[47]Имя Булгара, якобы родоначальника болгарского народа,
впервые встречается в латинском переводе Феофана Анастасием
Библиотекарем, на основании чего издатель К. де Боор
произвел конъектуру греческого текста (Моравчик. 1958,
II, 98). См.: Ангелов. 1971, 346. Упоминание о Булгаре
имеется и у Иосифа Генесия (85-86). Кроме того, в
рукописи, опубликованной Сп. Ламбросом (1917, 112)
и представляющей собой род краткого справочника, есть
фраза, буквально соответствующая тексту Льва Диакона.
Историк мог воспользоваться одним из таких справочников,
или же, наоборот, автор справочника Ламброса мог списать
фразу у Льва. Наконец, имя Булгара известно Михаилу
Сирийцу (Михаил. 110). Булгара страну стали именовать Булгарией^[48]Это — единственное место, где Лев называет Болгарию
ее собственным именем. Данный экскурс ничем, кроме
упоминания о котрагах, не напоминает знаменитый экскурс
Феофана (368-369; 372-375); источник сведений Диакона
неизвестен..

Глава X

Сфендослав очень гордился своими победами над мисянами; он уже прочно овладел их страной^[49]Видимо, власть Святослава все же не распространялась
на западную часть Болгарии, которая в дальнейшем стала
очагом болгарского сопротивления византийской экспансии. и весь проникся варварской наглостью и спесью. Объятых ужасом испуганных мисян он умерщвлял с врожденной жестокостью: говорят, что, с бою взяв Филиппополь^[50]Филиппополь — город во Фракии на реке Эвр (Марица),
ныне Пловдив. Основан в IV в. до н. э. Филиппом Македонским
на месте фракийского поселения Пулпудева., он со свойственной ему бесчеловечной свирепостью посадил на кол двадцать тысяч оставшихся в городе жителей^[51]Цифра 20 тыс. — очевидное преувеличение, тем более,
что, как явствует из «Истории», это была даже не большая
часть населения города. Но самый факт террора в Филиппополе
достоверен: по сообщению Скилицы (285), Цимисхий вскоре
переселил туда значительное число «манихеев» из Малой
Азии — видимо, город совсем обезлюдел. На то же самое
указывает и русская летопись: «И поиде Святослав ко
граду, воюя и грады разбивая, иже стоят и до днешняго
дня пусты» (ПВЛ. 50). О разгроме Филиппополя пишет
и Анна Комнина (394-395). Расправа над Филиппополем
свидетельствует, что не только среди болгар не было
единства в отношении к Святославу, но и политика самого
Святослава в Болгарии была неоднозначной, Филиппополь
находился недалеко от византийской границы, и проимперские
настроения явно были там сильнее, чем в северной Болгарии. и тем самым смирил и [обуздал] всякое сопротивление и обеспечил покорность. Ромейским послам [Сфендослав] ответил надменно и дерзко:

«Я уйду из этой богатой страны не раньше, чем получу большую денежную дань и выкуп за все захваченные мною в ходе войны города и за всех пленных. Если же ромеи не захотят заплатить то, что я требую, пусть тотчас же покинут Европу, на которую они не имеют права, и убираются в Азию^[52]В этих запальчивых словах Святослава могло отразиться
смутное воспоминание о тех временах, когда славяне
в VII в. заняли практически весь Балканский полуостров
{Литаврин. 1986, 378)., а иначе пусть и не надеются на заключение мира с тавроскифами».

Император Иоанн, получив такой ответ от скифа, снова отправил к нему послов, поручив им передать следующее:

«Мы верим в то, что провидение управляет вселенной, и исповедуем все христианские законы; поэтому мы считаем, что не должны сами [57] разрушать доставшийся нам от отцов неоскверненным и благодаря споспешествованию Бога неколебимый мир^[53]Имеются в виду мирные договоры Византии с Русью 907,
911 и 944 гг. Ссылка на божье посредничество содержится
во всех трех договорах. 907 г.: «… целоваше
сами крест, а Олега водиша и мужей его по роту по
русскому закону»; 911 г. — «…честным крестом
с Святою единосущною троицею единого истинного Бога
нашего… мы же кляхомся ко царю вашему, иже от
Бога суще, яко Божие здание, по закону и по покону
языка нашего не преступати на нем, ни иному от строки
нашея от уставленных слов мира и любви»; 944 г.: «Аще
кто преступит ее… да будет клет от Бога и от
Перуна».. Вот почему мы настоятельно убеждаем и советуем вам, как друзьям, тотчас же, без промедления и отговорок, покинуть страну, которая вам отнюдь не принадлежит. Знайте, что если вы не последуете сему доброму совету, то не мы, а вы окажетесь нарушителями заключенного в давние времена мира. Пусть наш ответ не покажется вам дерзким; мы уповаем на бессмертного Бога — Христа: если вы сами не уйдете из страны, то мы изгоним вас из нее против вашей воли. Полагаю, что ты не забыл о поражении отца твоего Ингоря^[54]Игорь княжил с 912 г. Объединил восточнославянские
племена между Днестром и Дунаем; в 941 г. предпринял
неудачный поход на Византию; в 944 г. заключил с нею
договор., который, презрев клятвенный договор^[55]Имеется в виду договор Олега. Многие исследователи
считают его поход легендарным, но данное упоминание
Льва — единственное в византийской литературе — доказывает
его истинность (Сюзюмов. 1916, 165; Васильев, 1951,
176-177)., приплыл к столице нашей с огромным войском на 10 тысячах судов^[56]Число 10 тыс. фигурирует во многих источниках. Оно
известно Скилице (229), Зонаре (III, 476), Нестору
(49). Более правдоподобно сообщение Лиутпранда о тысяче
кораблей., а к Киммерийскому Боспору прибыл едва лишь с десятком лодок, сам став вестником своей беды^[57]Данный пассаж может служить доказательством знакомства
Льва Диакона с житием Василия Нового, тоже повествующим
о походе Игоря (Карышковский. 1960, 47), где читаем:
«…едва спаслись в свою землю, чтобы рассказать
о том, что с ними случилось» (Василий Новый. 86, см.
также 84). В Константинополе знали о приближении Игоря.
И хотя византийский флот был в это время далеко на
Востоке, протовестиарий Феофан, возглавивший оборону
столицы, отремонтировал по приказу Романа I несколько
старых торговых судов и снабдил их «греческим огнем».
8 июля 941 г. у входа в Боспорскую гавань русский
флот был подожжен и отступил. В то время как большая
часть русских сил высадилась на черноморском побережье
и продолжала боевые действия до сентября, сам Игорь
сразу же вернулся в Киев (Половой. 1961), так что
сведения Льва Диакона верны (см. также примеч. 42,
кн. IX).. Не упоминаю я уж о его [дальнейшей] жалкой судьбе, когда, отправившись в поход на германцев^[58]Игорь был убит у Искоростеня, в земле древлян, при
попытке вторично собрать с них дань осенью 944 г.
(ПВЛ. 39-40). Упоминание о германцах загадочно. В
Византии IX-XII вв. так называли французов. Может
быть, Лев Диакон или писец со слуха приняли форму
Berbianoi (Так называет древлян Константин Багрянородный)
за Germanoi, но возможно — историк хотел здесь средствами
традиционной книжности подчеркнуть, что это племя
живет на западе Руси (Диттен. 1984). В летописях есть
прямые указания на то, что земли древлян не причисляли
к русской земле (Насонов. 1952, 29; 55-56). Это племя
отличалось от племен, составивших ядро древнерусской
народности, и по происхождению, и по обрядам, и по
диалекту (Третъяков. 1948, 136): Лев Диакон счел нужным
как-то маркировать эту обособленность древлян и связал
ее с их местоположением на западе русской земли., он был взят ими в плен, привязан к стволам деревьев и разорван надвое. Я думаю, что и ты не вернешься в свое отечество, если вынудишь ромейскую силу выступить против тебя, — ты найдешь погибель здесь со всем своим войском, и ни один факелоносец^[59]Ошибочные переводы этого слова у Газе (Лев Диакон.
106) и Попова (66) породили предположение, будто русские
имели в своем флоте огненосные суда (см., напр.: Чертков.
1843, 194; Шлюмберже. 1896, 43). В действительности
же purjoroV — это жрец-факелоносец, сопровождавший
в походах армию лакедемонян и являвшийся неприкосновенным.
Гибель неприкосновенного жреца очень рано стала метафорой
гибели всего войска: см., напр.: Геродот (VIII, 6),
Михаил Пселл (II, 27). В. Г. Васильевский, приводя
примеры ошибок в переводе Д. Попова, в этом месте
и сам ошибся (1909, 99). не прибудет в Скифию, чтобы возвестить о постигшей вас страшной участи».

Это послание рассердило Сфендослава, и он, охваченный варварским бешенством и безумием, послал такой ответ:

«Я не вижу никакой необходимости для императора ромеев спешить к нам; пусть он не изнуряет свои силы на путешествие в сию страну — мы сами разобьем вскоре свои шатры у ворот Византия^[60]«И посла къ грекомъ глаголя “хочю на вы ити и взяти
градъ вашъ”», — сообщает летописец (ПВЛ. 50).
Угроза Святослава вызвала в Константинополе панику.
Именно к этому времени, согласно Скилице, относится
эпитафия, начертанная на надгробье Никифора Фоки митрополитом
Иоанном Милитинским. Вот отрывок из нее: «…
ныне восстань, о владыка, и построй пеших, конных,
лучников, свое войско, фаланги, полки: на нас устремляется
росское всеоружие. Скифские племена рвутся к убийствам.
Все те народы, которые раньше трепетали от одного
твоего образа … ныне грабят твой город…
Если же ты не сделаешь этого, тогда прими нас всех
в свою могилу» (Скилица. 282-283). Ср.: Карышковский.
1953, 228. Можно предположить, что к этому же времени
относится пророчество, начертанное на цоколе конной
статуи, стоявшей на площади Тавра, — по словам автора
анонимного трактата «Древности Константинополя», написанного
около 995 г., на нем «вырезаны рассказы о последних
днях города, когда росы будут готовы разрушить этот
город» (Древности. 176). и возведем вокруг города крепкие заслоны, а если он выйдет к нам, если решится противостоять такой беде, мы храбро встретим его и покажем ему на деле, что мы не какие-нибудь ремесленники, добывающие средства к жизни трудами рук своих^[61]Презрительное упоминание о «трудах рук своих» могло
содержать намек на византийское фемное войско, которое
все еще состояло из стратиотов-крестьян, ведших хозяйство,
тогда как в дружину Святослава входили воины-профессионалы., а мужи крови^[62]«Мужи крови» — цитата из Второй книги Царств (XVI,
7-8). Это выражение встречается у Льва Диакона и в
других местах (см.: III, 1; 4). Ясно, что если Лев
и пользовался архивными материалами (Карышковский
1953, 53), то в своем труде их не цитировал, а свободно
пересказывал: ведь библейская реминисценция не могла
прийти в голову язычнику Святославу., которые оружием побеждают врага. Зря он по неразумию своему принимает росов за изнеженных баб и тщится запугать нас подобными угрозами, как грудных младенцев, которых стращают всякими пугалами».

Глава XI

Получив известие об этих безумных речах, император решил незамедлительно со всем усердием готовиться к войне, дабы предупредить нашествие [Сфендослава] и преградить ему доступ к столице. Он тут же набрал отряд из храбрых и отважных мужей, назвал их «бессмертными»^[63]Армянский историк Асохик упоминает «отряд пехоты, называемый
отрядом саларов (военачальников)» (128), который,
видимо, тождествен отряду «бессмертных»; комплектовался
из детей погибших воинов, часто упоминается в источниках
конца XI — начала XII в. (Икономидис 1972, 332-333). и приказал находиться при нем. Затем он [повелел] магистру Варде, прозванному Склиром^[64]Варда Склир (ок. 920 — март 991) — одна из самых ярких
фигур этого периода (см. о нем: Зейбт. 1976, 29-58).
Его биография прослеживается в дальнейшем Львом Диаконом.
Знаменитый малоазийский род Склиров известен с IX
до XII в Эта семья дала многих выдающихся полководцев,
и ее влияние не было сломлено (как это произошло,
к примеру, с родом Фок) гонениями Василия II против
военной знати (Каждан. 1974, 125, 141)., родному брату покойной жены его Марии ^[65]Мария Склирина, дочь Фотиноса, умерла до 969 г. (Зейбт.
1976, 29). Об этом, согласно Льву Диакону (V, 5),
напоминала Феофано Никифору Фоке, говоря о необходимости
женить Цимисхия., мужу предприимчивому и необыкновенно храброму, а также патрикию Петру, которого император Никифор за присущее ему мужество и за славные воинские подвиги назначил стратопедархом (рассказывают, что во время набега скифов на Фракию, когда Петру, несмотря на то что он был скопцом, случилось выступить со своим отрядом против них в битве, в промежуток между рядами выехал на коне вождь скифов, муж огромного роста, надежно [58] защищенный панцирем, и, потрясая длинным копьем, стал вызывать желающего выступить против него; тогда Петр, преисполненный сверх ожиданий храбрости и отваги, мощно развернулся и с такой силой направил обеими руками копье в грудь скифа, что острие пронзило тело насквозь и вышло из спины; не смогла защитить великана кольчужная броня, и он, не издав ни звука, распростерся на земле, а скифы, пораженные необычным, удивительным зрелищем, обратились в бегство^[66]Эта стычка со «скифами», походя упомянутая Львом Диаконом,
имела, очевидно, большее значение, чем то, которое
он пытается ей придать. Об этом свидетельствует хотя
бы участие в битве Петра. Вообще события 970 г., отраженные
в русской летописи, не освещены в греческих источниках
(Сюзюмов. 1916, 163-164). Видимо, сражение имело неблагоприятный
для византийцев исход: вплоть до битвы у Аркадиополя
успех сопутствовал русским.), — вот этим-то [двум] военачальникам император и приказал собрать войско и отправиться в близлежащие и пограничные с Мисией земли. Они получили повеление провести там зиму^[67]Имеется в виду остаток зимы 969/70 г., упражняя воинов и объезжая страну, чтобы она не потерпела никакого вреда от скифских набегов. Было также предписано посылать по бивуакам и [занятым] врагами областям переодетых в скифское платье, владеющих обоими языками людей^[68]Можно полагать, что Лев говорит о языках врагов (славянском
и норманском). Но более вероятно, что имеется в виду
греческий и славянский. Роль таких соглядатаев могли
выполнять те болгары, которые приняли византийское
подданство; в X в. русские и болгары, несомненнв,
свободно понимали друг друга., чтобы они узнавали о намерениях неприятеля и сообщали о них затем императору. Получив такие приказания от государя, [военачальники] вступают в Европу.

Глава XII

Узнав о походе [ромеев], тавроскифы отделили от своего войска одну часть, присоединили к ней большое число гуннов ^[69]В X в. под этниконом «гунны» подразумевались венгры
(Моравчик 1958, II, 235), ср. примеч. 10 к кн. II.
Скилица называет их турками (288), как и Константин
Багрянородный. и мисян и отправили их против ромеев ^[70]Скилица различает характер взаимоотношений русских
с болгарами и их отношения с венграми и печенегами,
которые, хотя и были союзниками Святослава, действовали,
однако, отдельно (Скилица. 289).. Как только магистр Варда, который всегда был мужем доблестным и решительным, а в то время особенно пламенел гневом и страстной отвагой, узнал о нападении врагов, он собрал вокруг себя отряд отборных воинов и спешно выступил на битву; позвав Иоанна Алакаса^[71]Род Алакасов имел печенежское происхождение, возвысился
в первой половине XI в. (Каждан 1974, 126; 139)., он послал его в разведку с поручением осмотреть [войско] скифов, разузнать их численность, место, на котором они расположились, а также чем они заняты. Все эти сведения [Иоанн] должен был как можно скорее прислать ему, чтобы он мог подготовить и выстроить воинов для сражения.

Иоанн с отборными всадниками быстро прискакал к [лагерю] скифов; на следующий день он отрядил [воина] к магистру, убеждая его прибыть со всем войском, так как скифы расположились невдалеке, очень близко. Услышав это известие, [Варда] разделил фалангу на три части и одной из них приказал следовать прямо за ним в центре, а двум другим — скрыться в стороне, в лесах, и выскочить из засады, как только они услышат трубный звук, призывающий к бою^[72] Согласно Скилице (289), задача патрикия Алакаса состояла
не только в разведке: его отряд должен был спровоцировать
противника и, изобразив притворное отступление, завлечь
его в засаду.. Отдав эти распоряжения лохагам, он устремился прямо на скифов. Завязалась горячая битва, вражеское войско значительно превосходило своим числом [войско ромеев] — у них было больше тридцати тысяч, а у магистра, считая вместе с теми, которые расположились в засаде, не более десяти тысяч^[73]О численности ромеев Скилица приводит правдоподобную
цифру: 12 тыс., но русских, по его уверению, было
308 тыс , что совершенно невозможно (Скилица 288).. Уже шло сражение, и с обеих сторон гибли храбрейшие воины. И тут, говорят, какой-то скиф, кичась своей силой и могучестью тела, вырвался вперед из окружавшей его фаланги всадников, подскакал к Варде и ударил его мечом по шлему. Но удар был неудачным: лезвие меча, ударившись о твердь шлема, согнулось и соскользнуло в сторону. Тогда патрикий [59] Константин^[74]Константин Склир — брат Варды и муж Софии, дочери Льва
Фоки. Во время мятежа, возглавленного Вардой Склиром,
успешно командовал армией повстанцев в битве при Рагеа
в 977 г. После подавления мятежа бежал в 979 г. вместе
с братом в Багдад. Умер 11 марта 991 г. (Зейбт. 1976,
58-60)., брат Варды, юноша, у которого едва пробивался пушок на подбородке, но который был огромного роста и непобедимой, непреодолимой силы, извлек меч и набросился на скифа. Тот устрашился натиска Константина и уклонился от удара, откинувшись на круп лошади. Удар пришелся по шее коня, и голова его отлетела в сторону; скиф же рухнул вместе с конем на землю и был заколот Константином.

Глава XIII

Так как [успех] битвы склонялся то в пользу одного, то в пользу другого войска и непостоянство счастья переходило бесперечь с одной стороны на другую, Варда приказал трубить военный сбор и часто бить в тимпаны. По сему знаку поднялась спрятанная в засаде фаланга и устремилась на скифов с тыла^[75]Скилица утверждает (290), что попали в засаду и погибли
одни печенеги, и только после этого между собой столкнулись
главные силы.: охваченные страхом, они стали склоняться к бегству. Однако в то время, когда отступление еще только началось, какой-то знатный скиф, превосходивший прочих воинов большим ростом и блеском доспехов, двигаясь по пространству между двумя войсками, стал возбуждать в своих соратниках мужество. К нему подскакал Варда Склир и так ударил его по голове, что меч проник до пояса; шлем не мог защитить скифа, панцирь не выдержал силы руки и разящего действия меча. Тот свалился на землю, разрубленный надвое; ромеи приободрились и огласили воздух радостными криками. Скифы пришли в ужас от этого поразительного, сверхъестественного удара; они завопили, сломали свой строй и обратились в бегство. До позднего вечера ромеи преследовали их и беспощадно истребляли. Говорят, что в этой битве было убито пятьдесят пять ромеев, много было ранено и еще больше пало коней, а скифов погибло более двадцати тысяч^[76]По словам самого Льва Диакона, исход битвы был долго
неясен, поэтому приводимые им цифры потерь сомнительны.. Вот как закончилось это сражение между скифами и ромеями^[77]Сражение под Аркадиополем (совр. Люле-Бургаз) весной
970 г., описанное Львом, часто отождествлялось с битвой,
о которой повествует русская летопись, — предпринимались
даже попытки усомниться в правдивости рассказа Льва
Диакона (см., напр.: Белов. 1873, 172-175; Дринов.
1876, 469-470). Однако нельзя усматривать в обобщенном
изложении летописи (ПВЛ. 50) указание на какое-либо
конкретное сражение..

А император Иоанн торопил азиатские войска с переправой через Геллеспонт в Европу^[78]Это сообщение Льва Диакона трудно объяснить: ведь малоазийские
войска, находившиеся под командованием Варды Склира,
были переправлены в Европу перед аркадиопольской битвой
(Скилица. 288) и немедленно вернулись в Азию для подавления
вспыхнувшего там восстания Фоки. Это известно и самому
Льву Диакону (VII, 3). Попытка Ф. Лоретто объяснить
это место путем добавления при переводе фразы слов
«еще дополнительные войска» (Лоретто. 104) — ничего
не дает. Видимо, Лев поставил данный пассаж не на
свое место, и он должен быть отнесен к концу следующей,
VII книги (Сюзюмов. 1916, 160).. Он приказал им провести зиму в областях Фракии и Македонии, ежедневно упражняясь во владении оружием, чтобы не оказаться неспособными к предстоящим боям и не быть разбитыми неприятелем. [Он повелел им], чтобы они дожидались весны^[79]Если высказанное только что предположение верно, то
имеется в виду весна 971 г. Эти же слова читаем в
восьмой главе VII книги (см. примеч. 37, кн. VII)., — когда же весна рассеет зимнее ненастье и лик земли окончательно прояснится, он сам прибудет к ним, ведя за собой войска свои, и со всеми силами обрушится на тавроскифов.

