Исторические взгляды В. Н. Татищева
и его вклад в историографию

Подробная биография

В ходе работы над ней Татищеву пришлось неоднократно обращаться к разработке смежных вопросов отечественной истории: исторической географии и этнографии, хронологии и генеалогии. Он составлял также различные исторические справки о государственном устройстве России, ее законодательстве, постановке монетного дела в стране, по геральдике, истории взаимоотношения с многочисленными народами, населяющими Россию, истории просвещения и т. д. Поэтому, характеризуя исторические взгляды Татищева, надо принимать во внимание не только «Историю Российскую» и другие его исторические труды, но и многие произведения, написанные на неисторические темы, но изобилующие историческими сюжетами. Например, такое энциклопедическое произведение Татищева как «Разговор о пользе наук и училищ» интересно и в историографическом отношении. В нем мы находим ценные соображения автора по философии истории или социологии, а также наблюдения и выводы по поводу отдельных важнейших событий русской истории: о крестьянских восстаниях, расколе и пр.

Истоки философских и историографических взглядов Татищева впервые и наиболее исчерпывающе были рассмотрены Н. А. Поповым. Прямым философским наставником Татищева он считал «Философский лексикон» И. Г. Вальха. По его мнению, целый ряд положений Татищев заимствовал игленно из него.^[1]См.: Н. А. Попов. Предисловие к книге: В. Н. Татищев.
Разговор о пользе наук и училищ. М., 1887. — Н. А.
Попов считал, что начало «Разговора» (до 55 вопроса)
представляет ряд заимствований, а иногда и дословный
перевод из иностранных писателей и прежде всего из
энциклопедических словарей по философии и истории.
Наибольшее число заимствований, считал Попов, относится
к Вальху. Также широко использовал он известные лексиконы Буддея, Морери, Пьера Бейля, Мартиньера и Иохера. В своих философских взглядах Татищев, по мнению Попова, был последователем Декарта и Томазия, а в политических убеждениях — Христиана Вольфа, Пуфендорфа и Гуго Гроция.^[2]Н. А. Попов. Ученые и литературные труды В. Н. Татищева,
стр. 21—23.

Н. А. Фирсов в юбилейной речи (1886), посвященной взглядам Татищева на историю, доказывал решающее влияние Петра I и эпохи преобразований на всю его деятельность, в том числе и па занятия историей. Программа истории Татищева, по мнению Фирсова, сводилась к созданию политической истории России, т. е. такой, при которой главным объектом изображения должны были стать князья и цари, их ближайшие приближенные. Другим еще более важным фактором, сыгравшим большую роль в формировании Татищева как общественно-политического деятеля и историка, по мнению Фирсова, являлось влияние западноевропейской культуры.^[3]Н. А. Фирсов. Воззрения В. Н. Татищева на историю вообще
и русскую в особенности и связь их с реформой Петра
Великого. Казань, 1886.

П. Н. Милюков отказался признать за «Историей Российской» право называться историей. По этому поводу он в свое время писал:

«Татищев представил нам в своей истории не историю, и даже не предварительную ученую разработку материала для будущей истории, а ту же летопись в новом татищев-ском своде»^[4]П. Милюков. Главные течения русской исторической мысли.
М., 1898, стр. 106.

Поэтому Милюков не счел нужным особо останавливаться на выяснении историографических истоков татищевских представлений.

Наиболее полный историографический разбор «Истории Российской» был сделан Б. И. Сыромятниковым.^[5]Б. И. Сыромятников. Традиционная теория русского исторического
развития (исторический очерк), стр. 68—78. (ГПБ, Собр.
отд. поступлений). Для него, как и для Милюкова, труд Татищева являлся не чем иным, как «сводной летописью», «татищевским сводом». Все события в истории, по мнению Сыромятникова, Татищев объяснял с точки зрения прагматической историографии, т. е. с психологической точки зрения. Сыромятников считал Татищева приверженцем просветительской философии XVIII столетия, сочетавшейся у него с русской летописной традицией. Политические и исторические взгляды Татищева, по его мнению, сложились под влиянием Гоббса, Гуго Гроция, Пуфендорфа, Вольфа и Лейбница. Сравнивая историческую философию Татищева со взглядами немецких историков первой половины XVIII в., Сыромятников пришел к выводу об общности их историографических представлений: прагматическое понимание истории, стремление к исторической правде, история — «учительница жизни», морализирование и национальный патриотизм. Он имел основание считать, что историческая схема Татищева заимствована им «в основных своих чертах» из древнего летописца и его продолжателей эпохи Московского государства. Вывод об определенной близости концепции Татищева к средневековой историографии принят в нашей литературе.