Книга VII

Глава IX

Я уже рассказал, что стратилат Варда [Склир] был послан императором против только что возникшего мятежа Варды Фоки из Европы в Азию. Узнав об этом, [скифы] совершали внезапные набеги, беспощадно разоряли и опустошали Македонию, причиняя тем самым ромеям огромный вред. Магистр Иоанн, по прозванию Куркуас^[80]Куркуасы — одна из феодальных фамилий, известных с
IX по XII в. (Каждан. 1974, 125, 149), происходит
с Кавказа. Иоанн Куркуас Старший прославился победами
над арабами в правление Романа I и Константина VII
(Прод. Феоф. 415; 426). Роман Куркуас принимал участие
в провозглашении Никифора Фоки императором (Ватиканский
Аноним. 100). Иоанн Куркуас, которого Лев здесь изображает
как пьяницу (см. о нем IX, 5) — сын Романа Куркуаса.
При Василии II другой Иоанн Куркуас был катепаном
Италии., которому было доверено находившееся там войско, предавался сверх меры бездействию и пьянству, проявляя неопытность и неумелость в управлении делами; поэтому помыслы росов и исполнились своевольной дерзостью. Государь не выносил их [67] надменной наглости и явных обид, ему наносимых; он поспешил сразиться с ними в открытом бою, чтобы всеми силами поражать и оттеснять их. Для этого он приказал снарядить огненосные триеры и отправил на продовольственных судах в Адрианополь^[81]Адрианополь в восточной Фракии (совр. Эдирнэ) стал
базой византийских войск для дальнейших действий против
Святослава. Суда могли подходить к городу из Эгейского
моря по реке Эвр (совр. Марица). много хлеба и корма для вьючных животных, а также достаточное количество оружия для войска, чтобы ромеи во время сражения не испытывали ни в чем недостатка.
….

Книга VIII

Глава I

Как только ясная весна сменила мрачную зиму, император тотчас поднял крестное знамя и стал спешить [с походом] против тавроскифов. Прямо из дворца он отправился помолиться Богу во всеми почитаемый храм Христа Спасителя, находящийся в Халке^[82]Храм Христа на Халке — надвратная часовня, построенная
Романом I. Цимисхий поместил там вывезенные с Востока
христианские реликвии (ср. X, 4), впоследствии был
в нем похоронен (Жанен. 1953, 544).. Увидев, что место для молящихся очень узко, ибо там едва могут поместиться пятнадцать человек, а вход извилист, неудобен и походит на витой лабиринт или убежище, [Иоанн] тотчас же приказал перестроить храм от самого основания, расширить и сделать более светлым. Он сам обозначил очертания стен; некое вдохновение внушило ему это усердие и распорядительность, и храм достиг такой красоты и величия, которые присущи ему теперь. [Выступив] оттуда, он пришел в знаменитый святой храм божественной Премудрости и стал молиться о ниспослании ангела, который бы двигался впереди войска и руководил походом; затем при пении гимнов он направился в славный храм Богоматери, расположенный во Влахернах^[83]Храм Богородицы во Влахернах — один из наиболее почитаемых
храмов в Константинополе (Жанен. 1950, 169-179). Влахерны
— северо-западная часть столицы.. Вознеся надлежащим образом мольбы к Богу, он поднялся в находившийся там дворец^[84]Влахернский дворец был тогда еще не очень популярен.
Резиденцией императоров он стал лишь с конца XI в.
(Жанен. 1950, 124-128; 303-304)., чтобы посмотреть на огненосные триеры. Они колыхались, расставленные рядами, в заливе Босфора^[85]Имеется в виду не пролив Босфор, а место разгрузки
судов, пристань залива Золотой Рог. Теперь там главный
вокзал Стамбула., там, где удобная и надежная пристань для грузовых кораблей простирается, плавно изгибаясь, до моста и реки, которая за мостом впадает в море^[86]Речь идет о побережье в районе Влахерн, где располагались
пристань (Жанен. 1950, 225-227). Деревянный мост через
Золотой Рог соединял 14-й район с противоположным
берегом; именно на этот мост и смотрел Цимисхий с
высоты Влахернского храма (Там же. 232). Река, о которой
пишет Лев, — Барбисс (совр. Кагитане Су) впадает в
Золотой Рог..

Полюбовавшись искусным плаванием кораблей в боевом строю и показательным сражением между ними (было их вместе с ладьями и челнами, которые теперь в народе называются галеями и монериями^[87]Монерия — судно с одним рядом весел. Термин начал употребляться
с IX в. вместо обобщающего — дромон (Арвейлер. 1966,
383, 413). Слово «галея» впервые появляется в «Тактике»
Льва; означает быстроходное судно, использовавшееся
для разведки и патрулирования (Кахане. 1958, 428-439)., более трехсот), император наградил гребцов и воинов деньгами и послал их на Истр для охраны речного пути, — чтобы скифы не могли уплыть на родину и на Киммерийский Боспор в том случае, если они будут обращены в бегство. Говорят, что Истр — одна из рек, вытекающих из Эдема, и что название ее Фисон. Начинаясь на востоке, она, по неизъяснимой мудрости [69] Создателя, скрывается под землей, а затем бьет ключом из Кельтских гор, описывает извилистую линию по Европе и впадает, разделяясь на пять устьев, в Понт, называемый Евксинским. Некоторые же считают, что Фисон — река, пересекающая Индийскую землю; обычно эту реку называют Гангом; близ нее добывают камень смарагд^[88]Весь пассаж о Фисоне отражает шедшие в Византии церковно-«географические»
споры. Согласно Библии, из рая вытекало четыре реки
(Бытие. II, 10-14); существовало несколько версий
того, какой реальной реке соответствовал библейский
Фисон — Инду, Гангу или Дунаю (Поповиh. 1936). Колеблется
в этом вопросе и Лев Диакон; его рассказ близок к
анонимному сочинению «О четырех реках рая» (1056-1057):
и там, и здесь Фисон скрывается под землю; и там и
здесь он впадает в Понт пятью рукавами. Смарагдом
Лев по античной традиции называет «зеленый камень»
Библии..

Глава II

Таким образом, корабли достигли Истра. Тем временем самодержец [Иоанн] выступил из Византия и прибыл со всем войском в Адрианополь. Рассказывают, что этот город заложил, остановившись в своих странствиях после убиения собственной матери Клитемнестры, сын Агамемнона Орест, поэтому ранее он назывался Орестиадой^[89]Миф об основании Орестом Орестиады — Адрианополя —
есть у Страбона (VII, 7, 8).. Впоследствии император Адриан, ведя войну со скифами^[90]Адриан был римским императором в 117-134 гг. Город
был им перестроен в 125 г. Псд «скифами», скорее всего,
подразумеваются сарматы., был восхищен [прекрасным] расположением города; он укрепил его прочными стенами и назвал Адрианополем^[91]Легенда об основании города Орестом приводится и у
Элия Лампридия, добавляющего, что Адриан в построенном
Орестом святилище Дианы излечился от безумия и за
это украсил город (Жизнеописание Адриана. 226). Почти
то же самое, что и Лев, сообщает об Адрианополе Продолжатель
Феофана (387).. Прибыв туда, император Иоанн узнал от лазутчиков, что ведущие в Мисию непроходимые, узкие тропы, называемые клисурами^[92]Клисура — ущелье, защищаемое особым гарнизоном под
руководством клисурарха. Цимисхий шел к Преславе через
клисуру Сидера, совр. Ришкийский проход (Тыпкова-Заимова.
1958, 60-61)., потому что они как бы заперты со всех сторон, не охраняются скифами. Собрав лохагов и таксиархов, он произнес следующую речь:

«Я думал, соратники, что скифы, уже давно ожидая нашего прихода, не пожалели усилий для заграждения изгородями и валами наиболее опасных, узких и трудно проходимых мест на тропах, чтобы нам нелегко было продвигаться вперед. Но так как их обмануло приближение святой пасхи^[93]Пасха в 971 г. приходилась на 16 апреля (Грюмель. 1958,
310). Переход через клисуры совершался в страстную
неделю с 9 по 12 апреля., они не преградили дороги, не закрыли нам пути, полагая, что мы не откажемся от блестящих одежд, от торжественных шествий, пиршеств и зрелищ, которыми знаменуют дни великого праздника, ради тяжких невзгод войны^[94]Император Лев VI (Новелла LIV) законодательно запретил
работать по воскресеньям. Роман Лакапин в одном из
писем к Симеону Болгарскому специально указывает на
пасху как на время мира.. Мне кажется, что мы поступим наилучшим образом, если сейчас же воспользуемся благоприятным случаем, вооружимся и как можно скорее переправимся по узкой дороге, покуда тавроскифы не узнали о нашем прибытии и не навязали бой в горных проходах. Если мы, опередив [скифов], пройдем опасные места и неожиданно нападем на них, то, я думаю, — да поможет нам Бог! — с первого же приступа овладеем городом Преславой^[95]Преслава (юго-западнее совр. Шумена) — столица Болгарского
царства, перенесенная Симеоном из Плиски в 893 г.
Мощная крепость, крупный центр ремесла и металлургии., столицей мисян, а затем, двинувшись [вперед], легко обуздаем безумие росов».

Глава III

Такова была речь императора. Стратигам и таксиархам слова его показались неуместными и чрезмерно смелыми, а предложение провести ромейское войско по ущельям и крутым теснинам в чужую [страну] — легкомысленной, опрометчивой дерзостью, доходящей до безумия. Они довольно долго молчали, и разгневанный император заговорил снова:

«Я и сам знаю, что неосторожность и своевольная дерзость в сражениях приводят обычно к величайшей опасности и непоправимой беде; ведь я [всю жизнь] с самой юности провел в битвах, одержал, как вы знаете, много побед и достиг большой славы. Но если счастье наше поставлено на лезвие бритвы^[96]Метафора восходит еще к Гомеру (Ил. X, 173). Встречается
у Геродота (VI, 11), Прокопия (I, 24, 28) и др. и [судьба] не дает нам возможности [70] поступать по своему разумению, нам следует действовать решительно и как можно лучше использовать обстоятельства. Я думаю, что вы, умудренные большим опытом превратностей и непостоянства военных успехов, согласитесь со мной. Итак, если вы верите в то, что я советую наилучшее, то, пока скифы еще бездействуют и не догадываются о нашем приходе, воспользуемся удобным случаем. Победа ожидает нас после того, как мы пройдем через горные проходы. Но если они обнаружат наше намерение перейти теснины и выстроят там свое войско против нас, дело не кончится добром, нас будет тогда ожидать ужасное бедствие, положение наше станет безвыходным. Приободритесь же духом, вспомните, что вы ромеи^[97]Как видим, император апеллирует к гражданскому сознанию
подданных, а не к их лояльности по отношению лично
к нему (Бекк. 1975, 399-400)., которые своим оружием обращали прежде в бегство любого врага! Следуйте за мной как можно быстрее и покажите на деле свою отвагу!»

Глава IV

Сказав так, Иоанн, прекрасно вооруженный, вскочил на быстрого благородного коня, вскинул на плечо длинное копье и двинулся в путь. Впереди него двигалась фаланга воинов, сплошь закрытых панцирями и называвшихся «бессмертными», а сзади — около пятнадцати тысяч отборнейших гоплитов и тринадцать тысяч всадников^[98]Скилица (295) дает другие цифры — 5 тыс. пеших и 4
тыс. всадников.. Заботу об остальном войске император поручил проедру Василию; оно медленно двигалось позади вместе с обозом, везя осадные и другие машины. Когда они вопреки всякому ожиданию прошли опасные гористые места, император прервал напряженный марш, дал отдых всему пешему и конному войску, расположив его на неприступном холме, с одной стороны которого протекала река, обещавшая изобилие воды.

Когда настал рассвет следующего дня, он поднял войско, выстроил его в глубокие фаланги и, приказав беспрестанно трубить военный клич, стучать в кимвалы и бить в тимпаны^[99]Весь отрывок представляет собой подражание Агафию., выступил на Преславу. Поднялся невообразимый шум: эхом отдавался в соседних горах гул тимпанов, звенело оружие, ржали кони и [громко] кричали люди, подбадривая друг друга, как всегда бывает перед битвой. Тавроскифы, увидев приближение умело продвигающегося войска, были поражены неожиданностью^[100]Неподготовленность русских к войне можно объяснить
тем, что в 970 г. Святослав заключил с Византией перемирие
(Сахаров. 1982, 155), нарушенное Цимисхием.; их охватил страх, и они почувствовали себя беспомощными. Но все же они поспешно схватились за оружие, покрыли плечи щитами (щиты у них прочны и для большей безопасности достигают ног^[101]О «шедших против него (Цимисхия) под прикрытием своих
щитов» упоминает и Асохик (128). В поэме «Искандер-Намэ»
также говорится, что русские воевали, «щитом прикасаясь
к щиту». Продолговатые щиты они сменили на круглые
во второй половине X в. (Кирпичников. 1971, 33-37).), выстроились в грозный боевой порядок, выступили на ровное поле перед городом и, рыча наподобие зверей, испуская странные, непонятные возгласы, бросились на ромеев. Ромеи столкнулись с ними и храбро сражались, совершая удивительные подвиги: однако ни та, ни другая сторона не могла взять верх. Тогда государь приказывает «бессмертным» стремительно напасть на левое крыло скифов; «бессмертные», выставив вперед копья и сильно пришпорив коней, бросились на врагов. Скифы [всегда] сражаются в пешем строю; они не привыкли воевать на конях и не упражняются в этом деле^[102]В 970 г. русские привлекли на помощь венгерскую и печенежскую
конницу, но к 971 г. они остались без этих союзников.
Хотя всадники Святослава и уступали византийцам, они
не были столь беспомощны в седле, как это трижды в
разных местах подчеркивает Лев Диакон: археологические
данные показывают, что конница на Руси в X в. существовала
(Кирпичников. 1973, 5; 25).. Поэтому они не выдержали [71] натиска ромейских копий, обратились в бегство и заперлись в стенах города. Ромеи преследовали их и беспощадно убивали. Рассказывают, будто во время этого наступления [ромеев] погибло восемь тысяч пятьсот скифов^[103]Скилица (296) называет ту же цифру, но не погибших,
а участвовавших в сражении росов..

Глава V

Оставшиеся в живых спрятались в крепости и, яростно сопротивляясь, метали сверху со стен копья и стрелы. Говорят, что в Преславе находился и патрикий Калокир, который, как я уже сообщил в свое время, двинул войско росов на мисян. Узнав о прибытии императора (а это невозможно было скрыть, так как золотые императорские знаки сияли чудесным блеском), он глубокой ночью тайно бежал из города и явился к Сфендославу^[104]Лев Диакон верно сообщает, что Святослава не было в
Преславе. У Скилицы же (295-296) говорится, что Святослав
был там и ободрял русских. Здесь Скилица явно ошибся:
продолжая повествование, он сам пишет: «Святослав,
узнав о падении Преславы…» (298)., который со всем своим войском находился у Дористола, ныне называемого Дристрою; вот таким образом убежал Калокир.

Надвигающаяся ночь вынудила ромеев прекратить сражение. Но вот наступило утро следующего дня, называемого Великим четвергом^[105]Следующий день — это 13 апреля 971 г. Четверг у византийцев
считался пятым днем недели: первым было воскресенье.
Д. Попов (83) ошибочно перевел «четверг» как «пятница»
(то же см.: Чертков. 1843, 64; 196)., потому что в этот день, готовясь идти на муки, Спаситель наш после Тайной вечери давал ученикам свои спасительные наставления. Как раз в это время прибыло остальное войско с осадными машинами, и император Иоанн свернул лагерь, расставил фаланги в несокрушимый боевой порядок и с пением победного гимна устремился на стены, намереваясь первым же приступом взять город. Росы же, подбадриваемые своим военачальником Сфенкелом^[106]Сфенкела (у Скилицы, 296 — Сфангел, в некоторых рукописях
— Сфагелл) по сходству имен историки отождествляли
со Свенельдом русской летописи, который был наиболее
близок к Святославу. Однако Сфенкел был убит, тогда
как Свенельд пережил Святослава (см.: Гедеонов. 1876,
235-238)., который был у скифов третьим по достоинству после Сфендослава, их верховного катархонта, оборонялись за зубцами стен и изо всех сил отражали натиск ромеев, бросая сверху дротики, стрелы и камни. Ромеи же стреляли снизу вверх из камнеметных орудий, забрасывали осажденных тучами камней, стрелами и дротиками, отражали их удары, [теснили], не давали им возможности выглянуть из-за зубчатых стен без вреда для себя. Наконец император громким голосом отдал приказание приставить к стенам лестницы, и возглас его прибавил сил осаждавшим. Все, на кого падал взгляд государя, сражались храбро, надеясь получить достойную награду за свои подвиги.

Глава VI

Когда ромеи бросились на приступ и придвинули к стенам ^[107]Как показали археологические раскопки, высота внешней
стены Преславы составляла 3,35 м. По гребню ее шла
платформа с частоколом (Лисицов. 1974, 34-35). лестницы, по одной из них стал взбираться какой-то смелый юноша с едва пробивающимся рыжеватым пушком на подбородке, выходец из фемы Анатолики, по имени Феодосии, а по прозванию Месоникт^[108]Феодосий Месоникт участвовал в 989 г. в мятеже Варды
Фоки. В 1040 г. ослеплен за участие в заговоре (Скилица.
338, 412).. Правой рукой он вытащил меч, в левой держал щит, которым прикрывал голову от скифских ударов сверху. Достигнув гребня стены, [юноша обрушился на] скифа, который выглянул из-за зубцов и хотел столкнуть его копьем вниз; он рассек шею врага, и голова его вместе со шлемом покатилась по земле за стеной. Ромеи приветствовали этот необыкновенный подвиг восторженными криками, и многие из них, соревнуясь в храбрости с первым взошедшим [на стену], устремились вверх по лестницам. [72]

Между тем Месоникт, взойдя на стену, овладел ее верхней частью и, поворачиваясь во все стороны, убил огромное число оборонявшихся скифов, сбрасывая их со стены. Вскоре уже многие [ромеи] взобрались в разных местах на стены и изо всех сил истребляли врагов. Тогда скифы покинули укрепление и постыдно столпились в окруженном прочной оградой царском дворце, где хранились сокровища мисян; один из входов они оставили открытым.

Тем временем многие ромеи, находившиеся по ту сторону стен, сорвали петли на воротах, сбили засовы и проникли внутрь города^[109]Ширина южных ворот (в юго-восточном углу стены), через
которые византийцы проникли в город, — 3,5-4 м. С
южной и западной стороны стена огибала холм Зыбуите,
с восточной шла по берегу реки Тичи, с северной представляла
собой прямую линию. Общая площадь города составляла
3,5 км (Овчаров. 1982. 100-120)., перебив бесчисленное множество скифов^[110]Скилица (297) рассказывает, что ромеи, догоняя бегущих
скифов, убивали их, «а женщин и детей порабощали».
Отсюда явствует, что массы защитников города были
из местных жителей.. Тогда, говорят, был схвачен и приведен к государю вместе с женой и двумя малолетними детьми царь мисян Борис^[111]Сыновья царя Петра Борис и Роман находились долгое
время в Константинополе в качестве заложников; однако
после смерти или пострига Петра они были отпущены
в Болгарию — византийцы рассчитывали, что царевичи
возглавят проимперскую партию. Святослав также стремился
привлечь Бориса на свою сторону: судя по тому, что
молодой царь был захвачен вне цитадели, он пользовался
свободой передвижения в занятом русскими Преславе,
продолжал носить корону, имел казну (Мутафчиев. 1931,
78-80)., у которого едва лишь пробивалась рыжая бородка. Приняв его, император воздал ему почести, назвал владыкой булгар^[112]Употреблено странное сочетание «koiranoV twn Boulgarwn
— владыка булгар». Это единственное место, где Лев
называет болгар их собственным именем: можно предполагать,
что перед нами точная цитата из речи, с которой Цимисхий
обратился к Борису. Подробно об этом: Иванов. 1982. и заверил, что он явился отомстить за мисян, претерпевших ужасные бедствия от скифов.

Глава VII

Ромеи все разом ворвались в город и рассыпались по узким улицам, убивали врагов и грабили их добро. Так они достигли царского дворца, в котором сгрудилась лучшая часть войска росов. Но скифы, находившиеся во дворце, яростно сопротивлялись проникшим через ворота ромеям и убили около полутораста храбрейших воинов. Узнав об этой неудаче, император прискакал во весь опор ко дворцу и приказал своей гвардии всеми силами наступать на врага, но, увидев, что из этого не выйдет ничего хорошего (ведь тавроскифы легко поражали множество воинов, встречая их в узком проходе), он остановил безрассудное устремление ромеев и распорядился со всех сторон бросать во дворец через стены^[113]Толщина стен преславской цитадели колебалась от 2 до
2,25 м. Ворота были расположены с северной и южной
стороны (Лисицов. 1974, 35). огонь. Когда разгорелось сильное пламя, сжигавшее все на своем пути, росы, числом свыше семи тысяч, вышли из помещения, выстроились на открытом месте у дворца и приготовились отразить наступление [ромеев].

Император послал против них магистра Варду Склира с надежным отрядом. Окружив скифов фалангой храбрейших воинов, Склир вступил в бой. Завязалось сражение, и росы отчаянно сопротивлялись, не показывая врагам спины; однако ромеи [победили] своим мужеством и военной опытностью и всех их перекололи. В этой битве погибло также множество мисян, сражавшихся на стороне врагов против ромеев, виновников нападения на них скифов^[114]Видимо, среди верхушки болгарского общества существовали
разные политические течения (см.: Тихомиров. 1947;
Карышковский. 1951; 1952; 1953; 1955). Что же касается
Святослава, то он вряд ли сознательно руководствовался
стремлением помочь болгарскому народу в борьбе против
социального гнета: иначе его отношение к царю Борису
было бы другим.. Сфенкелу с немногими удалось спастись бегством. Он ушел к Сфендославу, но вскоре был убит, о чем я расскажу ниже. Так в течение двух дней был завоеван и стал владением ромеев город Преслава.

Глава VIII

Император Иоанн по обычаю одарил войско, дал ему отдых и отпраздновал на том же месте святое воскресение Спасителя. Отобрав несколько пленных тавроскифов, [Иоанн] послал их к Сфендославу с сообщением о взятии города и гибели соратников. Он поручил им также [передать Сфендославу], чтобы тот [73] без промедления выбрал одно из двух: либо сложить оружие, сдаться победителям и, испросив прощение за свою дерзость, сейчас же удалиться из страны мисян, либо, если он этого не желает сделать и склоняется к врожденному своеволию, защищаться всеми силами от идущего на него ромейского войска. Вот так он велел передать Сфендославу, сам же провел в городе несколько дней и восстановил разрушение в стенах, а затем, оставив сильный отряд и назвав город по своему имени Иоаннополем^[115]Первым «стратигом Фракии и Иоаннополя» был назначен
протоспафарий Лев Саракенопул (Йорданов. 1982, 32)., пошел со всем войском на Дористол.

Этот город заложил и довел до теперешней красоты и величия прославленный среди государей Константин^[116]Константин I Великий, легализовавший христианство,
стал героем многих христианских легенд. В частности,
легендарный характер имеет и сообщение о постройке
им Дористола (см. примеч. 13, кн. V). Впрочем, например,
Псевдо-Кодин приписывает ему основание уже не только
Дористола, но и Плиски, и Преславы (Кодин. 23). Отметим,
что многие христианские мученики потерпели во времена
гонений именно в Дористоле, который, стало быть, существовал
до Константина, и это не могло не быть известно придворному
диакону Льву. Но жанр светской истории ставил занятный
анекдот выше сакрального предания., после того как он, увидев на небе крестное знамение в виде созвездия^[117]По преданию Константин увидел на небе крест со словами
«сим победиши» в канун битвы при Красных скалах 27
октября 312 г., решивший исход гражданской войны,
и это якобы сыграло главную роль в его обращении в
христианство. Однако эта легенда имеет множество версий
— крест появлялся в разное время суток, в разные годы,
в разных местах. Лез Диакон, сам того, видимо, не
сознавая, следует за еретической, арианской традицией
в ущерб официальной церковно-исторической традиции,
шедшей от Евсевия. Ариане стремились в один ряд с
Константином поставить его сына Констанция, покровителя
арианства, и приписывали ему видение креста перед
битвой с Магненцием, происшедшей при Мурса, в Иллирике.
Путаница в легендах об отце и сыне и дала гибридную
версию (Грегуар, Оржельс. 1956, 132-133), которую
мы находим у Льва. Версия ночного знамения — также
арианская, она идет от Филосторгия (Биде. 1935, 408-409;
424; Грегуар, Оржельс. 1956, 145). Сочинения арианских
писателей, пользовались большей популярностью, чем
Евсевий, и далекий их отголосок у Льва Диакона — лучшее
тому подтверждение., победил проявлявших к нему вражду и яростно наступавших скифов 37. По пути [Иоанн] взял город, называемый Плискувой^[118]Плиска — первая столица Болгарии, центр крупного строительства
и ремесла с земледельческо-скотоводческой окраиной
(Лишев. 1970, 27-31)., Динию^[119]Диния находилась между Преславой и Плиской. Это был
многолюдный город, центр виноградарства. В настоящее
время село Смядово (Лишев. 1970, 58) или, что вероятнее,
село Войвода в 8 км от Плиски (Милчев-Дамянов. 1972). и многие другие города, которые отвергли власть скифов и переходили на сторону ромеев^[120]Скилица (301) также сообщает, что ряд городов направили
к Цимисхию послов с изъявлением покорности. Это показывает,
что в болгарских городах влияние византинофильской
знати имело некоторую опору в ремесленных и торговых
кругах. Согласно Скилице (301), перешел на сторону
Цимисхия и город Констанция; Станеску (1971, 12) считает,
что это — Констанца на берегу Черного моря, Васильевский
же (1910, 211) идентифицировал Констанцу с одним из
задунайских городов..

Сфендослав, узнав о поражении у Преславы, испытывал огорчение и досаду. Он считал это плохим предзнаменованием для будущего, но, одержимый скифским безумием и кичась своими победами над мисянами, надеялся легко победить и войско ромеев.

Глава IX

Сфендослав видел, что мисяне отказываются от союза с ним и переходят на сторону императора. Поняв по зрелом размышлении, что, если мисяне склонятся к ромеям, дела его закончатся плохо, он созвал около трехсот наиболее родовитых и влиятельных из их числа и с бесчеловечной дикостью расправился с ними — всех их он обезглавил, а многих других заключил в оковы и бросил в тюрьму. Затем, собрав все войско тавроскифов, — около шестидесяти тысяч^[121]По русской летописи, у Святослава было лишь 10 тыс.,
что более вероятно. Однако следует отметить, что приводимые
здесь Львом Диаконом цифры все же правдоподобнее как
фантастических подсчетов Скилицы, так и собственных
его выкладок в начале «Истории»., он выступил против ромеев.

В то время как государь медленно продвигался по направлению к войску росов, от их фаланги отделилось несколько одержимых отчаянной дерзостью храбрецов, которые, устроив засаду, совершили внезапное нападение и убили некоторых воинов из передового отряда ромеев. Увидев их трупы, разбросанные вдоль дороги, император отпустил поводья и остановил коня. Гибель соотечественников привела его в негодование, и он приказал выследить совершивших это [злодеяние]. Телохранители [Иоанна], тщательно обыскав окрестные леса и кустарники, схватили этих разбойников и связанными привели к императору. Он тотчас же приказал их умертвить, и [телохранители], без промедления обнажив мечи, изрубили всех их до одного на куски.

Тогда войска подошли к пространству, лежащему перед Дористолом, который принято называть также Дристрой^[122]Римляне называли свою колонию Durostorum, византийцы
транскрибировали его как Dorustolon (см. выше примеч.
13, кн. V), а славяне назвали его Драстар, отправляясь
от фракийского названия Драстра, сообщенного им местным
населением (Романски. 1933, 657). Греческое название
«Dristra» представляющее собой транскрипцию славянского
«дръстра» (форма родительного падежа), впервые встречается
в эпоху Льва VI. Славянское имя города распространилось
среди византийцев в период симеоновых войн, когда
он играл большую стратегическую роль, и настолько
утвердилось, что использование классической номенклатуры
требовало оговорки, что мы и видим у Льва Диакона
(Силистра. 1927, 112-113; Цанкова-Петкова. 1970, 224-231).. Тавроскифы плотно сомкнули щиты и копья, придав своим рядам вид стены, и ожидали противника на поле битвы. Император выстроил против них ромеев, расположив одетых в панцири всадников по бокам, а лучников и пращников позади, и, приказав им безостановочно стрелять, повел фалангу в бой^[123]Этот бой в предместьях Доростола происходил, по Скилице
(300), 23 апреля, когда праздновали день св. Георгия.
Следовательно, от Преславы. которую Цимисхий покинул
после пасхи, до Доростола он был в пути около недели.
Видимо, нигде ни со стороны росов, ни со стороны болгар
Цимисхий не встречал сопротивления, иначе он не смог
бы пройти это расстояние столь быстро.. [74]

Глава X

Воины сошлись врукопашную, завязалась яростная битва, и в первых схватках обе стороны долго сражались с одинаковым успехом. Росы, стяжавшие среди соседних народов славу постоянных победителей в боях, считали, что их постигнет ужасное бедствие, если они потерпят постыдное поражение от ромеев, и дрались, напрягая все силы. Ромеев же одолевали стыд и злоба [при мысли о том], что они, побеждавшие оружием и мужеством всех противников, отступят как неопытные в битвах новички и потеряют в короткое время свою великую славу, потерпев поражение от народа, сражающегося в пешем строю и вовсе не умеющего ездить верхом. Побуждаемые такими мыслями, [оба] войска сражались с непревзойденной храбростью; росы, которыми руководило их врожденное зверство и бешенство, в яростном порыве устремлялись, ревя как одержимые, на ромеев, а ромеи наступали, используя свой опыт и военное искусство.

Много [воинов] пало с обеих сторон, бой шел с переменным успехом, и до самого вечера нельзя было определить, на чью сторону склоняется победа. Но когда светило стало клониться к западу, император бросил на [скифов] всю конницу во весь опор; громким голосом призвал он воинов показать на деле природную ромейскую доблесть и вселил в них бодрость духа. Они устремились с необыкновенной силой, трубачи протрубили к сражению, и могучий клич раздался над ромейскими рядами. Скифы, не выдержав такого натиска, обратились в бегство и были оттеснены за стены; они потеряли в этом бою многих своих [воинов]. А ромеи запели победные гимны и прославляли императора. Он раздавал им награды и устраивал пиры, усиливая их рвение в битвах.

Книга IX

Глава I

Как только рассвело, император стал укреплять лагерь мощным валом^[124]Слова «erumnw caraki — мощным валом» оставлены в немецком
переводе без внимания (Лоретто. 130)., действуя так. Неподалеку от Дористола возвышается посреди равнины небольшой холм. Разместив войско на этом холме, [Иоанн] приказал рыть вокруг него ров^[125]Копать ров для лагеря, согласно стратегике Никифора,
требовалось только в том случае, если угрожала опасность
нападения врагов, утомлять войско напрасной работой
было не тринято (см.: Кулаковский. 1903). В словоупотреблении
Лев опять следует Агафию (Газе. 482)., а землю выносить на прилегающую к лагерю сторону, чтобы получилась высокая насыпь. Затем [он приказал] воткнуть на вершине [насыпи] копья и повесить на них соединенные между собою щиты. Таким образом, лагерь был огражден рвом и валом, и враги никак не могли проникнуть внутрь — устремившись ко рву, они бы остановились. Так разбивают обычно ромеи свой стан во вражеской стране.

Укрепив таким образом лагерь, [Иоанн] на следующий день выстроил войско и двинул его к [городской] стене. Показываясь из-за башен^[126]Толщина стен Дористола достигала 4,7 м (Лисицов. 1974,
37)., скифы метали на ромейскую фалангу стрелы, камни и все, что можно было выпустить из метательных орудий. [Ромеи] же защищались от скифов, стреляя снизу из луков и пращей. Сражение не пошло дальше этой перестрелки, и ромеи удалились в лагерь, чтобы поесть, а скифы к концу дня выехали из города верхом — они впервые появились тогда на конях. Они всегда прежде шли в бой в пешем строю, а ездить верхом и сражаться с врагами [на лошадях] не умели. Ромеи тотчас вооружились, вскочили на коней, схватили копья (они пользуются в битвах очень длинными копьями^[127]Вся эта вводная фраза пропущена в немецком переводе
(Лоретто. 131).) и стремительно, грозной лавиной понеслись на врагов. Ромейские копья поражали [скифов], не умевших управлять лошадьми при помощи поводьев. Они обратились в бегство и укрылись за стенами.

Глава II

Тем временем показались плывущие по Истру огненосные триеры и продовольственные суда ромеев. При виде их ромеи несказанно обрадовались, а скифов охватил ужас, потому что они боялись, что против них будет обращен жидкий огонь. Ведь они уже слышали от стариков из своего народа, что этим самым [76] «мидийским огнем»^[128]О «греческом огне» см. примеч. 25, кн. I. Лев Диакон
единственный, кто называет его индийским (Арвейлер.
1966, 119), видимо, стремясь к архаизации. ромеи превратили в пепел на Евксинском [море] огромный флот^[129]Участники похода Игоря на греков, предаваясь воспоминаниям,
видимо, производили большое впечатление на молодежь
рассказами о действии «греческого огня». Явно преувеличивая
его мощь, спутники Игоря стремились оправдать свое
бегство (Щапов. 1972, 205, и сл.). Из византийских
источников только Житие Василия Нового приписывает
«греческому огню» решаюшую роль в победе над русскими,
за Житием следует «Повесть временных лет», византийские
же хроники отмечают это обстоятельство лишь попутно. Ингора, отца Сфендослава. Потому они быстро собрали свои челны и подвели их к городской стене в том месте, где протекающий Истр огибает одну из сторон Дористола. Но огненосные суда подстерегали скифов со всех сторон, чтобы они не могли ускользнуть на ладьях в свою землю.

На следующий день тавроскифы вышли из города и построились на равнине, защищенные кольчугами^[130]Лев везде называет боевой одеждой русских alusidotoV
qwrax «панцирь, сделанный из цепных звеньев». Он единственный
из византийских авторов, кто дает довольно точные
сведения о русском вооружении (Шрайнер. 1981, 226). и доходившими до самых ног щитами. Вышли из лагеря и ромеи, также надежно прикрытые доспехами. Обе стороны храбро сражались, попеременно тесня друг друга, и было неясно, кто победит. Но вот один [из воинов], вырвавшись из фаланги ромеев, сразил Сфенкела, (почитавшегося у тавроскифов третьим после Сфендослава), доблестного, огромного ростом мужа, отважно сражавшегося в этом бою. Пораженные его гибелью, тавроскифы стали шаг за шагом отступать с равнины, устремляясь к городу. Тогда и Феодор, прозванный Лалаконом^[131]Скилица ничего не сообщает о Феодоре Лалаконе. По-видимому,
Лев включил в рассказ сведения о каком-то из своих
знакомых или родственников. Лалаконы — род, существовавший
с IX по XI в. и давший в IX-X вв. ряд крупных полководцев
(Каждан. 1974, 125, 140)., муж непобедимый, устрашающий отвагой и телесной мощью, убил железной булавой множество врагов. Сила его руки была так велика, что удар булавы расплющивал не только шлем, но и покрытую шлемом голову. Таким образом, скифы, показав спину, [снова] укрылись в городе. Император же велел трубить сбор, созвал ромеев в лагерь и, увеселяя их подарками и пирами, побуждал храбро сражаться в [предстоящих] битвах.

…….

Глава V

……Что же касается росов (ибо рассказ снова возвращается [к тому месту], от которого он отклонился), то они построились и вышли на равнину, стремясь всеми силами поджечь военные машины ромеев. Они не могли выдержать действия снарядов, которые со свистом проносились над ними: каждый день от ударов камней, выбрасываемых [машинами], погибало множество скифов. Эти машины охранял родственник государя, магистр Иоанн Куркуас. Заметив дерзкую вылазку [78] врагов, [Куркуас], несмотря на то что у него сильно болела голова и что его клонило ко сну от вина (дело было после завтрака), вскочил на коня и в сопровождении избранных воинов бросился к ним навстречу. [На бегу] конь оступился в яму и сбросил магистра. Скифы увидели великолепное вооружение, прекрасно отделанные бляхи на конской сбруе и другие украшения — они были покрыты немалым слоем золота — и подумали, что это сам император. Тесно окружив [магистра], они зверским образом изрубили его вместе с доспехами своими мечами и секирами, насадили голову на копье, водрузили ее на башне и стали потешаться над ромеями [крича], что они закололи их императора, как жертвенное животное. Магистр Иоанн стал добычей варварского неистовства и понес, таким образом, кару за [преступления], совершенные им против святых храмов, — ведь говорят, что он разграбил в Мисии много [церквей] и обратил в свое частное имущество их утварь и священные сосуды^[132]Свидетельство о грабежах византийцев в Болгарии позволяет
заключить, что занятые ими болгарские города рассматривались
как завоеванные. Впрочем, действия Куркуаса, согласно
закону, приравнивались к святотатству, за что он,
по Льву Диакону, и понес кару..

Глава VI

Ободренные такой победой, росы вышли на следующий день из города и построились к бою на открытом месте. Ромеи также выстроились в глубокую фалангу и двинулись им навстречу.

Был между скифами Икмор, храбрый муж гигантского роста, [первый] после Сфендослава предводитель войска, которого [скифы] почитали по достоинству вторым среди них. Окруженный отрядом приближенных к нему воинов, он яростно устремился против ромеев и поразил многих из них. Увидев это, один из телохранителей императора, сын архига критян Анемас^[133]Анемас (по-арабски, видимо, Аль-Ну’Ман) — сын
и соправитель эмира критян Абд-эль-Азиса, взятый в
плен Никифором Фокой в 961 г. (Скилица. 249-250; Прод.
Феоф. 477). Не исключено, что от него пошел род Анемадов,
известный до XII в. Арабская знать, таким образом,
довольно быстро врастала в византийскую. В Скандинавии
найдена критская монета чеканки 961 г.— одна из последних
монет, выпущенных Абд-эль-Азисом. Это дало пищу романтической
гипотезе, будто Анемас хранил ее как знак своего царского
происхождения, а после его гибели она досталась какому-то
варяжскому воину (Майлз. 1970 82-83). Возражения см.:
Христидис. 1984, 119., воспламенился доблестью духа, вытащил висевший у него на боку меч, проскакал на коне в разные стороны и, пришпорив его, бросился на Икмора, настиг его и ударил [мечом] в шею — голова скифа, отрубленная вместе с правой рукой, скатилась на землю. Как только [Икмор] погиб^[134]Оборот «tou de pesontoV — когда он погиб» в немецком
переводе выпущен (Лоретто, 136)., скифы подняли крик, смешанный со стоном, а ромеи устремились на них. Скифы не выдержали натиска противника; сильно удрученные гибелью своего предводителя, они забросили щиты за спины и стали отступать к городу, а ромеи преследовали их и убивали^[135] Это сражение, по Льву Диакону, должно было произойти
23 июля, так как ниже он указывает, что следующий
день приходился на пятницу 24 июля. Однако дата, приведенная
Львом, ошибочна, ибо 24 июля 971 г. было воскресеньем.
На пятницу же этот день приходился в 974 г. (ср. Анастасиевич.
1929, 1-20; 1931, 337, и сл.). Анастасиевич старался
доказать, что война при Цимисхии продолжалась три
года, т. е. до 974 г.; возражения см.: Дельгер. 1932,
375 сл.; Грегуар. 1937, 267, и сл.; Карышковский.
1952, 136, и сл.). Согласно Скилице (304), предпоследняя
битва (с участием Икмора) происходила 20 июля, тогда
последняя битва должна быть отнесена к 21 июля, поскольку
именно 21 июля 971 г. была пятница. Переписчики рукописей
часто путают буквенные обозначения цифр: замена a
(1) на d (4) в рукописи XIV в. вполне возможна, так
что скорее всего день недели Лев Диакон назвал правильно,
а число июля (24 вместо 21) — ошибочно. Таким образом,
считаем наиболее вероятным отнести решающую битву
к 21 июля 971 г. (Сюзюмов. 1974)..