Историографическому значению «Истории Российской» значительно меньше уделили внимания и советские историки, которых, как правило, больше интересовало источниковедческое значение этого труда.

Проблематика татищевских трудов обусловливалась общественно-политическими и научными запросами того времени. Хотя Татищев и не оставил сводной работы, по которой можно было бы систематически проследить за его отношением к главным вопросам и событиям русской истории, но, если хронологически и тематически сгруппировать его высказывания о них, то нужно прийти к выводу, что все или почти все проблемы русской историографии XVIII в. были им сформулированы — одни поставлены, другие так или иначе разрешены.

Все произведения Татищева в историографическом отношении можно условно разделить, примерно следуя Л. В. Черепнину, на 4 группы:

1) труды обобщающего характера;
2) комментарии к текстам исторических памятников и произведений;
3) исторические справки или обзоры в трудах политического, экономического и энциклопедического характера
4) исследования по исторической географии.^[6]Ср.: Л. В. Черепнин. Русская историография до XIX века.
М., 1952, стр. 174.

К первой группе относится фундаментальная «История Российская», которая является не только результатом многолетних трудов Татищева, но и итогом развития русской исторической мысли второй четверти XVIII в.; ко второй — комментарии к «Русской правде», «Судебнику» Ивана IV, «Книге Большого чертежа», «Примечания» на Страленберга и некоторые другие; к третьей — исторические справки в записке «Произвольное и согласное рассуждение и мнение собравшегося шляхетства русского» (в рукописи оно называется именно так. — С. Я.), в «Представлении о купечестве и ремеслах», исторические статьи в «Лексиконе историческом, географическом и политическом» и др.; к четвертой — цикл работ по географии и исторической географии России.

Первостепенное значение для характеристики исторических взглядов Татищева имеют его многочисленные примечания ко второй и третьей книгам «Истории Российской», а также к «Судебнику» и «Русской правде». Кроме того, не менее важны для оценки представлений Татищева об основных событиях и проблемах отечественной истории его опубликованные и неопубликованные письма, доклады и другие материалы. Для исчерпывающего изучения взглядов историка нельзя обойти так называемых татищевских известий, т. е. таких, которые встречаются только в его труде, но не подтверждаются источниками.

Изучение процесса формирования Татищева как историка должно помочь выяснению эволюции его исторических представлений, а также определению источниковедческой ценности и историографического значения двух редакций «Истории Российской». Для этого автор настоящей работы счел возможным остановиться на малоисследованных и неопубликованных произведениях Татищева, например, на его «Примечаниях» на книгу Страленберга и некоторых других, а также на долго остававшейся в рукописи первой редакции «Истории Российской».

Впервые общий взгляд на ход отечественной истории, как истории самодержавной власти, Татищев изложил в 1730 г. в уже упомянутом «Рассуждении о правлении государственном».

Развитие Татищева как историка связано с его напряженной работой над историей России в первой половине 30-х годов. Не будет преувеличением, если мы скажем, что произведение Страленберга «Северная и Восточная части Европы и Азии» (1730)27 сыграло значительную роль в формировании взглядов Татищева как историка. Уже в 1730—1731 гг. он написал первую редакцию «Примечаний» на нее.28 В «Примечаниях на книгу, учиненную господином Страленбергом, имянуемую северной и восточной страны Европы и Азии, напечатанной 1730-м году в Стокгольме» Татищев высоко оценивал труд шведского автора.29 В 1736—1737 гг. (во второй редакции «Примечаний») он писал:

«Сей господин издатель по его любопытству и трудам весьма похвалы достоен и подлинно можно сказать, что он другим подал немалую причину о происхождении и переселениях народов, обретающихся в сих странах, далее истины искать и древние бытности изъяснить, которым он во многих обстоятельствах света окно отворил…»

Одновременно Татищев заметил, что «некоторые погрешности» Страленберга происходили «наиболее от недостатка подлинных ему известий и знания руского и татарского языков». Отметил Татищев также и то, что положение Страленберга в качестве пленного не позволяло ему привлечь необходимые материалы. В итоге он писал:

«…и тако по истине ему тех погрешностей в поношение никаких почитать не могу, но что я приметил неисправно или сумнительно, оное хощу равным образом без всякого пристрастия представить и рассуждению искуснейших предать, да либо кто обоя лучше расмотря и мою погрешность исправить».