И вот, когда наступила ночь и засиял полный круг луны^[136]Это место требует особого внимания. Дело в том, что
в 971 г. в ночь с 20 на 21 июля было почти новолуние
и видеть что-либо издали не представлялось возможным.
Отнести же битву к 970 г., когда действительно было
полнолуние в ночь с 20 на 21 июля, тоже нельзя. Наиболее
вероятно, что Лев Диакон допустил в этом месте ошибку,
сообщая то, что ему передали очевидцы о каком-нибудь
другом сражении в 970 г. Скилица (305) говорит об
этой ночи только, что русские после неудачного сражения
громко оплакивали погибших, но не упоминает при этом
ни о полнолунии, ни о ритуалах. Видимо, Лев интересовался
языческими обрядами, расспрашивал о них очевидцев
и для вящего драматизма объединил все имевшиеся у
него сведения в рассказе о ночи перед решающей битвой.
Сообщение о полной луне добавляло рассказу достоверности., скифы вышли на равнину и начали подбирать своих мертвецов. Они нагромоздили их перед стеной, разложили много костров и сожгли^[137]Сожжение русскими своих покойников засвидетельствовано
Ибн-Фадланом (143), Ал-Бекри, Истахари, Ибн-Хадисом,
Масуди и другими арабскими авторами (Куник, Розен,
1878, 62; Заходер. 1967, 103-104)., заколов при этом по обычаю предков множество пленных, мужчин и женщин^[138]Обряд жертвоприношения пленных у славян отмечен и западными
хронистами: Длугошем, Титмаром, Гельмольдом. Свидетельства
о жертвоприношении на могиле умершего принадлежавших
ему женщин носят массовый характер. В византийской
литературе об этом применительно к славянам рассказывают
Маврикий и Лев VI, в западной — Титмар и Бонифаций,
в арабской — Ибн-Фадлан, Ал-Бекри и многие др.. Совершив эту кровавую жертву, они задушили^[139]Именно такой способ ритуального убийства у славян засвидетельствован
Ибн-Русте, Исхаканом Ибн-ал-Хусаином, Ибн-Фадланом
и др. (Заходер. 1967, 113). [несколько] грудных младенцев^[140]Убийство славянами младенцев засвидетельствовано византийским
автором VI в. Псевдо-Кесарием. О том же обпяде у прибалтийских
и западных славян сообщают Герборд (II, 18, 33), Эккерхард
(а. 1125). и петухов^[141]Обычай славян топить петуха в качестве жертвоприношения
широко засвидетельствован в источниках (см.: Толстой,
Толстая. 1981). Ср. сообщение Константина Багрянородного
(Адм. 60, 73-78). В мифологии петух связан со смертью
(Гаек. 1934, 56; 94-105; 151). Это подтверждается
как археологами (Левицкий. 1963, 58), так а этнографами
— у многих славянских народов и по сей день существует
обряд принесения в жертву петуха, как правило черного
(Дуйчев. 1976, 33-34)., топя их в водах Истра. Говорят, что скифы почитают таинства эллинов, приносят по языческому^[142]Слово «эллин» означало для византийцев одно — язычник.
Именно это подразумевает Лев, рассуждая об эллинской
учености (IV, 9). Однако в данном контексте он употребляет
слово дважды, и это не кажется тавтологией; во втором
случае «эллинскими обрядами», несомненно, названы
обряды языческие, но в первом случае Лев явно намекает
на их древнегреческое происхождение. Тем самым слову
«эллин» историк придает его исконное значение. Подобное
новаторство Льва — объяснимое с точки зрения его архаизирующего
стиля — не так уж и смело, если учесть сходные генденции
в языке Константина Багрянородного. См.: Лехнер. 1954,
43-52. В древнерусских обличительных сочинениях тоже
содержатся выпады против поклоняющихся «Матери бесовьстеи
Афродите богине… и Артемиде проклятеи», Дыю
(Зевсу), Дионису и даже «триподе Дельфичьстеи», т.
е. оракулу (Аничков. 1914, 109). Возведение русского
язычества к греческому носит, несомненно, схоластический
характер. обряду жертвы и совершают возлияния по умершим, научившись этому то ли у своих философов Анахарсиса^[143]Анахарсис — скиф-философ, сведения о котором относят
к 590 г. до н. э. Легенды о нем приводит Геродот (IV,
76-77). Анахарсис — яркая и очень почитаемая в греческой
литературе фигура. Он воспринимался как образец древней
добродетели, уже утраченной греческим миром. Некоторая
идеализация «варварского» первобытного общества, для
которого были якобы характерны прямота и честность,
долго оставалась основой представлений о морали «варваров».
Непосредственность росов, чуждых коварства, признается,
таким образом, отвечающей идеалам Анахарсиса: поскольку
росов называли «тавроскифами», было естественным считать,
что он их духовный наставник. и Замолксиса^[144]Замолксис — скиф-гет, жил в рабстве у Пифагора, позднее
распространил у скифов его учение; стал впоследствии
почитаться богом, был врагом вина и роскоши, проповедником
вегетарианства (Страбон. VII, 3, 5; Геродот. IV, 94-96).
Почитание двух этих мудрецов христиане переняли у
киников, для системы представлений которых «варварское»
происхождение Анахарсиса и Замолксиса имело важное
значение (Куклина. 1971, 124)., то ли у соратников Ахилла. Ведь Арриан пишет в своем «Описании морского берега»^[145]Флавий Арриан, плодовитый и разносторонний писатель,
жил между 95 и 175 гг. н. э. «Плавание вокруг Понта
Евксинского» написано им в 131-132 гг. Лев Диакон,
несомненно, имеет в виду это произведение, но приводимых
историком данных там нет; Арриан писал лишь о культе
Ахилла на Белом острове. Вероятно, Лев почерпнул свою
информацию у Псевдо-Арриана (V в. н. э.). Об этих
сведениях имеются рассуждения в комментариях Евстафия
Фессалоникийского (XII в.), который пишет и о мирмидонянах,
и о тавроскифах, и о Замолксисе (Греческие географы.
270-271. 313). Версия о том, что Ахилл был скифского
происхождения, восходит к эллинскому времени. На северо-западном
побережье Черного моря культ Ахилла установился в
результате микенской колонизации. О нем имеются данные
у Диона Хрисостома и Арриана. Наличие такого культа
в Северном Причерноморье подтверждается и археологией
(Латышев. 152). См.: Хоммель. 1981, 53-62. К тому
же имя Ахилла связывалось с легендами об Ифигении,
которая стала жрицей тавров. Таким образом, связь
Ахилла с «тавроскифами» с мифологической точки зрения
выглядела вполне обоснованно., что сын Пелея Ахилл был скифом и происходил из городка под названием Мирмикион^[146]Мирмикий — поселение к северу от современной Керчи;
Страбон писал: «Дальше от Мирмикия на азиатской стороне
против него лежит деревня, называемая Ахиллием» (VII,
4, 5; ср. XI, 2, 6). В. Г. Васильевский (1909, 287)
считал, что одного этого соседства уже достаточно
для проведенного Львом сближения. Но последнему способствовало
также и то, что название Мирмикий происходило от слова
«murmhx – муравей», а согласно греческому мифу,
племя мирмидонцев, которым правил Ахилл, произошло
от муравьев. В свою очередь, византийские авторы сближали
это племя то с болгарами (Малала. 91), то с русскими
(Атталиат. 87). В древнерусской литературе не было
попыток возвести происхождение русских к Ахиллу, между
тем как Иоанн экзарх Болгарский предлагал такую генеалогию
для болгар (Калайдович. 1924, 180). Можно предположить,
что само название Мирмикий было на слуху у Льва Диакона
благодаря апокрифическим «Деяниям апостола Андрея»,
в которых фигурирует этот город (Липсиус. 1883, 603-606),
причем его название в некоторых версиях передается
как «Мирмидон». Те же сказания могли способствовать
и географической путанице с Ахиллом, поскольку в них
апостол Андрей странствовал, согласно одним изводам,
вдоль Понта, согласно другим — по Греции (Там же.
608-610)., лежащего у Меотидского озера. Изгнанный [79] скифами за свои дикий, жестокий и наглый нрав, он впоследствии поселился в Фессалии^[147]Таким образом, Лев Диакон пытается примирить «неканонический»
миф о происхождении Ахилла с классическим, выводящим
его из Фессалии. Упоминание о «соратниках Ахилла»
позволяет дополнить недосказанную часть мифа, сочиненного
Львом: он дает понять, что после гибели Ахилла под
Троей его соратники вернулись на родину и привезли
туда греческие мистерии.. Явными доказательствами [скифского происхождения Ахилла] служат покрой его накидки, скрепленной застежкой^[148]Если русские князья действительно носили длинный плащ
(корзно), застегивавшийся на правом плече (Древняя
одежда. 1986, 45), то у Гомера Ахилл нигде не появляется
в плаще., привычка сражаться пешим^[149]В действительности же все гомеровские герои сражаются
пешими, а скифы, напротив, в античной литературе всегда
— всадники. На этом примере особенно хорошо видно,
как поменяло оттенок слово «скифы»: если античный
литературный топос причислял их к народам Востока,
которые якобы всегда сражаются верхом, то у Льва Диакона
скифы — один из северных народов, а для них у греков
существовали свои клише., белокурые волосы, светло-синие глаза, сумасбродная раздражительность и жестокость^[150]Еще Ксенофан высказал гипотезу о связи между географической
средой и внешностью обитающих в той или иной среде
народов; ему первому принадлежит образ голубоглазых
и белокурых северных «варваров» (Дильс. 14) Вслед
за тем Гекатей Милетский высказал мысль о зависимости
от среды даже национального характера; на этом тезисе
построена вся античная этнография. С особой последовательностью
он проводился у стоиков и в распространившейся в поздней
античности «астрологической этнографии». У Льва Диакона
здесь также нашел отражение античный стереотип «северных
варваров»., над которыми издевался Агамемнон, порицая его следующими словами:

Распря единая, брань и убийство тебе лишь приятны^[151]Илиада. I, 177..

Тавроскифы и теперь еще имеют обыкновение разрешать споры убийством и кровопролитием^[152]азрешение споров путем поединка было распространено
среди «варварских» народов, но у нас нет данных, чтобы
говорить об особой склонности к этому славян. Характерно,
что, когда Цимисхий предлагал Святославу закончить
войну единоборством, тот с презрением отклонил его
предложение (Скилица. 307-308).. О том, что этот народ безрассуден, храбр, воинствен и могуч, [что] он совершает нападения на все соседние племена, утверждают многие; говорит об этом и божественный Иезекииль такими словами:

«Вот я навожу на тебя Гога и Магога, князя Рос»^[153]В действительности цитата из пророчества Иезекииля
звучит так: «Вот Я — на тебя, Гог, князь Роша, Мешеха
и Фувала!» (Иез. XXXIX, 1. Ср.: Бытие. XLVI, 21).
В Библии слово «Рош» является ошибкой греческого перевода
(Кениг. 1916, 92-96; Флоровский. 1925, 505-525), однако
византийцы неизменно понимали его как название народа
и начиная с V в. прилагали к различным «варварским»
племенам, реально угрожавшим империи. Когда в IX в.
на исторической арене появились росы, эсхатологическое
сознание византийцев немедленно связало их с библейским
«Рош». Первым такое сближение произвел патриарх Фотий,
но текст Иезекииля непосредственно применен к русским
в первый раз в житии Василия Нового: «Варварский народ
придет сюда на нас свирепо, называемый Рос и Ог и
Мог» (Житие Василия Нового. 88-89). Здесь, так же
как и у Льва Диакона, библейский текст искажен. Именно
это схоластическое отождествление и побудило византийцев
называть Русь «Рос», тогда как латинские источники
сохраняют правильное наименование Russi. Так и родилось
слово «Россия» (см.: Брим. 1923; Сюзюмов. 1940; Васильев.
1946; Соловьев. 1947; и др.). Что же касается Гога
и Магога, то они уже и Апокалипсисе названы народами
(ХХ, 7-8). Начиная с Евсевия, их на протяжении всего
средневековья отождествляли с враждебными племенами
(Ленорман. 1882). Наиболее распространено было представление
о том, что это скифы (Карышковский. 1961, 49), отчего
схоластическое сближение с Русью получило еще одно
подтверждение..

Но довольно о жертвоприношениях тавров.

Глава VII

На другой день^[154]По Льву Диакону, это было 23 июля, но соглсно Скилице
(304) — 20. на рассвете Сфендослав созвал совет знати, который на их языке носит название «комент»^[155]По поводу обозначения совета Святослава словом «коментон»
существует обширная литература. Все попытки найти
корень этого слова в германских и славянских языках
оказались тщетными. Не удалось объяснить его происхождение
и с помощью тюркских языков (Моравчик. 1951, 225-231).
Термин восходит к латинскому conventus, однако после
VII в. он перестал употребляться в значении сходка:
в начале X в. слово меняет значение (см. Ставриду-Зафрака.
1977/1978). Н. Икономидис (1987) считает, что параллельно
с греческим термин в его исконном значении существовал
в языке романизованого населения Подунавья. По мнению
ученого, именно от местных лазутчиков ромеи узнали
о совете у Святослава. Ср. Скилица, 460.. Когда они собрались вокруг него, Сфендослав спросил у них, как поступить. Одни высказали мнение, что следует поздней ночью погрузиться на корабли и попытаться тайком ускользнуть, потому что невозможно сражаться с покрытыми железными доспехами всадниками, потеряв лучших бойцов, которые были опорой войска и укрепляли мужество воинов. Другие возражали, утверждая, что нужно помириться с ромеями, взяв с них клятву, и сохранить таким путем оставшееся войско. [Они говорили, что] ведь нелегко будет скрыть бегство, потому что огненосные суда, стерегущие с обеих сторон проходы у берегов Истра, немедленно сожгут все [их корабли], как только они попытаются появиться на реке^[156]В «Повести временных лет» (51) тоже говорится о совещании
у Святослава и также приведено мнение сторонников
заключения мира: «аще не сотворим мира со царем, а
увесть царь яко мало нас есть пришедшие оступятъ ны
во граде. А руска земля далече»..

Тогда Сфендослав глубоко вздохнул и воскликнул с горечью:

«Погибла слава, которая шествовала вслед за войском росов, легко побеждавшим соседние народы и без кровопролития порабощавшим целые страны, если мы теперь позорно отступим перед ромеями. Итак, проникнемся мужеством, [которое завещали] нам предки, вспомним о том, что мощь росов до сих пор была несокрушимой, и будем ожесточенно сражаться за свою жизнь. Не пристало нам возвращаться на родину, спасаясь бегством; [мы должны] либо победить и остаться в живых, либо умереть со славой, совершив подвиги, [достойные] доблестных мужей!»^[157] Воинственные слова, влагаемые Диаконом в уста Святослава,
очень близки к его речи в изложении «Повести временных
лет» (50): «Уже нам некамо ся дети, волею и неволею
стати противу; да не посрамимъ земле Руские, но ляжемъ
костьми, мертвые бо срама не имамъ. Аще ли побегнемъ,
срамъ имамъ. Не имамъ убежати, но станемъ крепко,
аз же предъ вами пойду: аще моя глава ляжетъ, то промыслите
собою». Эту речь, безусловно, следует связывать не
с переяславецкой, как в летописи, а с доростольской
битвой (Карышковский. 1954, 175, и сл.). Сходство
речи Святослава у Льва Диакона и в «Повести» — важный
аргумент теории А. А. Шахматова (121-130; 465-468)
о болгарском источнике русской летописи..

Вот какое мнение высказал Сфендослав.

Глава VIII

О тавроскифах рассказывают еще и то, что они вплоть до нынешних времен^[158]Как это ни странно, у Льва Диакона нигде не сказано
о крещении Руси. Видимо, вся его информация о русских
относилась к предшествующему времени, а позднее он
не возвращался к своему сочинению. никогда не сдаются врагам даже побежденные, — когда нет уже надежды на спасение, они пронзают себе мечами внутренности и таким образом сами себя убивают. Они поступают так, основываясь на следующем убеждении: убитые в сражении неприятелем, считают они, становятся после смерти и отлучения души от тела рабами его в подземном мире. Страшась [80] такого служения, гнушаясь служить своим убийцам, они сами причиняют себе смерть. Вот какое убеждение владеет ими^[159]Представление о рабстве в потустороннем мире можно
усмотреть и в формуле договора Игоря с греками: «И
да будутъ раби въ весь и векъ в будущий» (ПВЛ. 35).
Однако смерть от собственного оружия упомянута в текстах
договоров как страшная кара за вероломство (там же.
52), так что утверждение Льва о самоубийстве у росов
сомнительно. Сходные представления были распространены
среди тюрок и венгров в средние века (Моравчик. 1955)
— Лев мог перенести на русских те сведения, которые
получил о верованиях других современных ему народов..

А тогда, выслушав речь своего повелителя, [росы] с радостью согласились вступить в опасную борьбу за свое спасение и [приняли решение] мужественно противостоять могуществу ромеев. На следующий день (шел шестой день недели, двадцать четвертый^[160]Как указано выше (примеч. 21), сообщение Льва Диакона
явно повреждено переписчиками — нужно читать не 24,
а 21 июля. — месяца июля) к заходу солнца все войско тавроскифов вышло из города; они решили сражаться изо всех сил, построились в мощную фалангу^[161]Лев Диакон использует архаические выражения Агафия;
нарисованная им картина боя малоправдоподобна. Согласно
Скилице (308), Цимисхий предпринял обходной маневр,
послав магистра Варду Склира, патрикия Романа и стратопедарха
Петра в тыл русским с целью отрезать их от Дористола.
Этот маневр удался. Именно зайдя с тыла, Анемас бросился
на Святослава, но был изрублен. и выставили вперед копья. Император со своей стороны выстроил ромеев и вывел их из укрепления. Вот уже завязалась битва, и скифы с силой напали на ромеев, пронзали их копьями, ранили стрелами коней и валили на землю всадников. Видя, с какой неистовой яростью бросался Сфендослав на ромеев и воодушевлял к бою ряды своих, Анемас, который прославился накануне убиением Икмора, вырвался на коне вперед (делать это вошло у него в обычай, и таким путем он уже поразил множество скифов), опустив поводья, устремился на [предводителя росов] и, ударив его мечом по ключице, поверг вниз головою наземь, но не убил. [Сфендослава] спасла кольчужная рубаха и щит, которыми он вооружился, опасаясь ромейских копий. Анемас же был окружен рядами скифов, конь его пал, сраженный тучей копий; он перебил многих из них, но погиб и сам — муж, которого никто из сверстников не мог превзойти воинскими подвигами.

Глава IX

Гибель Анемаса воодушевила росов, и они с дикими, пронзительными воплями начали теснить ромеев. Те стали поспешно поворачивать назад, уклоняясь от чудовищного натиска скифов. Тогда император, увидевший, что фаланга ромеев отступает, убоялся, чтобы они, устрашенные небывалым нападением скифов, не попали в крайнюю беду; он созвал приближенных к себе воинов, изо всех сил сжал копье и сам помчался на врагов. Забили тимпаны и заиграли военный призыв трубы; стыдясь того, что сам государь идет в бой, ромеи повернули лошадей и с силой устремились на скифов. Но вдруг разразился ураган вперемежку с дождем: устремившись с неба, он заслонил неприятелей; к тому же поднялась пыль, которая забила им глаза. И говорят, что перед ромеями появился какой-то всадник на белом коне; став во главе войска и побуждая его наступать на скифов, он чудодейственно рассекал и расстраивал их ряды. Никто не видал его, как рассказывают, в расположении войска ни до битвы, ни после нее, хотя император разыскивал его, чтобы достойно одарить и отблагодарить за то, что он свершил. Но поиски были безуспешны. Впоследствии распространилось твердое убеждение, что это был великомученик Феодор^[162]Скилица (308) утверждает, что это был день памяти великомученика.
В действительности церковь праздновала день Феодора
Стратилата 17 февраля .Что же касается 21 июля, то
это был день мучеников Феодора и Георгия (Синаксарь,
1902, 834). Видимо, только после победы над Святославом
этих мучеников превратили в святых воинов, которым
впоследствии посвящались на зтот день особые молебствия
(Грегуар, Оржельс. 1954, 141-142). Грегуар отмечает,
что Феодор Стратилат считался в Византии заступником
именно против русских (1936, 605; 1938, 279-282)., которого государь молил и за себя, и за все войско быть соратником, покровителем и спасителем в битвах. Говорят, что накануне сражения вечером произошло следующее. В Византии одной девице, посвятившей себя Богу, [81] явилась во сне Богородица, которую сопровождали огненные воины. Она сказала им:

«Позовите мне мученика Феодора»

— сейчас же к ней подвели храброго и смелого вооруженного мужа. Богородица обратилась к нему со словами:

«Твой Иоанн в Дористоле, о досточтимый Феодор, сражается со скифами и находится в крайнем затруднении; поторопись его выручить — если промедлишь, ему не избежать опасности».

Тот ответил, что готов повиноваться матери своего Господа и Бога, и, сказав это, сразу же удалился. Тут же и сон отлетел от глаз девицы. Вот каким образом сбылось сновидение этой девушки.

Глава X

Последовав за святым мужем, ромеи вступили в бой с врагами. Завязалась горячая битва, и скифы не выдержали натиска конной фаланги. Окруженные магистром Вардой, по прозванию Склир, который со множеством [воинов] обошел их с тыла^[163]Все это придаточное предложение оставлено без внимания
как русским (Попов. 93), так и немецким переводчиком
(Лоретто. 141)., они обратились в бегство. [Ромеи] преследовали их до самой стены, и они бесславно погибали. Сам Сфендослав, израненный стрелами, потерявший много крови, едва не попал в плен; его спасло лишь наступление ночи. Говорят, что в этой битве полегло пятнадцать тысяч пятьсот^[164]В переводе Д. Попова ошибочно дана цифра 15 тыс. (96).
Эта ошибка перекочевала в труды исследователей, изучавших
«Историю» не в подлиннике (Чертков. 1843, 90; Багалей.
1878, 21 и т. д.). скифов, [на поле сражения] подобрали двадцать тысяч щитов и очень много мечей^[165]Качество русских мечей высоко ценилось. В восточной
литературе упоминания о них не исчезают до XV в. Византийские
же мечи, по мнению арабов, были недостаточно крепки
(Кирпичников. 1966, 40-47).. Среди ромеев убитых было триста пятьдесят, но раненых было немало. Вот какую победу одержали ромеи в этом сражении.

Всю ночь провел Сфендослав в гневе и печали, сожалея о гибели своего войска. Но видя, что ничего уже нельзя предпринять против несокрушимого всеоружия [ромеев], он счел долгом разумного полководца не падать духом под тяжестью неблагоприятных обстоятельств и приложить все усилия для спасения своих воинов. Поэтому он отрядил на рассвете послов к императору Иоанну и стал просить мира на следующих условиях^[166]Лев Диакон приводит те условия мира, которые предложил
Святослав. Эти сведения дают представление о подлинной
обстановке при окончании войны. У Скилицы (309) таких
подробностей нет, есть только указание на восстановление
союзных отношений между Русью и Византией. Приведенное
«Повестью временных лет» (52) соглашение Святослава
с Цимисхием (датированное: месяц июль, индикт 14,
год 6479, т. е. 971), наоборот, не включает условий
прекращения военных действий, но является уже союзным
договором. Главное в нем — обязательство Руси оказывать
военную помощь Византии. (Анализ порядка заключения
соглашения о мире и его формулировок см.: Каштанов.
1972, 213-215.) Нет никаких оснований рассматривать
договор как полную капитуляцию Святослава (см.: Карышковский.
1955, 29). Он лишь продолжил прерванные в 970 г. переговоры,
отказавшись только от требования дани.. Тавроскифы, уступят ромеям Дористол, освободят пленных, уйдут из Мисии и возвратятся на родину, а ромеи дадут им возможность отплыть, не нападут на них по дороге с огненосными кораблями (они очень боялись «индийского огня», который мог даже и камни обращать в пепел), а кроме того, снабдят их продовольствием и будут считать своими друзьями тех, которые будут посылаемы по торговым делам в Византии^[167]В том виде, как соглашение изложено в русской летописи,
там не указано условие, касающееся торговли, но заключенный
договор фактически восстанавливал те льготы, которыми
обладали русские до войны., как было установлено прежде.

Глава XI

Император почитал мир гораздо больше войны, потому что знал, что мир сохраняет народы, а война, напротив, губит их. Поэтому он с радостью принял эти условия [росов]^[168]«Се же слышав, царь рад бысть» (ПВЛ. 51). Можно полагать,
что Цимисхий и в самом деле хотел сделать русских
союзниками, чтобы развязать себе руки для ведения
войн в Азии. Уже в начале своего правления он мечтал
о союзе с Русью (см.: VI, 8). Русские могли послужить
Византии «противовесом» печенегам, отношения с которыми
в тот период ухудшились., заключил с ними союз и соглашение и дал им хлеба — по два медимна^[169]Такого запаса хватило бы примерно на 1,5 месяца; медимн
— видимо, сыпучий модий — для этого времени мера содержания
воина, включавшая около 26 литр зерна (т. е. до 8-10
кг). 2 медимна — примерно около 20 кг зерна. Впрочем,
объем модия (медимна) в империи сильно колебался (см.:
Шильбах. 1970, 96-100). на каждого. Говорят, что из шестидесятитысячного войска росов хлеб получили только двадцать две тысячи человек, избежавшие смерти, а остальные тридцать восемь тысяч погибли от оружия ромеев^[170]В данном месте вряд ли нужно подвергать особому сомнению
данные Льва. Принимая во внимание, что обсуждался
вопрос о количестве продовольствия для возвращения
русских на родину, цифру 22 тыс. можно принять за
истинную. Что же касается потерь русских, то они,
по всей вероятности, были значительными (см.: Скилица.
309).. После утверждения мирного договора Сфендослав попросил у императора позволения встретиться с ним для беседы. Государь не уклонился и, покрытый вызолоченными доспехами, [82] подъехал верхом к берегу Истра, ведя за собою многочисленный отряд сверкавших золотом вооруженных всадников. Показался и Сфендослав, приплывший по реке на скифской ладье; он сидел на веслах и греб вместе с его приближенными, ничем не отличаясь от них^[171]Словом «приближенные» мы передаем греческое «etairoiV»,
так как Святослав и верхушка его дружины сидели в
лодке, хотя в тексте читаем «eteroiV — другие». Оба
эти слова произносилась византийцами одинаково, т.
е. мы предлагаем конъектуру, которую предусматривал
уже Газе.. Вот какова была его наружность: умеренного роста, не слишком высокого и не очень низкого, с мохнатыми бровями и светло-синими глазами, курносый, безбородый, с густыми, чрезмерно длинными волосами над верхней губой. Голова у него была совершенно голая, но с одной стороны ее свисал клок волос^[172]Греческое «qateron» ученые переводят по-разному: некоторые
— как «с обеих» (Рансимен. 1930, 213; Газе. 157; Лоретто.
143; Силистра. 1927, 152, и др.), другие — как «с
одной» (Оленин. 1814, 58; Левченко. 1956, 207; Златарский.
1972, 533; Попов. 97; Гедеонов. 1876, I, 361; Террас,
1965, 402 и т. д.). Иногда полагают, что прическа
Святослава — далекий образец малороссийского чуба,
однако более близкой представляется связь с обычаями
степняков (о внешности князя см.: Шевченко. 1965).
Облик киевского властителя должен был производить
ошеломляющее впечатление на византийцев, ибо противоречил
их собственным нормам самым вопиющим образом: ромеи
стригли волосы только по случаю траура или судебного
осуждения. Ходить стриженым представлялось уделом
шута или фокусника. Усы мужчины, видимо, брили, зато
бороды отпускали. Наконец, серьги среди мужчин носили
только дети и моряки (Кукулис. 1931 356-360; 386). — признак знатности рода; крепкий затылок, широкая грудь и все другие части тела вполне соразмерные, но выглядел он угрюмым и диким. В одно ухо у него была вдета золотая серьга; она была украшена карбункулом, обрамленным двумя жемчужинами. Одеяние его было белым и отличалось от одежды его приближенных только чистотой^[173]Лев Диакон так описывает мирные переговоры, как будто
сам был их очевидцем. Но вряд ли это так. Он, возможно,
правильно — по рассказам очевидцев — рисует наружность
Святослава, но повествование его не вызывает доверия
из-за особого пристрастия подражать древним авторам.
В данном случае, как показал Газе (489), описание
наружности Святослава напоминает описание Приском
Аттилы.. Сидя в ладье на скамье для гребцов, он поговорил немного с государем об условиях мира и уехал^[174]Такая обстановка переговоров обусловливалась соображениями
безопасности и была обычным делом: согласно Феофилакту
Симокатте, с лодки разговаривал с аварским хаганом
византийский полководец Приск в конце VI в. (262-263);
по Константину Багрянородному, так же вели переговоры
с печенегами имперские послы (Адм.). Однако тот факт,
что Святослав сидел перед императором, имел, может
быть, особый смысл.. Так закончилась война ромеев со скифами.

Глава XII

Сфендослав оставил Дористол, вернул согласно договору пленных и отплыл с оставшимися соратниками, направив свой путь на родину. По пути им устроили засаду пацинаки — многочисленное кочевое племя, которое пожирает вшей^[175]О так называемых фтирофагах рассказывают Геродот (IV,
109), Страбон (XI, 2, 14; 19), о них упоминают Плиний
Старший, Помпоний Мела, Арриан, Птолемей и др. Слово
«jqeir» имеет два основных значения: «вошь» и «шишка».
Что здесь хотели сказать античные авторы, не совсем
ясно (не снимает вопроса и специально посвященная
этому статья Беляева (1964), в которой, кстати, Лев
Диакон не упомянут). Однако можно быть уверенным,
что наш историк пишет именно о «вшеядности» печенегов:
хотя само слово заимствовано из геродотовой традиции,
на что указывает и употребленное далее «amaxobioi
— живущие в повозках», также встречающееся у Геродота
(IV, 121). Возможно, что Лев Диакон привязал к стереотипу
известные ему факты: арабский путешественник X в.
Ибн-Фадлан, вряд ли испытавший на себе влияние Геродота,
во время пребывания на Волге видел, как аборигены
поедали вшей, и описал это во всех ужасающих подробностях
(Ибн-Фадлан, 130)., возит с собою жилища и большую часть жизни проводит в повозках^[176] Печенеги — союз тюркских племен, появившийся в Северном
Причерноморье в конце IX в. Набеги печенегов на Русь
продолжались до 1036 г. Об этом народе см.: Васильевский.
1872; Моравчик. 1958, I, 78-90; II, 247; Плетнева,
1958. Лев Диакон презрительно отзывается о печенегах
(что было в обычае у византийцев, когда они писали
о кочевниках), а в его рассказе о гибели Святослава
чувствуется симпатия к русским. Во время похода Святослава
970 г. печенеги были его союзниками. Их отношения
ухудшились к моменту соглашения с Цимисхием. Скилица
(310) отмечает, что печенеги были очень недовольны
тем, что Святослав заключил союз с Византией. По Скилице,
Святослав попросил императора об отправке посольства
к печенегам, чтобы договориться с ними о пропуске
росов через их пределы. Согласно «Повести Временных
лет» (50), печенеги были враждебными Святославу («ратными»)
еще до заключения мира под Доростолом. В качестве
посла к печенегам был отправлен епископ Евхаитский
Феофил, оформивший договор 971 г. с русскими, но они
будто бы отказались пропустить росов. Считается, что
византийская дипломатия натравила печенегов на Святослава.
Однако мы сомневаемся в этом. Цимисхий хотел сохранить
добрые отношения со Святославом. Союз с Русью был
выгоден для Византии. Интересно, что русская летопись
вовсе не обвиняет византийцев в предательстве. По
«Повести временных лет», русские отправились домой
с богатейшей добычей и пленными («везет именье много
от греком полон бесчислен…»). Святослав, конечно,
отпустил пленных византийцев, но по условиям мира
вовсе не требовалось возвращения всей добычи, которая
досталась в войне с болгарами. По летописцу, не византийцы,
а жители Переяславы (т. е. болгары) оповестили печенегов
о том, что войско Святослава незначительно, а добыча
колоссальна (ПВЛ. 52). Можно полагать, что именно
наличие большой добычи было причиной того, что Святослав
отказался возвращаться на конях, как ему советовали,
а отправился на ладьях, морским и речным путем, и,
избрав этот опасный путь, погиб весной 972 г. Печенежский
хан Куря велел сделать из черепа убитого князя чашу.. Они перебили почти всех [росов], убили вместе с прочими Сфендослава, так что лишь немногие из огромного войска росов вернулись невредимыми в родные места.

Таким образом, император Иоанн, как явствует из предыдущего рассказа, всего в четыре месяца победил полчища росов и возвратил ромеям Мисию. Он переименовал Дористол в Феодорополь в честь Стратилата мученика Феодора^[177]Скилица (309) утверждает, что Феодорополем был назван
город Евхания (см. примеч. 28, кн. III; Делеайе. 1923,
129-134; Шульце. 1930, 121-123). Но недавно найденные
в Болгарии византийские печати доказывают что там
был город, переименованный в Феодорополь, хотя это
и не был Преслав (Икономидис. 1986, 330). и, оставив там надежную охрану^[178]О том же пишет и Скилица (310). С прекращением византийско-русской
войны вся северо-восточная Болгария стала византийской
провинцией, и Цимисхий стал укреплять власть Византии
как на границах, так и внутри захваченных земель.
Раскопки показали наличие укреплений на крутом правом
берегу Дуная в слоях конца X в. (Диакону. 1969, 43-49;
Божилов. 1970, 75-96)., вернулся с большими трофеями в Византий. Встретив императора перед стенами, горожане преподнесли ему венцы и скипетры, отделанные золотом и драгоценными камнями. Они привезли с собою и украшенную золотом колесницу, запряженную белыми лошадьми; они просили [Иоанна] взойти на нее, чтобы отпраздновать полагающийся в таких случаях триумф. Иоанн принял венцы и скипетры, богато одарил за них горожан, но взойти на колесницу не пожелал. Устлав золотое сиденье колесницы пурпурными мисийскими одеждами и венками, он водрузил на нем вывезенное из Мисии изображение Богородицы, заключающей в свои объятия богочеловеческий Логос^[179]То же самое несколькими столетиями позднее сделал император
Иоанн Комнин (Киннам. I, 5; Сафа. 195). Религиозная
окрашенность триумфа должна была подчеркнуть провиденциальный
характер побед Византии — едущая в триумфаторской
колеснице Богородица была зримым поглощением этой
идеи (Александер. 1962, 346). Культ девы Марии начал
распространяться в Византии позже, чем на Западе:
ее изображение на монетах зафиксированы лишь с начала
X в., а изображение Богородицы, увенчивающей императора,
начинает появляться только при Никифоре Фоке (Грирсон.
1982, 37). Однако уже с начала VII в. Приснодева считалась
защитницей Константинополя (Кэмерон. 1978).. Сам он следовал на резвом коне сзади, увенчав голову диадемой, с венцами и скипетрами в руках.

Таким образом проехал Иоанн, совершая свой триумф посреди города, украшенного повсюду пурпурными одеяниями, осененного наподобие брачного чертога ветвями лавра и златоткаными покрывалами. Он вступил в великий храм божественной Премудрости и, воздав благодарственные молитвы, посвятил Богу [83] первую долю добычи — роскошный мисийский венец, а затем последовал в императорский дворец, ввел туда царя мисян Бориса и приказал ему сложить с себя знаки царского достоинства. Они состояли из тиары, отороченной пурпуром, вышитой золотом и жемчугом, а также из багряницы и красных полусапог^[180]Регалии болгарского царя, как мы видим, ничем не отличались
от византийских, и это понятно, если учесть притязания
Симеона на константинопольский престол и глубину проникновения
византийской культуры в Болгарию в X в.. Затем он возвел Бориса в сан магистра^[181]После пышного триумфа, который с восторгом описан и
Скилицей (310) и Зонарой (XVII, 4), Цимисхий ликвидировал
независимость Болгарии, лишив Бориса эмблем царской
власти и сделав его византийским вельможей. По Скилице,
это случилось не во дворце, а «на глазах горожан»,
по Зонаре — на Плакотийской площади.. Вот каким образом император Иоанн в очень короткое время сверх всяких ожиданий одержал столь великую победу, сломил и поверг ниц своей воинской опытностью, мудрой доблестью и отвагой высокомерное бахвальство росов и подчинил ромеям Мисию^[182]Болгария, однако, еще не исчезла как государство и
сохраняла некоторый международный вес, но помыслы
Цимисхия все больше связывались с Малой Азией. Он
стремился к захвату новых территорий для малоазийской
знати. Западная же Болгария не была покорена, это
явствует из того, что 23 марта 973 г. послы болгар
были на приеме у императора Оттона I в Кведлинбурге
(Титмар Мерзебургский. II, 31, 68: Ламперт Гарцфельдский.
973 г., 32; Анналы Альтаненские, 973 г, 787). Можно
предположить, что эти послы представляли Западную
Болгарию, где еще сохранялась местная власть, и что
боровшиеся за независимость болгары вступили в контакт
с венграми. Лев Диакон не интересовался судьбой Болгарии
при Цимисхии.. Вернувшись в Византий, он провел там зиму, награждая по обычаю подданных дарами и развлекая обильными угощениями.

Скачать книгу

Раздел “Святослав Храбрый”