Следовательно, по мнению Татищева, Страленберг плохо знал языки, совершенно необходимые для изучения истории и географии России. К их числу он относил арабский, персидский, турецкий, латинский и другие «тому подобные дальние языки». Правда, Страленберг, по Татищеву, «лучше нежели других разумел» русский, татарский и финский, но знания русского языка у автора книги о Сибири оставляли желать много лучшего. Поэтому Татищеву пришлось сделать десятки исправлений погрешностей в русском языке, в «неправильном изречении имян»* воспроизводимых Страленбергом в латинской транскрипции, а также 125 примечаний к «неисправным мнениям». Однако методологически важное положение Страленберга о языке как надежнейшем средстве для исследования вопроса о происхождении народов, общее для всей историографии XVIII в., Татищев целиком разделял.

«Что оной издатель о происшествии народов тщился доказывать языками, — писал он, — оное есть междо всеми наилучший способ, а особливо в случае недостатка дееписаний».

Татищев не соглашался со Страленбергом, производившим название славян от латинского слова «невольник» (sclaves). Русский историк писал:

«Ни по какой гистории доказать неможно, чтоб сей народ когда-либо от кого завоеван и в неволе содержан был, но паче всегда хотя под разными имянами, яко волгары, венды, истры и протчие в делех военных и мужествах славимы были и от того имя себе приобрели».

В подтверждение правильности такого вывода он ссылался на Стрыйковского, историографический авторитет которого признавался многими историками XVIII в.

При сопоставлении книги Страленберга с «Историей Российской» Татищева невольно обращает внимание некоторое совпадение тематики, которое не обязательно является результатом прямого заимствования русского историка у шведского, но так или иначе свидетельствует о близости научных интересов двух ученых первой половины XVIII в. В основной части книги Страленберга имеются такие, например, главы: о старом и новом разделении Русского государства… (глава III); о старых и новых резидентах и резиденциях в России (глава IV); о различии между титулами «царь» и «великий князь»; о русском гербе (глава VII); о духовном правлении в России (глава IX) и некоторые другие, соответствующие и по названию и в какой-то мере по содержанию 43—48-й главам «Истории» Татищева.

Татищев в момент написания «Примечаний» на книгу Страленберга, видимо, не имел еще текста «Русской правды», но, опровергая мнения иностранного автора, считавшего, что в России не было письменных законов до Ивана Грозного, утверждал:

«Оное написал от недовольного известия; законы бо были в Руси письменные от Ярослава или Владимира Мономаха, которые до днесь еще в некоторых руках находятся; но общие ль оные всем были, или каждой князь собственные имел, о том известия не видно, кроме что новгородцы, псковичи и полочане, хотя вместе не сбиранные, но по разнице записанные, собственные законы имели, о чем в гисториях оных княжений упоминается».

В «Истории Российской» Татищев только кратко и глухо упомянул о «Русской правде». Он считал, что этот законодательный свод «в гисторию вносить неудобно». Такое невнимание к замечательному памятнику древнерусского законодательства, как заметил С. Н. Валк, не должно удивлять, поскольку Татищев, исходя из дворянско-монархического понимания истории, не касался внутренней жизни народа, а описывал «почти исключительно только военные и дипломатические деяния государей, рассматривавшихся в качестве основных двигателей исторического развития».^[7]С. Н. Валк. Татищевские списки «Русской правды». В
ки.: Материалы по истории СССР, т. V. Документы по
истории XVIII века. М.—Л., Над. АН СССР, 1957, стр.
610.

Сравнение «Примечаний» Татищева на книгу Страленберга с его «Историей Российской» в первой редакции дает интересный дополнительный материал для изучения эволюции исторических взглядов первого русского историка.

В «Примечаниях» (1736) Татищев еще не решался достаточно определенно подвергнуть критике версию о Мосохе как прародителе россов. Он, вслед за Стрыйковским, воспроизвел мнения различных историков по этому вопросу и, ссылаясь на отсутствие многих источников на латинском и греческом языках, опасаясь довериться немецкому переводу библии, только заметил:

«Сие все оставляю другим более о древностях известным ко изследованию. . .», — обещая вернуться к этой проблеме пространно в «гистории русской».