1. Лев Диакон употребляет античное слово «мисяне». Так называли жителей древней Фракии. Лев под мисянами подразумевает славянскую народность болгар, формирование которой завершилось в начале X в. Впоследствии обозначение «мисяне» сделалось в Византии обычным в отношении болгар (см.: Моравчик. 1958, II, 180-181), но Лев Диакон первым употребил его. Одновременно так же стал называть болгар поэт Иоанн Геометр.
2. Эту дань Византия платила Болгарии с 927 г. Подобные выплаты были обычным инструментом имперской внешней политики, и потому описанное дальше Львом «негодование» Никифора нельзя не счесть лицемерным.
3. Вышe (см. кн. II, примеч. 10) Лев называет скифами венгров, а здесь – уже болгар. Отметим, что вся придуманная Львом речь Никифора находится в вопиющем противоречии с реальностью болгаро-византийских отношений X в.
4. Если считать, что болгарское посольство прибыло в Константинополь зимой 965/66 г., тогда непонятно, как датировать этот упомянутый Львом Диаконом поход: ведь весной 966 г. Никифор отправился войной в Сирию. Мало вероятно, чтобы он мог за одну весну провести две военные кампании в противоположных концах империи. Скорее, встреча Никифора с болгарами произошла зимой 966/67 г., и поход в Болгарию следует тогда отождествить с той инспекционной поездкой в июне 967 г., о которой пишет Скилица (276-277): по его версии, император, проезжая вдоль болгарской границы, послал письмо царю Петру, требуя, чтобы тот перестал пропускать через болгарскую территорию венгров, грабящих византийские владения. Поскольку Петр уклонился от обещаний. Никифор по возвращении в Константинополь отправил, как об этом сообщает и Лев Диакон, патрикия Калокира на Русь. О войне — ни слова. Большинство исследователей пытались совместить рассказ Скилицы с изложением Льва, но эти попытки остались неудачными. Мы полагаем, что заслуживает доверия версия лишь одного из источников и что предпочтение следует оказать Скилице. Слухи о том, что ромейской державной гордости было нанесено якобы неслыханное оскорбление со стороны болгар и что Никифор смыл позор кровью, могли распространяться в 967 г. и из официальных источников: таким способом император, возможно, рассчитывал восстановить свой пошатнувшийся авторитет среди подданных (Иванов. 1981).
5. Цитата из Гомера (Ил. XVI, 110-111).
6. Гем — совр. Стара-Планина, Родопы — горы в Болгарии.
7. Не странно ли, что Никифор узнал о характере местности Болгарии только во время похода? Да и мог ли он, всю жизнь воевавший в горах, так опасаться их? Мотивы внезапного прекращения войны, приведенные Львом, столь же неубедительны, как и мотивы ее начала (Иванов. 1981).
8. Очевидно, речь идет о разгроме византийского войска болгарами при Никифоре I в 811 г. (ср. ниже: VI, 9).
9. По Скилице (277), Калокир был сыном протевона (видного представителя городской верхушки) Херсона. Род Калокиров, очевидно, принадлежал к знати: Лев Диакон упоминает Калокира Дельфина (X, 9); сохранилось письмо 997 г., в котором молодой Калокир фигурирует как курьер дипломатической миссии к Оттону III (Шрамм. 1925, 98, 100). Посольство Калокира было отправлено на Русь, по-видимому, в 967 г. (Знойко. 1907, 213-258; Карышковский. 1952/138).
10. Имя «тавроскифы» впервые встречается у Птолемея (III, 5, 11), помещающего этот народ в низовьях Днепра. Там же помещают тавроскифов (называемых иногда скифотаврами) эпитоматор Страбона и Юлий Капитолин. Большинство же авторов считают, что это племя жило в Крыму: Плиний Старший, Страбон, Арриан, Юлий Солин, Псевдо-Арриан, Синесий, Зиновий, Амвросий, Евстафий Солунский, Иоанн Цец и др. Наименование «тавроскифы» не ученая выдумка: оно фигурирует и в надписях, в частности в титуле боспорских царей. Видимо, под названием «тавро-скифы» имелись в виду тавры горного Крыма, подвергавшиеся сильному влиянию скифской державы, расцвет которой падает на I-II вв. н. э. Тавроскифы представлялись реальным народом еще Прокопию (Постр. III, 7, 10), но в «Житии Иоанна Готского» (IX в.) и «Житии херсонских мучеников» (X в.) упоминание этого народа — уже явная архаизация в духе позднеантичной традиции (Соломоник. 1962). Лев Диакон первым использовал данное этническое наименование применительно к русским. Видимо, его выбор определяло то, что они приблизились к византийским владениям с севера. Существует, впрочем, и такая точка зрения (Талис. 1974, 90-99), что здесь отразилось воспоминание о том времени, когда в Крыму действительно жили русские. В «Истории» русские названы скифами — 63 раза, росами — 24, тавро-скифами — 21 и таврами — 9 раз. В то же время Скилита, использовавший общий с Львом источник, говорит лишь о скифах и росах. Таким образом, «тавроскифы» — нововведение Льва Диакона (Карышковский. 1960, 43-44), после которого этот этникон прочно утвердился за русскими: им пользовались и Пселл, и Атталиат, и Анна Комнина, и Никита Хониат, и др.
11. В Византии были широко распространены иредставлеиил о скором конце света. Часто цитировалось библейское пророчество Иезекииля о «Гоге и Магоге князя Рос» (ср. примеч. 39, кн. IX). Созвучное со словом «Русь» слово «рос» стало прилагаться и к появившемуся в середине IX в. на исторической сцене новому народу. В это время патриарх Фотий, говоря о русских как о неизвестном дотоле народе, называет его «qrulloumenon — пресловутый», намекая на то, чти народ Русь и есть загадочные «Рос» Иезекииля (Сюзюмов. 1940, 121-123). Лев Диакон, разумеется, был осведомлен об этом толковании, см. ниже: IX, 6.
12. 15 кентинариев составляют около 455 кг. Впрочем, реальное содержание кентинария могло сильно меняться (см.: Дагрон, Морриссон. 1975, 148-152). Если учесть, что согласно Константину Багрянородному, русский наемник получал ежегодно 30 номисм, то окажется, что сумма рассчитана на 3600 человек. Такой армии было бы явно недостаточно для завоевания Болгарии. Но киевский князь Святослав не был наемником: военная помощь входила в условия договора Руси с Византией от 944 г. (ПВЛ. 37-38). Таким образом, переданные через Калокира деньги были лишь подарком. Его миссии благоприятствовали дружественные в то время отношения между Византией и Русью: Лиутпранд (190) сообщает, что в бухте Константинополя он видел 20 июля 968 г. два русских корабля. Направить против неприятеля соседнюю дружественную страну было обычным приемом византийской дипломатии.
13. Из слов Льва можно заключить, что император предложил русским полностью овладеть страной. Но у Скилицы (372) сказано иначе: «выступить в поход против болгар», тут, видимо, отразилась неясность самого договора, который Святослав понял в том смысле, который передан Львом и который соответствовал его планам (см.: Греков. 1953, 328 и сл.; Левченко. 1956, 254, и сл.), тогда как Никифор хотел получить только помощь от русских.
14. Титул «архонт» являлся официальным титулом киевского князя в Византии, значение его было определено нечетко. Термин «катархонт», используемый Львом, еще более расплывчат: так он называет и иноземцев (V, 1; IV, 8; VI, 6), и соотечественников, военных (I, 3; II, 1; 11; III, 1; VII, 8) и гражданских (III, 3; 6; V, 6).
15. Это общее суждение о «варварах» широко распространено уже в позднеантичной литературе: так писали о них и Приск, и Прокопий. Оно основывалось на том, что константинопольскому двору действительно удавалось, одаривая вождей «варваров», отвлекать их от набегов на империю и направлять воинственный пыл племен, переживавших стадию военной демократии, на их соседей. Почти слово в слово со Львом поучает сына Константин Багрянородный: «Итак, знай, что все северные племена по природе своей жадны до денег, алчны и совершенно ненасытны. Их натура поэтому всего жаждет и до всего вожделеет, и не положены пределы ее влечениям; всегда ей хочется большего, и из малой пользы она желает извлечь большие выгоды» (Конст. Багр. Адм. I, 66, 14-19).
16. Значение миссии Калокира в событиях, связанных с походом Святослава на Балканы, остается во многом неясным. Вряд ли можно сомневаться, что часть населения Древней Руси еще видела в войне выгодный промысел. Однако во внешнеполитической деятельности русских князей явственно выступают вполне конкретные государственные задачи. Возможно, Святослав и независимо от миссии Калокира мог после удачных войн с хазарами стремиться к распространению своего государства на Балканы. Наконец, весьма важно, что по договорам с Константинополем, сохранявшим в то время свою силу, Древняя Русь являлась союзником империи (ср. примеч. 26, кн. IV). Тот факт, что для столь важной миссии был выбран Калокир, отражает давние связи Древней Руси с Херсоном.
17. Вряд ли прав Лев Диакон, утверждая, что Калокир сразу стал призывать Святослава к войне против империи. Согласно Скилице (288), это случилось позднее, уже при Цимисхии, что более правдоподобно. И в самом деле, Лев в своем повествовании объединил два похода Святослава в один так, что, помимо прочих недоразумений, произошло смешение целей начальной и последующей деятельности Калокира. Очень возможно, что лишь тогда, когда Калокир получил сообщение об убийстве Никифора, он решил при опоре на Святослава поднять мятеж и захватить власть. Это тем более вероятно, что Калокир, возведенный Никифором в сан патрикия, считался его приверженцем и не мог надеяться на успех своей карьеры при Цимисхии, убийце Никифора. Более убедительным представляется, что версия о начальном этапе действий Калокира, изложенная Львом, исходила от официальных кругов правительства Иоанна Цимисхия. Реальные истоки интриг Калокира следует искать в недовольстве военной аристократии по поводу расправы над Никифором и возведения на престол его убийцы; также необходимо сопоставить активность Калокира с выступлением Фок, происшедшим как раз в это время.
18. Транскрипция этого имени в форме «Сфендославос» позволяет заключить, что в то время в славянском языке сохранялись носовые гласные.
19. Сообщение Льва о численности русского войска некоторые исследователи признают преувеличением (Левченко. 1956, 259-260): трудно себе представить, как Святослав мог перевезти такое войско на лодках-однодеревках и прокормить его во время следования через голодную причерноморскую степь. Отметим путаницу на этот счет в английской историографии: в «Истории I Болгарского царства» С. Рансимена (1930, 201) сказано, что войско Святослав состояло из 16 тыс. От него эта ошибка перекочевала к другим исследователям (см., напр.: Броунинг. 1973, 71; Ланг. 1976, 67). Следует, однако, иметь в виду, что уходившее в 971 г. из Болгарии русское войско, писле многочисленных боев и пережитого в Доростоле голода, насчитывало все еще более 20 тыс. воинов.
20. Побратимство было знакомо каноническому праву и юридической практике в Византии (см.: Бекк. 1959, 62), но подобный союз с чужестранцем рассматривался как измена (Шангин. 1941, 40-41).
21. Скилица (277) относит начало похода Святослава на Болгарию к августу 11 индикта, т. е. к концу лета 968 г. (см.: Карышковский, 1952, 127, и сл.). Время года было удобно для похода: урожай в Болгарии был уже собран, и Святослав мог быть уверен, что войско будет обеспечено продовольствием.
22. Доростолум, Дористол, Дристра (совр. Силистра) — древнефракийский город на Дунае, был основной военной базой Святослава во время его кампании на Балканах.
23. Петр Болгарский, сын Симеона, правил с 927 г. В отличие от своего воинственного отца он в течение всего царствования сохранял дружественные отношения с Византией. Лев Диакон выражает Петру явное сочувствие, что, впрочем, не мешает ему именовать царя «hgetwr — предводитель», хотя официально титул «василевс болгар» и был признан за ним в Константинополе (ср. примеч. 23). Вскоре после кончины Петр был канонизирован болгарской церковью. Дата его смерти — 30 января — устанавливается по сохранившимся литургическим текстам; что касается года, то он точно неизвестен (Иванов. 1970, 383-385). Большинство ученых ныне принимает 970 г., а не 969.
24. Лев Диакон описывает один поход, между тем их было два: первый – в августе 968 г., второй годом позже (Скилица. 277; ПВЛ. 47-50). В промежутке Святослав вынужден был вернуться на Русь, поскольку печенеги осадили Киев – видимо, не без наущения Константинополя, стремившегося убрать из Болгарии опасного союзника. Однако в 969 г. русские снова появились на Дунае, на этот раз уже явно вопреки византийским интересам. Описанные Львом Диаконом приготовления Никифора относятся ко второму походу: император готовился не только к наступательной войне, но и к обороне столицы со стороны моря.
25. Это, несомненно, так называемые катафракты. С появлением тяжеловооруженной конницы катафрактов в среде стратиотов фактически оформилась особая социальная прослойка, впоследствии сомкнувшаяся с прониарами, а возможно, и давшая начало этой новой категории военной знати в империи (Острогорский. 1971, 11; см. также: Рубин. 1955, 264, и сл.).
26. Имеется в виду цепь, преграждавшая вход не в Босфорский пролив, а в бухту Золотой Рог: башня Кентинарий находилась в северо-восточной части Константинополя, у подножия Акрополя, а башня Кастеллий — на противоположном берегу Золотого Рога, в Галате (Гийян. 1955, 88-120; Жанен. 1950, 275, 420).
27. На основании этой фразы Льва высказывались предположения, что уже при Никифоре существовал союз между Святославом и болгарами, направленный против Византии (Мутафчиев. 1931, 77-94; Карышковский. 1951, 101-105). Однако из данного абзаца, стоящего в оптативном (желательном) наклонении, можно делать вывод только о предусмотрительности Никифора, которого устрашили быстрая победа Святослава и тот факт, что народные массы Болгарии не проявили особой враждебности к его войску. Никифор потерпел неудачу: он надеялся, что Святослав, разгромив Болгарию, вернется с добычей в Киев, а тот прочно укрепился на севере Болгарии и подчинил ее своему влиянию; об объединении сил болгар и Руси против Византии уже при Никифоре мы не имеем сведений.
28. Никифор предпочел вести переговоры с болгарами, потому что совместная борьба с ними против Святослава дала бы ему возможность упрочить влияние и Болгарии. Лев Диакон имеет в виду, что болгары были христианами: Болгария приняла христианство от Константинополя в 865 г.
29. Семейство Эротиков было довольно известным в Византии. Прослеживается с X до середины XI в. Из него вышел ряд крупных столичных чиновников (Каждан. 1974, 125-126, 161).
30. Епископ эпархии Евхаиты Филофей, очевидно, был опытным дипломатом: он неоднократно возглавлял различные миссии (III, 6-7; Скилица. 310). Ср. примеч. 28, кн. III. Датировка посольства Филофея и Никифора Эротика связана с известием о том, что болгарские невесты прибыли ко двору императора Никифора только незадолго до его убийства, т. е. приезд послов в Преслав можно датировать осенью 969 г. (Ср. Анастасиевич. 1932, 51-60; Карышковский. 1952, 136.) Вряд ли можно признать удачной попытку П. Мутафчиева (1931, 85, примеч. 25) и М. В. Левченко (1956, 262) отнести дату посольства к началу 968 г. Смысл этой попытки состоял в том, чтобы как-то объяснить дружеский прием, оказанный болгарскому послу в Константинополе в июне 968 г. (о чем нам известно от Лиутпранда, 185-186). Действительно, если бы в 967 г. болгаро-византийские отношения были разорваны, а к июню 968 г. восстановлены, то необходимо замирение сторон датировать 967/68 г. Но это явное насилие над источником: во-первых, Лев Диакон связывает посольство Филофея и Эротика с русским нападением на Болгарию, начавшимся лишь в августе 968 г., а во-вторых, с соглашением о династическом браке. Болгары могли замешкаться с отправкой принцесс в Константинополь, но не на полтора же года. Почести, с какими встречали при дворе в июне 968 г. болгарских послов, свидетельствуют лишь о том, что в 967 г. не было разрыва болгаро-византийских отношений.
31. Лев Диакон, духовное и придворное лицо, не мог не знать, что в Болгарин к тому времени было широко распространено еретическое учение богомильство. Видимо, оно еще не осознавалось в Византии как опасное для церкви и для власти: ни в одном византийском источнике X в. нет упоминаний о нем.
32. Лев Диакон упоминает «царский род», а чуть ниже — «царскую кровь» болгарских владетелей. Еще в 913 г. Симеон Болгарский силой принудил Византию признать за ним царский титул. Мирный договор 927 г. официально закрепил титул «basileuV twn boulgarwn? — василевс болгар» за сыном Симеона Петром, но византийские авторы упоминали об этом неохотно. Лев Диакон не составляет исключения: он предпочитает называть болгарского царя «archgoV — вождь», «arcwn — князь», «hghtwr — предводитель».
33. Сыновьям императора Романа II Василию — будущему императору Василию II Болгаробойце (976-1025) и Константину — будущему Константину VIII (1025-1028) было соответственно 13 и 10 лет. Что касается болгарских девушек, то степень их принадлежности к царскому дому неизвестна: возможно, это были дочери старшего брата Петра — Михаила. Поскольку в международной иерархии государей, созданной Константинополем, византийскому императору не было равных, династические браки считались унизительными для империи. От них горячо предостерегал сына Константин VII (Конст. Багр. Адм. 70-76). Однако политическая конъюнктура довольно часто заставляла византийцев поступаться державной гордостью: Константин V был женат на дочери, а Юстиниан II – на сестре хазарского хагана; Петр женился на византийской принцессе Марии, внучке Романа I, а киевский князь Владимир Святославич — на сестре Василия II и Константина VIII Анне.
34. Это свидетельствует о том, что столица Болгарии Преслав не была к тому времени занята войсками Святослава. Вряд ли Святослав, покидая Болгарию, мог повсюду оставлять свои гарнизоны. Скорее его власть простиралась только на некоторые дунайские города, а с царем Болгарии Борисом II был заключен мир.
35. Арабский писатель ал-Бекри рассказывает о болгарах: «Цари их ездят на больших телегах. В углах их четыре крепкие подпоры, и к ним привешен крепкими цепями кузов, который обивается шелком, и потому не трясется сидящий в нем так, как трясется телега» (Куник, Розен. 1878, 57).
36. Русская угроза явственно обозначилась уже в последние месяцы правления Никифора: составленный в это время диалог «Филопатрис» упоминает о набегах «скифов» (334, 342). Очевидно, второе появление Святослава в Болгарии с самого начала носило антивизантийский характер.
37. Это был поход объединенных сил мусульман во главе с Захаром (Скилица. 287). По Яхъе (142-145), пятимесячная осада Антиохии окончилась неудачей.
38. Патрикий Николай получил для защиты Антиохии под свое командование войска стратига Месопотамии (Скилица. 287). Этого Николая дважды, при Никифоре и Цимисхии, посылали для переговоров к халифам (Гийян. 1974, 66). Цимисхий, не чувстнуя еще себя на троне уверенно, поставил во главе войска евнуха, со стороны которого не могло быть опасности мятежа.
39. Таким образом, дело не должно было ограничиться суммой в 15 кентинариев. Цимисхий предложил Святославу выплатить остальные деньги за поход. По-видимому, пока Никифор сохранял мирные отношения с русскими в течение 968 г., Святослав также получал от него еще какие-то суммы: «…и седе княжа ту в Переяславце емля дань на грецех», — сообщает летописец (ПВЛ. 47).
40. Эти слова дали многим историкам пищу для предположений о существовании приазовской Руси. Но данная гипотеза зиждется лишь на неточности перевода, как латинского — Газе, так и старого русского — Попова (Карышковский. 1960, 40-43). Однако Д. Л. Талис считает, что Боспор недаром связывался в сознании Льва Диакона с Русью: ведь арабские писатели называют Боспор Росией, и это далеко не единственный топоним с корнем «рос» в Крыму. Тогда по-новому встал бы вопрос об употреблении применительно к русским этнонима «тавроскифы» (Талис. 1974). Впрочем, археологических свидетельств русского присутствия в Крыму до конца X в. нет (Гадло. 1968, 65). Итак, несмотря на то что дискуссия о причерноморской Руси ведется давно (Половой. 1961; Цанкова-Петкова. 1970; Литаврин. 1972, и т. д.), вопрос этот по-прежнему остается открытым (Удальцова. 1969, 129; Арвейлер. 1971).
41. В обмен на уступку Мисии ромеям Цимисхии признавал право Древней Руси на владение Керченским проливом. Фактически он предлагал Святославу продолжать завоевания в Северном Причерноморье, где в то время кочевали печенеги. Согласно русской летописи, и Ольга была недовольна походами Святослава в Болгарию, усматривая главную опасность в кочевниках; такой взгляд являлся вполне реалистичным не только в ситуации того времени, но и для дальнейшей истории Древней Руси.
42. В действительности все было наоборот: со второй четверти IX в. историческая Македония (за исключением области Фессалоники) входила в состав первого Болгарского царства. Для имперских идеологов, однако, северной границей Византии по-прежнему оставался Дунай, как и сотни лет назад. О расширительном толковании термина «Македония» в Византии см.: Амантос. 1924, 44.
43. Котраги (кутригуры) — тюркское племя, жившее у Азовского моря в V-VII вв. (Моравчик. 1958, II, 165). По Феофану (356), это народ, одноплеменный с болгарами. См.: Лишев. 1954, 352; Цанкова-Петкова. 1954
44. В рукописи Льва Диакона — «харары», но это явная описка. Ранние известия о хазарах относятся к IV в. Кочевали в Западно-Прикаспийской степи. В течение нескольких столетий Хазарский хаганат был великой державой Восточной Европы. В 965 г. хазары были разгромлены Святославом (Данлоп. 1954; Гумилев. 1966).
45. Народ хунавов упоминается также у Псевдо-Каллисфена (792); кроме того, во многих источниках фигурирует епископство Хунавия на западе Балкан. В «Слове о полку Игореве» встречаются некие «хинова» (см.: Словарь-справочник. 1984, 120-122). Видимо, все это разные звучания этнонима «кун»; племя с таким названием образовало восточную часть половцев (Добродомов. 1978, 103; 125). Ср.: Моравчик, 1958, II, 347.
46. Константин IV Погонат был византийским императором в 668-685 гг. Болгары появились на Дунае в 70-х годах VII в.
47. Имя Булгара, якобы родоначальника болгарского народа, впервые встречается в латинском переводе Феофана Анастасием Библиотекарем, на основании чего издатель К. де Боор произвел конъектуру греческого текста (Моравчик. 1958, II, 98). См.: Ангелов. 1971, 346. Упоминание о Булгаре имеется и у Иосифа Генесия (85-86). Кроме того, в рукописи, опубликованной Сп. Ламбросом (1917, 112) и представляющей собой род краткого справочника, есть фраза, буквально соответствующая тексту Льва Диакона. Историк мог воспользоваться одним из таких справочников, или же, наоборот, автор справочника Ламброса мог списать фразу у Льва. Наконец, имя Булгара известно Михаилу Сирийцу (Михаил. 110).
48. Это — единственное место, где Лев называет Болгарию ее собственным именем. Данный экскурс ничем, кроме упоминания о котрагах, не напоминает знаменитый экскурс Феофана (368-369; 372-375); источник сведений Диакона неизвестен.
49. Видимо, власть Святослава все же не распространялась на западную часть Болгарии, которая в дальнейшем стала очагом болгарского сопротивления византийской экспансии.
50. Филиппополь — город во Фракии на реке Эвр (Марица), ныне Пловдив. Основан в IV в. до н. э. Филиппом Македонским на месте фракийского поселения Пулпудева.
51. Цифра 20 тыс. — очевидное преувеличение, тем более, что, как явствует из «Истории», это была даже не большая часть населения города. Но самый факт террора в Филиппополе достоверен: по сообщению Скилицы (285), Цимисхий вскоре переселил туда значительное число «манихеев» из Малой Азии — видимо, город совсем обезлюдел. На то же самое указывает и русская летопись: «И поиде Святослав ко граду, воюя и грады разбивая, иже стоят и до днешняго дня пусты» (ПВЛ. 50). О разгроме Филиппополя пишет и Анна Комнина (394-395). Расправа над Филиппополем свидетельствует, что не только среди болгар не было единства в отношении к Святославу, но и политика самого Святослава в Болгарии была неоднозначной, Филиппополь находился недалеко от византийской границы, и проимперские настроения явно были там сильнее, чем в северной Болгарии.
52. В этих запальчивых словах Святослава могло отразиться смутное воспоминание о тех временах, когда славяне в VII в. заняли практически весь Балканский полуостров {Литаврин. 1986, 378).
53. Имеются в виду мирные договоры Византии с Русью 907, 911 и 944 гг. Ссылка на божье посредничество содержится во всех трех договорах. 907 г.: «… целоваше сами крест, а Олега водиша и мужей его по роту по русскому закону»; 911 г. — «…честным крестом с Святою единосущною троицею единого истинного Бога нашего… мы же кляхомся ко царю вашему, иже от Бога суще, яко Божие здание, по закону и по покону языка нашего не преступати на нем, ни иному от строки нашея от уставленных слов мира и любви»; 944 г.: «Аще кто преступит ее… да будет клет от Бога и от Перуна».
54. Игорь княжил с 912 г. Объединил восточнославянские племена между Днестром и Дунаем; в 941 г. предпринял неудачный поход на Византию; в 944 г. заключил с нею договор.
55. Имеется в виду договор Олега. Многие исследователи считают его поход легендарным, но данное упоминание Льва — единственное в византийской литературе — доказывает его истинность (Сюзюмов. 1916, 165; Васильев, 1951, 176-177).
56. Число 10 тыс. фигурирует во многих источниках. Оно известно Скилице (229), Зонаре (III, 476), Нестору (49). Более правдоподобно сообщение Лиутпранда о тысяче кораблей.
57. Данный пассаж может служить доказательством знакомства Льва Диакона с житием Василия Нового, тоже повествующим о походе Игоря (Карышковский. 1960, 47), где читаем: «…едва спаслись в свою землю, чтобы рассказать о том, что с ними случилось» (Василий Новый. 86, см. также 84). В Константинополе знали о приближении Игоря. И хотя византийский флот был в это время далеко на Востоке, протовестиарий Феофан, возглавивший оборону столицы, отремонтировал по приказу Романа I несколько старых торговых судов и снабдил их «греческим огнем». 8 июля 941 г. у входа в Боспорскую гавань русский флот был подожжен и отступил. В то время как большая часть русских сил высадилась на черноморском побережье и продолжала боевые действия до сентября, сам Игорь сразу же вернулся в Киев (Половой. 1961), так что сведения Льва Диакона верны (см. также примеч. 42, кн. IX).
58. Игорь был убит у Искоростеня, в земле древлян, при попытке вторично собрать с них дань осенью 944 г. (ПВЛ. 39-40). Упоминание о германцах загадочно. В Византии IX-XII вв. так называли французов. Может быть, Лев Диакон или писец со слуха приняли форму Berbianoi (Так называет древлян Константин Багрянородный) за Germanoi, но возможно — историк хотел здесь средствами традиционной книжности подчеркнуть, что это племя живет на западе Руси (Диттен. 1984). В летописях есть прямые указания на то, что земли древлян не причисляли к русской земле (Насонов. 1952, 29; 55-56). Это племя отличалось от племен, составивших ядро древнерусской народности, и по происхождению, и по обрядам, и по диалекту (Третъяков. 1948, 136): Лев Диакон счел нужным как-то маркировать эту обособленность древлян и связал ее с их местоположением на западе русской земли.
59. Ошибочные переводы этого слова у Газе (Лев Диакон. 106) и Попова (66) породили предположение, будто русские имели в своем флоте огненосные суда (см., напр.: Чертков. 1843, 194; Шлюмберже. 1896, 43). В действительности же purjoroV — это жрец-факелоносец, сопровождавший в походах армию лакедемонян и являвшийся неприкосновенным. Гибель неприкосновенного жреца очень рано стала метафорой гибели всего войска: см., напр.: Геродот (VIII, 6), Михаил Пселл (II, 27). В. Г. Васильевский, приводя примеры ошибок в переводе Д. Попова, в этом месте и сам ошибся (1909, 99).
60. «И посла къ грекомъ глаголя “хочю на вы ити и взяти градъ вашъ”», — сообщает летописец (ПВЛ. 50). Угроза Святослава вызвала в Константинополе панику. Именно к этому времени, согласно Скилице, относится эпитафия, начертанная на надгробье Никифора Фоки митрополитом Иоанном Милитинским. Вот отрывок из нее: «… ныне восстань, о владыка, и построй пеших, конных, лучников, свое войско, фаланги, полки: на нас устремляется росское всеоружие. Скифские племена рвутся к убийствам. Все те народы, которые раньше трепетали от одного твоего образа … ныне грабят твой город… Если же ты не сделаешь этого, тогда прими нас всех в свою могилу» (Скилица. 282-283). Ср.: Карышковский. 1953, 228. Можно предположить, что к этому же времени относится пророчество, начертанное на цоколе конной статуи, стоявшей на площади Тавра, — по словам автора анонимного трактата «Древности Константинополя», написанного около 995 г., на нем «вырезаны рассказы о последних днях города, когда росы будут готовы разрушить этот город» (Древности. 176).
61. Презрительное упоминание о «трудах рук своих» могло содержать намек на византийское фемное войско, которое все еще состояло из стратиотов-крестьян, ведших хозяйство, тогда как в дружину Святослава входили воины-профессионалы.
62. «Мужи крови» — цитата из Второй книги Царств (XVI, 7-8). Это выражение встречается у Льва Диакона и в других местах (см.: III, 1; 4). Ясно, что если Лев и пользовался архивными материалами (Карышковский 1953, 53), то в своем труде их не цитировал, а свободно пересказывал: ведь библейская реминисценция не могла прийти в голову язычнику Святославу.
63. Армянский историк Асохик упоминает «отряд пехоты, называемый отрядом саларов (военачальников)» (128), который, видимо, тождествен отряду «бессмертных»; комплектовался из детей погибших воинов, часто упоминается в источниках конца XI — начала XII в. (Икономидис 1972, 332-333).
64. Варда Склир (ок. 920 — март 991) — одна из самых ярких фигур этого периода (см. о нем: Зейбт. 1976, 29-58). Его биография прослеживается в дальнейшем Львом Диаконом. Знаменитый малоазийский род Склиров известен с IX до XII в Эта семья дала многих выдающихся полководцев, и ее влияние не было сломлено (как это произошло, к примеру, с родом Фок) гонениями Василия II против военной знати (Каждан. 1974, 125, 141).
65. Мария Склирина, дочь Фотиноса, умерла до 969 г. (Зейбт. 1976, 29). Об этом, согласно Льву Диакону (V, 5), напоминала Феофано Никифору Фоке, говоря о необходимости женить Цимисхия.
66. Эта стычка со «скифами», походя упомянутая Львом Диаконом, имела, очевидно, большее значение, чем то, которое он пытается ей придать. Об этом свидетельствует хотя бы участие в битве Петра. Вообще события 970 г., отраженные в русской летописи, не освещены в греческих источниках (Сюзюмов. 1916, 163-164). Видимо, сражение имело неблагоприятный для византийцев исход: вплоть до битвы у Аркадиополя успех сопутствовал русским.
67. Имеется в виду остаток зимы 969/70 г.
68. Можно полагать, что Лев говорит о языках врагов (славянском и норманском). Но более вероятно, что имеется в виду греческий и славянский. Роль таких соглядатаев могли выполнять те болгары, которые приняли византийское подданство; в X в. русские и болгары, несомненнв, свободно понимали друг друга.
69. В X в. под этниконом «гунны» подразумевались венгры (Моравчик 1958, II, 235), ср. примеч. 10 к кн. II. Скилица называет их турками (288), как и Константин Багрянородный.
70. Скилица различает характер взаимоотношений русских с болгарами и их отношения с венграми и печенегами, которые, хотя и были союзниками Святослава, действовали, однако, отдельно (Скилица. 289).
71. Род Алакасов имел печенежское происхождение, возвысился в первой половине XI в. (Каждан 1974, 126; 139).
72. Согласно Скилице (289), задача патрикия Алакаса состояла не только в разведке: его отряд должен был спровоцировать противника и, изобразив притворное отступление, завлечь его в засаду.
73. О численности ромеев Скилица приводит правдоподобную цифру: 12 тыс., но русских, по его уверению, было 308 тыс , что совершенно невозможно (Скилица 288).
74. Константин Склир — брат Варды и муж Софии, дочери Льва Фоки. Во время мятежа, возглавленного Вардой Склиром, успешно командовал армией повстанцев в битве при Рагеа в 977 г. После подавления мятежа бежал в 979 г. вместе с братом в Багдад. Умер 11 марта 991 г. (Зейбт. 1976, 58-60).
75. Скилица утверждает (290), что попали в засаду и погибли одни печенеги, и только после этого между собой столкнулись главные силы.
76. По словам самого Льва Диакона, исход битвы был долго неясен, поэтому приводимые им цифры потерь сомнительны.
77. Сражение под Аркадиополем (совр. Люле-Бургаз) весной 970 г., описанное Львом, часто отождествлялось с битвой, о которой повествует русская летопись, — предпринимались даже попытки усомниться в правдивости рассказа Льва Диакона (см., напр.: Белов. 1873, 172-175; Дринов. 1876, 469-470). Однако нельзя усматривать в обобщенном изложении летописи (ПВЛ. 50) указание на какое-либо конкретное сражение.
78. Это сообщение Льва Диакона трудно объяснить: ведь малоазийские войска, находившиеся под командованием Варды Склира, были переправлены в Европу перед аркадиопольской битвой (Скилица. 288) и немедленно вернулись в Азию для подавления вспыхнувшего там восстания Фоки. Это известно и самому Льву Диакону (VII, 3). Попытка Ф. Лоретто объяснить это место путем добавления при переводе фразы слов «еще дополнительные войска» (Лоретто. 104) — ничего не дает. Видимо, Лев поставил данный пассаж не на свое место, и он должен быть отнесен к концу следующей, VII книги (Сюзюмов. 1916, 160).
79. Если высказанное только что предположение верно, то имеется в виду весна 971 г. Эти же слова читаем в восьмой главе VII книги (см. примеч. 37, кн. VII).
80. Куркуасы — одна из феодальных фамилий, известных с IX по XII в. (Каждан. 1974, 125, 149), происходит с Кавказа. Иоанн Куркуас Старший прославился победами над арабами в правление Романа I и Константина VII (Прод. Феоф. 415; 426). Роман Куркуас принимал участие в провозглашении Никифора Фоки императором (Ватиканский Аноним. 100). Иоанн Куркуас, которого Лев здесь изображает как пьяницу (см. о нем IX, 5) — сын Романа Куркуаса. При Василии II другой Иоанн Куркуас был катепаном Италии.
81. Адрианополь в восточной Фракии (совр. Эдирнэ) стал базой византийских войск для дальнейших действий против Святослава. Суда могли подходить к городу из Эгейского моря по реке Эвр (совр. Марица).
82. Храм Христа на Халке — надвратная часовня, построенная Романом I. Цимисхий поместил там вывезенные с Востока христианские реликвии (ср. X, 4), впоследствии был в нем похоронен (Жанен. 1953, 544).
83. Храм Богородицы во Влахернах — один из наиболее почитаемых храмов в Константинополе (Жанен. 1950, 169-179). Влахерны — северо-западная часть столицы.
84. Влахернский дворец был тогда еще не очень популярен. Резиденцией императоров он стал лишь с конца XI в. (Жанен. 1950, 124-128; 303-304).
85. Имеется в виду не пролив Босфор, а место разгрузки судов, пристань залива Золотой Рог. Теперь там главный вокзал Стамбула.
86. Речь идет о побережье в районе Влахерн, где располагались пристань (Жанен. 1950, 225-227). Деревянный мост через Золотой Рог соединял 14-й район с противоположным берегом; именно на этот мост и смотрел Цимисхий с высоты Влахернского храма (Там же. 232). Река, о которой пишет Лев, — Барбисс (совр. Кагитане Су) впадает в Золотой Рог.
87. Монерия — судно с одним рядом весел. Термин начал употребляться с IX в. вместо обобщающего — дромон (Арвейлер. 1966, 383, 413). Слово «галея» впервые появляется в «Тактике» Льва; означает быстроходное судно, использовавшееся для разведки и патрулирования (Кахане. 1958, 428-439).
88. Весь пассаж о Фисоне отражает шедшие в Византии церковно-«географические» споры. Согласно Библии, из рая вытекало четыре реки (Бытие. II, 10-14); существовало несколько версий того, какой реальной реке соответствовал библейский Фисон — Инду, Гангу или Дунаю (Поповиh. 1936). Колеблется в этом вопросе и Лев Диакон; его рассказ близок к анонимному сочинению «О четырех реках рая» (1056-1057): и там, и здесь Фисон скрывается под землю; и там и здесь он впадает в Понт пятью рукавами. Смарагдом Лев по античной традиции называет «зеленый камень» Библии.
89. Миф об основании Орестом Орестиады — Адрианополя — есть у Страбона (VII, 7, 8).
90. Адриан был римским императором в 117-134 гг. Город был им перестроен в 125 г. Псд «скифами», скорее всего, подразумеваются сарматы.
91. Легенда об основании города Орестом приводится и у Элия Лампридия, добавляющего, что Адриан в построенном Орестом святилище Дианы излечился от безумия и за это украсил город (Жизнеописание Адриана. 226). Почти то же самое, что и Лев, сообщает об Адрианополе Продолжатель Феофана (387).
92. Клисура — ущелье, защищаемое особым гарнизоном под руководством клисурарха. Цимисхий шел к Преславе через клисуру Сидера, совр. Ришкийский проход (Тыпкова-Заимова. 1958, 60-61).
93. Пасха в 971 г. приходилась на 16 апреля (Грюмель. 1958, 310). Переход через клисуры совершался в страстную неделю с 9 по 12 апреля.
94. Император Лев VI (Новелла LIV) законодательно запретил работать по воскресеньям. Роман Лакапин в одном из писем к Симеону Болгарскому специально указывает на пасху как на время мира.
95. Преслава (юго-западнее совр. Шумена) — столица Болгарского царства, перенесенная Симеоном из Плиски в 893 г. Мощная крепость, крупный центр ремесла и металлургии.
96. Метафора восходит еще к Гомеру (Ил. X, 173). Встречается у Геродота (VI, 11), Прокопия (I, 24, 28) и др.
97. Как видим, император апеллирует к гражданскому сознанию подданных, а не к их лояльности по отношению лично к нему (Бекк. 1975, 399-400).
98. Скилица (295) дает другие цифры — 5 тыс. пеших и 4 тыс. всадников.
99. Весь отрывок представляет собой подражание Агафию.
100. Неподготовленность русских к войне можно объяснить тем, что в 970 г. Святослав заключил с Византией перемирие (Сахаров. 1982, 155), нарушенное Цимисхием.
101. О «шедших против него (Цимисхия) под прикрытием своих щитов» упоминает и Асохик (128). В поэме «Искандер-Намэ» также говорится, что русские воевали, «щитом прикасаясь к щиту». Продолговатые щиты они сменили на круглые во второй половине X в. (Кирпичников. 1971, 33-37).
102. В 970 г. русские привлекли на помощь венгерскую и печенежскую конницу, но к 971 г. они остались без этих союзников. Хотя всадники Святослава и уступали византийцам, они не были столь беспомощны в седле, как это трижды в разных местах подчеркивает Лев Диакон: археологические данные показывают, что конница на Руси в X в. существовала (Кирпичников. 1973, 5; 25).
103. Скилица (296) называет ту же цифру, но не погибших, а участвовавших в сражении росов.
104. Лев Диакон верно сообщает, что Святослава не было в Преславе. У Скилицы же (295-296) говорится, что Святослав был там и ободрял русских. Здесь Скилица явно ошибся: продолжая повествование, он сам пишет: «Святослав, узнав о падении Преславы…» (298).
105. Следующий день — это 13 апреля 971 г. Четверг у византийцев считался пятым днем недели: первым было воскресенье. Д. Попов (83) ошибочно перевел «четверг» как «пятница» (то же см.: Чертков. 1843, 64; 196).
106. Сфенкела (у Скилицы, 296 — Сфангел, в некоторых рукописях — Сфагелл) по сходству имен историки отождествляли со Свенельдом русской летописи, который был наиболее близок к Святославу. Однако Сфенкел был убит, тогда как Свенельд пережил Святослава (см.: Гедеонов. 1876, 235-238).
107. Как показали археологические раскопки, высота внешней стены Преславы составляла 3,35 м. По гребню ее шла платформа с частоколом (Лисицов. 1974, 34-35).
108. Феодосий Месоникт участвовал в 989 г. в мятеже Варды Фоки. В 1040 г. ослеплен за участие в заговоре (Скилица. 338, 412).
109. Ширина южных ворот (в юго-восточном углу стены), через которые византийцы проникли в город, — 3,5-4 м. С южной и западной стороны стена огибала холм Зыбуите, с восточной шла по берегу реки Тичи, с северной представляла собой прямую линию. Общая площадь города составляла 3,5 км (Овчаров. 1982. 100-120).
110. Скилица (297) рассказывает, что ромеи, догоняя бегущих скифов, убивали их, «а женщин и детей порабощали». Отсюда явствует, что массы защитников города были из местных жителей.
111. Сыновья царя Петра Борис и Роман находились долгое время в Константинополе в качестве заложников; однако после смерти или пострига Петра они были отпущены в Болгарию — византийцы рассчитывали, что царевичи возглавят проимперскую партию. Святослав также стремился привлечь Бориса на свою сторону: судя по тому, что молодой царь был захвачен вне цитадели, он пользовался свободой передвижения в занятом русскими Преславе, продолжал носить корону, имел казну (Мутафчиев. 1931, 78-80).
112. Употреблено странное сочетание «koiranoV twn Boulgarwn — владыка булгар». Это единственное место, где Лев называет болгар их собственным именем: можно предполагать, что перед нами точная цитата из речи, с которой Цимисхий обратился к Борису. Подробно об этом: Иванов. 1982.
113. Толщина стен преславской цитадели колебалась от 2 до 2,25 м. Ворота были расположены с северной и южной стороны (Лисицов. 1974, 35).
114. Видимо, среди верхушки болгарского общества существовали разные политические течения (см.: Тихомиров. 1947; Карышковский. 1951; 1952; 1953; 1955). Что же касается Святослава, то он вряд ли сознательно руководствовался стремлением помочь болгарскому народу в борьбе против социального гнета: иначе его отношение к царю Борису было бы другим.
115. Первым «стратигом Фракии и Иоаннополя» был назначен протоспафарий Лев Саракенопул (Йорданов. 1982, 32).
116. Константин I Великий, легализовавший христианство, стал героем многих христианских легенд. В частности, легендарный характер имеет и сообщение о постройке им Дористола (см. примеч. 13, кн. V). Впрочем, например, Псевдо-Кодин приписывает ему основание уже не только Дористола, но и Плиски, и Преславы (Кодин. 23). Отметим, что многие христианские мученики потерпели во времена гонений именно в Дористоле, который, стало быть, существовал до Константина, и это не могло не быть известно придворному диакону Льву. Но жанр светской истории ставил занятный анекдот выше сакрального предания.
117. По преданию Константин увидел на небе крест со словами «сим победиши» в канун битвы при Красных скалах 27 октября 312 г., решивший исход гражданской войны, и это якобы сыграло главную роль в его обращении в христианство. Однако эта легенда имеет множество версий — крест появлялся в разное время суток, в разные годы, в разных местах. Лез Диакон, сам того, видимо, не сознавая, следует за еретической, арианской традицией в ущерб официальной церковно-исторической традиции, шедшей от Евсевия. Ариане стремились в один ряд с Константином поставить его сына Констанция, покровителя арианства, и приписывали ему видение креста перед битвой с Магненцием, происшедшей при Мурса, в Иллирике. Путаница в легендах об отце и сыне и дала гибридную версию (Грегуар, Оржельс. 1956, 132-133), которую мы находим у Льва. Версия ночного знамения — также арианская, она идет от Филосторгия (Биде. 1935, 408-409; 424; Грегуар, Оржельс. 1956, 145). Сочинения арианских писателей, пользовались большей популярностью, чем Евсевий, и далекий их отголосок у Льва Диакона — лучшее тому подтверждение.
118. Плиска — первая столица Болгарии, центр крупного строительства и ремесла с земледельческо-скотоводческой окраиной (Лишев. 1970, 27-31).
119. Диния находилась между Преславой и Плиской. Это был многолюдный город, центр виноградарства. В настоящее время село Смядово (Лишев. 1970, 58) или, что вероятнее, село Войвода в 8 км от Плиски (Милчев-Дамянов. 1972).
120. Скилица (301) также сообщает, что ряд городов направили к Цимисхию послов с изъявлением покорности. Это показывает, что в болгарских городах влияние византинофильской знати имело некоторую опору в ремесленных и торговых кругах. Согласно Скилице (301), перешел на сторону Цимисхия и город Констанция; Станеску (1971, 12) считает, что это — Констанца на берегу Черного моря, Васильевский же (1910, 211) идентифицировал Констанцу с одним из задунайских городов.
121. По русской летописи, у Святослава было лишь 10 тыс., что более вероятно. Однако следует отметить, что приводимые здесь Львом Диаконом цифры все же правдоподобнее как фантастических подсчетов Скилицы, так и собственных его выкладок в начале «Истории».
122. Римляне называли свою колонию Durostorum, византийцы транскрибировали его как Dorustolon (см. выше примеч. 13, кн. V), а славяне назвали его Драстар, отправляясь от фракийского названия Драстра, сообщенного им местным населением (Романски. 1933, 657). Греческое название «Dristra» представляющее собой транскрипцию славянского «дръстра» (форма родительного падежа), впервые встречается в эпоху Льва VI. Славянское имя города распространилось среди византийцев в период симеоновых войн, когда он играл большую стратегическую роль, и настолько утвердилось, что использование классической номенклатуры требовало оговорки, что мы и видим у Льва Диакона (Силистра. 1927, 112-113; Цанкова-Петкова. 1970, 224-231).
123. Этот бой в предместьях Доростола происходил, по Скилице (300), 23 апреля, когда праздновали день св. Георгия. Следовательно, от Преславы. которую Цимисхий покинул после пасхи, до Доростола он был в пути около недели. Видимо, нигде ни со стороны росов, ни со стороны болгар Цимисхий не встречал сопротивления, иначе он не смог бы пройти это расстояние столь быстро.
124. Слова «erumnw caraki — мощным валом» оставлены в немецком переводе без внимания (Лоретто. 130).
125. Копать ров для лагеря, согласно стратегике Никифора, требовалось только в том случае, если угрожала опасность нападения врагов, утомлять войско напрасной работой было не тринято (см.: Кулаковский. 1903). В словоупотреблении Лев опять следует Агафию (Газе. 482).
126. Толщина стен Дористола достигала 4,7 м (Лисицов. 1974, 37).
127. Вся эта вводная фраза пропущена в немецком переводе (Лоретто. 131).
128. О «греческом огне» см. примеч. 25, кн. I. Лев Диакон единственный, кто называет его индийским (Арвейлер. 1966, 119), видимо, стремясь к архаизации.
129. Участники похода Игоря на греков, предаваясь воспоминаниям, видимо, производили большое впечатление на молодежь рассказами о действии «греческого огня». Явно преувеличивая его мощь, спутники Игоря стремились оправдать свое бегство (Щапов. 1972, 205, и сл.). Из византийских источников только Житие Василия Нового приписывает «греческому огню» решаюшую роль в победе над русскими, за Житием следует «Повесть временных лет», византийские же хроники отмечают это обстоятельство лишь попутно.
130. Лев везде называет боевой одеждой русских alusidotoV qwrax «панцирь, сделанный из цепных звеньев». Он единственный из византийских авторов, кто дает довольно точные сведения о русском вооружении (Шрайнер. 1981, 226).
131. Скилица ничего не сообщает о Феодоре Лалаконе. По-видимому, Лев включил в рассказ сведения о каком-то из своих знакомых или родственников. Лалаконы — род, существовавший с IX по XI в. и давший в IX-X вв. ряд крупных полководцев (Каждан. 1974, 125, 140).
132. Свидетельство о грабежах византийцев в Болгарии позволяет заключить, что занятые ими болгарские города рассматривались как завоеванные. Впрочем, действия Куркуаса, согласно закону, приравнивались к святотатству, за что он, по Льву Диакону, и понес кару.
133. Анемас (по-арабски, видимо, Аль-Ну’Ман) — сын и соправитель эмира критян Абд-эль-Азиса, взятый в плен Никифором Фокой в 961 г. (Скилица. 249-250; Прод. Феоф. 477). Не исключено, что от него пошел род Анемадов, известный до XII в. Арабская знать, таким образом, довольно быстро врастала в византийскую. В Скандинавии найдена критская монета чеканки 961 г.— одна из последних монет, выпущенных Абд-эль-Азисом. Это дало пищу романтической гипотезе, будто Анемас хранил ее как знак своего царского происхождения, а после его гибели она досталась какому-то варяжскому воину (Майлз. 1970 82-83). Возражения см.: Христидис. 1984, 119.
134. Оборот «tou de pesontoV — когда он погиб» в немецком переводе выпущен (Лоретто, 136).
135. Это сражение, по Льву Диакону, должно было произойти 23 июля, так как ниже он указывает, что следующий день приходился на пятницу 24 июля. Однако дата, приведенная Львом, ошибочна, ибо 24 июля 971 г. было воскресеньем. На пятницу же этот день приходился в 974 г. (ср. Анастасиевич. 1929, 1-20; 1931, 337, и сл.). Анастасиевич старался доказать, что война при Цимисхии продолжалась три года, т. е. до 974 г.; возражения см.: Дельгер. 1932, 375 сл.; Грегуар. 1937, 267, и сл.; Карышковский. 1952, 136, и сл.). Согласно Скилице (304), предпоследняя битва (с участием Икмора) происходила 20 июля, тогда последняя битва должна быть отнесена к 21 июля, поскольку именно 21 июля 971 г. была пятница. Переписчики рукописей часто путают буквенные обозначения цифр: замена a (1) на d (4) в рукописи XIV в. вполне возможна, так что скорее всего день недели Лев Диакон назвал правильно, а число июля (24 вместо 21) — ошибочно. Таким образом, считаем наиболее вероятным отнести решающую битву к 21 июля 971 г. (Сюзюмов. 1974).
136. Это место требует особого внимания. Дело в том, что в 971 г. в ночь с 20 на 21 июля было почти новолуние и видеть что-либо издали не представлялось возможным. Отнести же битву к 970 г., когда действительно было полнолуние в ночь с 20 на 21 июля, тоже нельзя. Наиболее вероятно, что Лев Диакон допустил в этом месте ошибку, сообщая то, что ему передали очевидцы о каком-нибудь другом сражении в 970 г. Скилица (305) говорит об этой ночи только, что русские после неудачного сражения громко оплакивали погибших, но не упоминает при этом ни о полнолунии, ни о ритуалах. Видимо, Лев интересовался языческими обрядами, расспрашивал о них очевидцев и для вящего драматизма объединил все имевшиеся у него сведения в рассказе о ночи перед решающей битвой. Сообщение о полной луне добавляло рассказу достоверности.
137. Сожжение русскими своих покойников засвидетельствовано Ибн-Фадланом (143), Ал-Бекри, Истахари, Ибн-Хадисом, Масуди и другими арабскими авторами (Куник, Розен, 1878, 62; Заходер. 1967, 103-104).
138. Обряд жертвоприношения пленных у славян отмечен и западными хронистами: Длугошем, Титмаром, Гельмольдом. Свидетельства о жертвоприношении на могиле умершего принадлежавших ему женщин носят массовый характер. В византийской литературе об этом применительно к славянам рассказывают Маврикий и Лев VI, в западной — Титмар и Бонифаций, в арабской — Ибн-Фадлан, Ал-Бекри и многие др.
139. Именно такой способ ритуального убийства у славян засвидетельствован Ибн-Русте, Исхаканом Ибн-ал-Хусаином, Ибн-Фадланом и др. (Заходер. 1967, 113).
140. Убийство славянами младенцев засвидетельствовано византийским автором VI в. Псевдо-Кесарием. О том же обпяде у прибалтийских и западных славян сообщают Герборд (II, 18, 33), Эккерхард (а. 1125).
141. Обычай славян топить петуха в качестве жертвоприношения широко засвидетельствован в источниках (см.: Толстой, Толстая. 1981). Ср. сообщение Константина Багрянородного (Адм. 60, 73-78). В мифологии петух связан со смертью (Гаек. 1934, 56; 94-105; 151). Это подтверждается как археологами (Левицкий. 1963, 58), так а этнографами — у многих славянских народов и по сей день существует обряд принесения в жертву петуха, как правило черного (Дуйчев. 1976, 33-34).
142. Слово «эллин» означало для византийцев одно — язычник. Именно это подразумевает Лев, рассуждая об эллинской учености (IV, 9). Однако в данном контексте он употребляет слово дважды, и это не кажется тавтологией; во втором случае «эллинскими обрядами», несомненно, названы обряды языческие, но в первом случае Лев явно намекает на их древнегреческое происхождение. Тем самым слову «эллин» историк придает его исконное значение. Подобное новаторство Льва — объяснимое с точки зрения его архаизирующего стиля — не так уж и смело, если учесть сходные генденции в языке Константина Багрянородного. См.: Лехнер. 1954, 43-52. В древнерусских обличительных сочинениях тоже содержатся выпады против поклоняющихся «Матери бесовьстеи Афродите богине… и Артемиде проклятеи», Дыю (Зевсу), Дионису и даже «триподе Дельфичьстеи», т. е. оракулу (Аничков. 1914, 109). Возведение русского язычества к греческому носит, несомненно, схоластический характер.
143. Анахарсис — скиф-философ, сведения о котором относят к 590 г. до н. э. Легенды о нем приводит Геродот (IV, 76-77). Анахарсис — яркая и очень почитаемая в греческой литературе фигура. Он воспринимался как образец древней добродетели, уже утраченной греческим миром. Некоторая идеализация «варварского» первобытного общества, для которого были якобы характерны прямота и честность, долго оставалась основой представлений о морали «варваров». Непосредственность росов, чуждых коварства, признается, таким образом, отвечающей идеалам Анахарсиса: поскольку росов называли «тавроскифами», было естественным считать, что он их духовный наставник.
144. Замолксис — скиф-гет, жил в рабстве у Пифагора, позднее распространил у скифов его учение; стал впоследствии почитаться богом, был врагом вина и роскоши, проповедником вегетарианства (Страбон. VII, 3, 5; Геродот. IV, 94-96). Почитание двух этих мудрецов христиане переняли у киников, для системы представлений которых «варварское» происхождение Анахарсиса и Замолксиса имело важное значение (Куклина. 1971, 124).
145. Флавий Арриан, плодовитый и разносторонний писатель, жил между 95 и 175 гг. н. э. «Плавание вокруг Понта Евксинского» написано им в 131-132 гг. Лев Диакон, несомненно, имеет в виду это произведение, но приводимых историком данных там нет; Арриан писал лишь о культе Ахилла на Белом острове. Вероятно, Лев почерпнул свою информацию у Псевдо-Арриана (V в. н. э.). Об этих сведениях имеются рассуждения в комментариях Евстафия Фессалоникийского (XII в.), который пишет и о мирмидонянах, и о тавроскифах, и о Замолксисе (Греческие географы. 270-271. 313). Версия о том, что Ахилл был скифского происхождения, восходит к эллинскому времени. На северо-западном побережье Черного моря культ Ахилла установился в результате микенской колонизации. О нем имеются данные у Диона Хрисостома и Арриана. Наличие такого культа в Северном Причерноморье подтверждается и археологией (Латышев. 152). См.: Хоммель. 1981, 53-62. К тому же имя Ахилла связывалось с легендами об Ифигении, которая стала жрицей тавров. Таким образом, связь Ахилла с «тавроскифами» с мифологической точки зрения выглядела вполне обоснованно.
146. Мирмикий — поселение к северу от современной Керчи; Страбон писал: «Дальше от Мирмикия на азиатской стороне против него лежит деревня, называемая Ахиллием» (VII, 4, 5; ср. XI, 2, 6). В. Г. Васильевский (1909, 287) считал, что одного этого соседства уже достаточно для проведенного Львом сближения. Но последнему способствовало также и то, что название Мирмикий происходило от слова «murmhx – муравей», а согласно греческому мифу, племя мирмидонцев, которым правил Ахилл, произошло от муравьев. В свою очередь, византийские авторы сближали это племя то с болгарами (Малала. 91), то с русскими (Атталиат. 87). В древнерусской литературе не было попыток возвести происхождение русских к Ахиллу, между тем как Иоанн экзарх Болгарский предлагал такую генеалогию для болгар (Калайдович. 1924, 180). Можно предположить, что само название Мирмикий было на слуху у Льва Диакона благодаря апокрифическим «Деяниям апостола Андрея», в которых фигурирует этот город (Липсиус. 1883, 603-606), причем его название в некоторых версиях передается как «Мирмидон». Те же сказания могли способствовать и географической путанице с Ахиллом, поскольку в них апостол Андрей странствовал, согласно одним изводам, вдоль Понта, согласно другим — по Греции (Там же. 608-610).
147. Таким образом, Лев Диакон пытается примирить «неканонический» миф о происхождении Ахилла с классическим, выводящим его из Фессалии. Упоминание о «соратниках Ахилла» позволяет дополнить недосказанную часть мифа, сочиненного Львом: он дает понять, что после гибели Ахилла под Троей его соратники вернулись на родину и привезли туда греческие мистерии.
148. Если русские князья действительно носили длинный плащ (корзно), застегивавшийся на правом плече (Древняя одежда. 1986, 45), то у Гомера Ахилл нигде не появляется в плаще.
149. В действительности же все гомеровские герои сражаются пешими, а скифы, напротив, в античной литературе всегда — всадники. На этом примере особенно хорошо видно, как поменяло оттенок слово «скифы»: если античный литературный топос причислял их к народам Востока, которые якобы всегда сражаются верхом, то у Льва Диакона скифы — один из северных народов, а для них у греков существовали свои клише.
150. Еще Ксенофан высказал гипотезу о связи между географической средой и внешностью обитающих в той или иной среде народов; ему первому принадлежит образ голубоглазых и белокурых северных «варваров» (Дильс. 14) Вслед за тем Гекатей Милетский высказал мысль о зависимости от среды даже национального характера; на этом тезисе построена вся античная этнография. С особой последовательностью он проводился у стоиков и в распространившейся в поздней античности «астрологической этнографии». У Льва Диакона здесь также нашел отражение античный стереотип «северных варваров».
151. Илиада. I, 177.
152. азрешение споров путем поединка было распространено среди «варварских» народов, но у нас нет данных, чтобы говорить об особой склонности к этому славян. Характерно, что, когда Цимисхий предлагал Святославу закончить войну единоборством, тот с презрением отклонил его предложение (Скилица. 307-308).
153. В действительности цитата из пророчества Иезекииля звучит так: «Вот Я — на тебя, Гог, князь Роша, Мешеха и Фувала!» (Иез. XXXIX, 1. Ср.: Бытие. XLVI, 21). В Библии слово «Рош» является ошибкой греческого перевода (Кениг. 1916, 92-96; Флоровский. 1925, 505-525), однако византийцы неизменно понимали его как название народа и начиная с V в. прилагали к различным «варварским» племенам, реально угрожавшим империи. Когда в IX в. на исторической арене появились росы, эсхатологическое сознание византийцев немедленно связало их с библейским «Рош». Первым такое сближение произвел патриарх Фотий, но текст Иезекииля непосредственно применен к русским в первый раз в житии Василия Нового: «Варварский народ придет сюда на нас свирепо, называемый Рос и Ог и Мог» (Житие Василия Нового. 88-89). Здесь, так же как и у Льва Диакона, библейский текст искажен. Именно это схоластическое отождествление и побудило византийцев называть Русь «Рос», тогда как латинские источники сохраняют правильное наименование Russi. Так и родилось слово «Россия» (см.: Брим. 1923; Сюзюмов. 1940; Васильев. 1946; Соловьев. 1947; и др.). Что же касается Гога и Магога, то они уже и Апокалипсисе названы народами (ХХ, 7-8). Начиная с Евсевия, их на протяжении всего средневековья отождествляли с враждебными племенами (Ленорман. 1882). Наиболее распространено было представление о том, что это скифы (Карышковский. 1961, 49), отчего схоластическое сближение с Русью получило еще одно подтверждение.
154. По Льву Диакону, это было 23 июля, но соглсно Скилице (304) — 20.
155. По поводу обозначения совета Святослава словом «коментон» существует обширная литература. Все попытки найти корень этого слова в германских и славянских языках оказались тщетными. Не удалось объяснить его происхождение и с помощью тюркских языков (Моравчик. 1951, 225-231). Термин восходит к латинскому conventus, однако после VII в. он перестал употребляться в значении сходка: в начале X в. слово меняет значение (см. Ставриду-Зафрака. 1977/1978). Н. Икономидис (1987) считает, что параллельно с греческим термин в его исконном значении существовал в языке романизованого населения Подунавья. По мнению ученого, именно от местных лазутчиков ромеи узнали о совете у Святослава. Ср. Скилица, 460.
156. В «Повести временных лет» (51) тоже говорится о совещании у Святослава и также приведено мнение сторонников заключения мира: «аще не сотворим мира со царем, а увесть царь яко мало нас есть пришедшие оступятъ ны во граде. А руска земля далече».
157. Воинственные слова, влагаемые Диаконом в уста Святослава, очень близки к его речи в изложении «Повести временных лет» (50): «Уже нам некамо ся дети, волею и неволею стати противу; да не посрамимъ земле Руские, но ляжемъ костьми, мертвые бо срама не имамъ. Аще ли побегнемъ, срамъ имамъ. Не имамъ убежати, но станемъ крепко, аз же предъ вами пойду: аще моя глава ляжетъ, то промыслите собою». Эту речь, безусловно, следует связывать не с переяславецкой, как в летописи, а с доростольской битвой (Карышковский. 1954, 175, и сл.). Сходство речи Святослава у Льва Диакона и в «Повести» — важный аргумент теории А. А. Шахматова (121-130; 465-468) о болгарском источнике русской летописи.
158. Как это ни странно, у Льва Диакона нигде не сказано о крещении Руси. Видимо, вся его информация о русских относилась к предшествующему времени, а позднее он не возвращался к своему сочинению.
159. Представление о рабстве в потустороннем мире можно усмотреть и в формуле договора Игоря с греками: «И да будутъ раби въ весь и векъ в будущий» (ПВЛ. 35). Однако смерть от собственного оружия упомянута в текстах договоров как страшная кара за вероломство (там же. 52), так что утверждение Льва о самоубийстве у росов сомнительно. Сходные представления были распространены среди тюрок и венгров в средние века (Моравчик. 1955) — Лев мог перенести на русских те сведения, которые получил о верованиях других современных ему народов.
160. Как указано выше (примеч. 21), сообщение Льва Диакона явно повреждено переписчиками — нужно читать не 24, а 21 июля.
161. Лев Диакон использует архаические выражения Агафия; нарисованная им картина боя малоправдоподобна. Согласно Скилице (308), Цимисхий предпринял обходной маневр, послав магистра Варду Склира, патрикия Романа и стратопедарха Петра в тыл русским с целью отрезать их от Дористола. Этот маневр удался. Именно зайдя с тыла, Анемас бросился на Святослава, но был изрублен.
162. Скилица (308) утверждает, что это был день памяти великомученика. В действительности церковь праздновала день Феодора Стратилата 17 февраля .Что же касается 21 июля, то это был день мучеников Феодора и Георгия (Синаксарь, 1902, 834). Видимо, только после победы над Святославом этих мучеников превратили в святых воинов, которым впоследствии посвящались на зтот день особые молебствия (Грегуар, Оржельс. 1954, 141-142). Грегуар отмечает, что Феодор Стратилат считался в Византии заступником именно против русских (1936, 605; 1938, 279-282).
163. Все это придаточное предложение оставлено без внимания как русским (Попов. 93), так и немецким переводчиком (Лоретто. 141).
164. В переводе Д. Попова ошибочно дана цифра 15 тыс. (96). Эта ошибка перекочевала в труды исследователей, изучавших «Историю» не в подлиннике (Чертков. 1843, 90; Багалей. 1878, 21 и т. д.).
165. Качество русских мечей высоко ценилось. В восточной литературе упоминания о них не исчезают до XV в. Византийские же мечи, по мнению арабов, были недостаточно крепки (Кирпичников. 1966, 40-47).
166. Лев Диакон приводит те условия мира, которые предложил Святослав. Эти сведения дают представление о подлинной обстановке при окончании войны. У Скилицы (309) таких подробностей нет, есть только указание на восстановление союзных отношений между Русью и Византией. Приведенное «Повестью временных лет» (52) соглашение Святослава с Цимисхием (датированное: месяц июль, индикт 14, год 6479, т. е. 971), наоборот, не включает условий прекращения военных действий, но является уже союзным договором. Главное в нем — обязательство Руси оказывать военную помощь Византии. (Анализ порядка заключения соглашения о мире и его формулировок см.: Каштанов. 1972, 213-215.) Нет никаких оснований рассматривать договор как полную капитуляцию Святослава (см.: Карышковский. 1955, 29). Он лишь продолжил прерванные в 970 г. переговоры, отказавшись только от требования дани.
167. В том виде, как соглашение изложено в русской летописи, там не указано условие, касающееся торговли, но заключенный договор фактически восстанавливал те льготы, которыми обладали русские до войны.
168. «Се же слышав, царь рад бысть» (ПВЛ. 51). Можно полагать, что Цимисхий и в самом деле хотел сделать русских союзниками, чтобы развязать себе руки для ведения войн в Азии. Уже в начале своего правления он мечтал о союзе с Русью (см.: VI, 8). Русские могли послужить Византии «противовесом» печенегам, отношения с которыми в тот период ухудшились.
169. Такого запаса хватило бы примерно на 1,5 месяца; медимн — видимо, сыпучий модий — для этого времени мера содержания воина, включавшая около 26 литр зерна (т. е. до 8-10 кг). 2 медимна — примерно около 20 кг зерна. Впрочем, объем модия (медимна) в империи сильно колебался (см.: Шильбах. 1970, 96-100).
170. В данном месте вряд ли нужно подвергать особому сомнению данные Льва. Принимая во внимание, что обсуждался вопрос о количестве продовольствия для возвращения русских на родину, цифру 22 тыс. можно принять за истинную. Что же касается потерь русских, то они, по всей вероятности, были значительными (см.: Скилица. 309).
171. Словом «приближенные» мы передаем греческое «etairoiV», так как Святослав и верхушка его дружины сидели в лодке, хотя в тексте читаем «eteroiV — другие». Оба эти слова произносилась византийцами одинаково, т. е. мы предлагаем конъектуру, которую предусматривал уже Газе.
172. Греческое «qateron» ученые переводят по-разному: некоторые — как «с обеих» (Рансимен. 1930, 213; Газе. 157; Лоретто. 143; Силистра. 1927, 152, и др.), другие — как «с одной» (Оленин. 1814, 58; Левченко. 1956, 207; Златарский. 1972, 533; Попов. 97; Гедеонов. 1876, I, 361; Террас, 1965, 402 и т. д.). Иногда полагают, что прическа Святослава — далекий образец малороссийского чуба, однако более близкой представляется связь с обычаями степняков (о внешности князя см.: Шевченко. 1965). Облик киевского властителя должен был производить ошеломляющее впечатление на византийцев, ибо противоречил их собственным нормам самым вопиющим образом: ромеи стригли волосы только по случаю траура или судебного осуждения. Ходить стриженым представлялось уделом шута или фокусника. Усы мужчины, видимо, брили, зато бороды отпускали. Наконец, серьги среди мужчин носили только дети и моряки (Кукулис. 1931 356-360; 386).
173. Лев Диакон так описывает мирные переговоры, как будто сам был их очевидцем. Но вряд ли это так. Он, возможно, правильно — по рассказам очевидцев — рисует наружность Святослава, но повествование его не вызывает доверия из-за особого пристрастия подражать древним авторам. В данном случае, как показал Газе (489), описание наружности Святослава напоминает описание Приском Аттилы.
174. Такая обстановка переговоров обусловливалась соображениями безопасности и была обычным делом: согласно Феофилакту Симокатте, с лодки разговаривал с аварским хаганом византийский полководец Приск в конце VI в. (262-263); по Константину Багрянородному, так же вели переговоры с печенегами имперские послы (Адм.). Однако тот факт, что Святослав сидел перед императором, имел, может быть, особый смысл.
175. О так называемых фтирофагах рассказывают Геродот (IV, 109), Страбон (XI, 2, 14; 19), о них упоминают Плиний Старший, Помпоний Мела, Арриан, Птолемей и др. Слово «jqeir» имеет два основных значения: «вошь» и «шишка». Что здесь хотели сказать античные авторы, не совсем ясно (не снимает вопроса и специально посвященная этому статья Беляева (1964), в которой, кстати, Лев Диакон не упомянут). Однако можно быть уверенным, что наш историк пишет именно о «вшеядности» печенегов: хотя само слово заимствовано из геродотовой традиции, на что указывает и употребленное далее «amaxobioi — живущие в повозках», также встречающееся у Геродота (IV, 121). Возможно, что Лев Диакон привязал к стереотипу известные ему факты: арабский путешественник X в. Ибн-Фадлан, вряд ли испытавший на себе влияние Геродота, во время пребывания на Волге видел, как аборигены поедали вшей, и описал это во всех ужасающих подробностях (Ибн-Фадлан, 130).
176. Печенеги — союз тюркских племен, появившийся в Северном Причерноморье в конце IX в. Набеги печенегов на Русь продолжались до 1036 г. Об этом народе см.: Васильевский. 1872; Моравчик. 1958, I, 78-90; II, 247; Плетнева, 1958. Лев Диакон презрительно отзывается о печенегах (что было в обычае у византийцев, когда они писали о кочевниках), а в его рассказе о гибели Святослава чувствуется симпатия к русским. Во время похода Святослава 970 г. печенеги были его союзниками. Их отношения ухудшились к моменту соглашения с Цимисхием. Скилица (310) отмечает, что печенеги были очень недовольны тем, что Святослав заключил союз с Византией. По Скилице, Святослав попросил императора об отправке посольства к печенегам, чтобы договориться с ними о пропуске росов через их пределы. Согласно «Повести Временных лет» (50), печенеги были враждебными Святославу («ратными») еще до заключения мира под Доростолом. В качестве посла к печенегам был отправлен епископ Евхаитский Феофил, оформивший договор 971 г. с русскими, но они будто бы отказались пропустить росов. Считается, что византийская дипломатия натравила печенегов на Святослава. Однако мы сомневаемся в этом. Цимисхий хотел сохранить добрые отношения со Святославом. Союз с Русью был выгоден для Византии. Интересно, что русская летопись вовсе не обвиняет византийцев в предательстве. По «Повести временных лет», русские отправились домой с богатейшей добычей и пленными («везет именье много от греком полон бесчислен…»). Святослав, конечно, отпустил пленных византийцев, но по условиям мира вовсе не требовалось возвращения всей добычи, которая досталась в войне с болгарами. По летописцу, не византийцы, а жители Переяславы (т. е. болгары) оповестили печенегов о том, что войско Святослава незначительно, а добыча колоссальна (ПВЛ. 52). Можно полагать, что именно наличие большой добычи было причиной того, что Святослав отказался возвращаться на конях, как ему советовали, а отправился на ладьях, морским и речным путем, и, избрав этот опасный путь, погиб весной 972 г. Печенежский хан Куря велел сделать из черепа убитого князя чашу.
177. Скилица (309) утверждает, что Феодорополем был назван город Евхания (см. примеч. 28, кн. III; Делеайе. 1923, 129-134; Шульце. 1930, 121-123). Но недавно найденные в Болгарии византийские печати доказывают что там был город, переименованный в Феодорополь, хотя это и не был Преслав (Икономидис. 1986, 330).
178. О том же пишет и Скилица (310). С прекращением византийско-русской войны вся северо-восточная Болгария стала византийской провинцией, и Цимисхий стал укреплять власть Византии как на границах, так и внутри захваченных земель. Раскопки показали наличие укреплений на крутом правом берегу Дуная в слоях конца X в. (Диакону. 1969, 43-49; Божилов. 1970, 75-96).
179. То же самое несколькими столетиями позднее сделал император Иоанн Комнин (Киннам. I, 5; Сафа. 195). Религиозная окрашенность триумфа должна была подчеркнуть провиденциальный характер побед Византии — едущая в триумфаторской колеснице Богородица была зримым поглощением этой идеи (Александер. 1962, 346). Культ девы Марии начал распространяться в Византии позже, чем на Западе: ее изображение на монетах зафиксированы лишь с начала X в., а изображение Богородицы, увенчивающей императора, начинает появляться только при Никифоре Фоке (Грирсон. 1982, 37). Однако уже с начала VII в. Приснодева считалась защитницей Константинополя (Кэмерон. 1978).
180. Регалии болгарского царя, как мы видим, ничем не отличались от византийских, и это понятно, если учесть притязания Симеона на константинопольский престол и глубину проникновения византийской культуры в Болгарию в X в.
181. После пышного триумфа, который с восторгом описан и Скилицей (310) и Зонарой (XVII, 4), Цимисхий ликвидировал независимость Болгарии, лишив Бориса эмблем царской власти и сделав его византийским вельможей. По Скилице, это случилось не во дворце, а «на глазах горожан», по Зонаре — на Плакотийской площади.
182. Болгария, однако, еще не исчезла как государство и сохраняла некоторый международный вес, но помыслы Цимисхия все больше связывались с Малой Азией. Он стремился к захвату новых территорий для малоазийской знати. Западная же Болгария не была покорена, это явствует из того, что 23 марта 973 г. послы болгар были на приеме у императора Оттона I в Кведлинбурге (Титмар Мерзебургский. II, 31, 68: Ламперт Гарцфельдский. 973 г., 32; Анналы Альтаненские, 973 г, 787). Можно предположить, что эти послы представляли Западную Болгарию, где еще сохранялась местная власть, и что боровшиеся за независимость болгары вступили в контакт с венграми. Лев Диакон не интересовался судьбой Болгарии при Цимисхии.