В рукописи первой редакции «Истории» он вновь остановился на вопросе о Мосохе. Татищев внимательно изучил тексты пяти немецких переводов библии, один французский и один польский и доказал, что толкования «Степенной книги» и Стрыйковского о Мосохе — «князе роском» основаны на неверном переводе соответствующего места библейского текста. Татищев показал, что славянский переводчик еврейское слово «рос», означающее «главу или верховность», ошибочно принял за имя народа. В результате Мосох стал князем роским, или праотцом славян.^[8]В. Н. Татищев. История Российская, т. I, стр. 288, 312
и др. — Обстоятельное изложение вопроса о Мосохе в
славянской историографии и у В. Н. Татищева см.: А.
Н. Робинсон. Историография славянского Возрождения
и Паисий Хилендарский. М., Изд. АН СССР, 1963, стр.
100 и сл. Однако Татищев свое рассуждение, опровергающее каноническую версию о Мосохе, сопроводил таким дипломатическим оборотом:

«Сие я ни в какое сумнение привести и опровергать мудрейших мнения намерения не имею и нужды мне нет, но токмо то к разсмотрению полагаю, что в других обретаю».^[9]В. Н. Татищев. История Российская, т. I, стр. 288.
Ср. там же, т. IV, 1964, стр. 86.

В некоторых случаях предположения, сделанные Татищевым в «Примечаниях» 1736 г., были пространно развернуты во время работы над «Историей Российской». Если в рукописи первой редакции этого труда историк еще, например, не решил, на каких болгар (волжских или дунайских) ходил войной Владимир I в 985 г., то в «Примечаниях» на Страленберга и. во второй редакции «Истории Российской» Татищев определенно говорил о дунайских болгарах.^[10]Там же, стр. 48—49; см. также: С. Л. Пештич. Русская
историография XVIII века, ч. 1, стр. 240—241.

В середине 30-х годов Татищев только пополнял свой фонд летописей, который лег в основу его «Собрания из древних русских летописей». В 1735 г., уже получив от Академии наук для работы над русской историей три летописи, он просил выслать в Екатеринбург «старого киевского летописца, именуемого Феодосиева».^[11]ААН СССР, ф. 1, оп. 3, № 17, л. 169. См.: Conrad G
г а и, ук. соч., стр. 210. По этому можно судить, что Татищев, повторяя ошибку И. В. Пауса и Е. Ф. Миллера, неправильно называвших летопись Нестора летописцем Феодосия, еще не был достаточно ознакомлен с историей русского летописания. С другой стороны, письмо Татищева к В. К. Тредиаковскому из Екатеринбурга от 18 февраля 1736 г., опубликованное не полностью,^[12]ААН СССР, ф. П, on. 1, № 206, лл. 94—97; С. П. Обнорский,
С. Г. Бархударов. Хрестоматия по истории русского
языка, ч. 2, вып. 2. М., Учпедгиз, 1948, стр. 86—92. свидетельствовало о большой исторической эрудиции автора «Истории Российской» уже к этому времени. В небольшой исторической справке о переводе библии и исправлении церковных книг Татищев высказывал много интересных соображений, небесполезных для изучения истории и истории культуры в России. Перевод библии на церковнославянский язык, по мнению Татищева, был сделан неудовлетворительно, ввиду того, что в нем много было выпущено или прибавлено,

«иное весьма в другом разумении положено, некоторое же так смятно в речении или странными словами наполнено, что на многих местах сущей силы разуметь не можно».

Кроме того, в библии были оставлены слова «иноязычные без нужды». Татищев старался систематически проследить историю исправления церковных книг и языка. Попытка царя Ивана Васильевича вместе с русскими духовными иерархами «о исправлении языка и книг», по его мнению, была «малоуспешна» из-за недостатка ученых людей. Греческие епископы, привезшие канонические богослужебные книги в Москву, хотя, как писал Татищев,

«Собор учинили, но ничто полезное сделали, тем что греческие русского, а русские греческого языка не знали, через переводчиков же говорить и толковать было трудно».

В свою очередь Борис Годунов, «как неумеющий грамоте, мало о неисправлении книг думать причину имел, а паче готовя себе путь к престолу», свергнув митрополита, добился избрания угодного ему иерарха и на этом закончил, по мнению Татищева, свою церковно-реформаторскую деятельность. Когда началось «великое смятение и разорение русское», ни о каком исправлении языка и книг не было разговора, так как даже многие «знатных людей дети читать и писать учиться не могли и остались безграмотны». Осуждая патриарха Никона за неумеренное любочестие и стремление «искать власть над государем», Татищев положительно отнесся к его намерению исправить церковные книги, но решительно осуждал его диктаторские методы проведения церковной реформы.

«Как он неразсудно самовластием, а не советом и довольным разсуждением, не истолковав перво неправостей, начал, — того ради великой вред нанес тем, — писал Татищев, — что многие неразсудные начали оное за применение веры почитать, а он яко властолюбивый, не кротостью и учением, но мечом и огнем стал принуждать, и тем новой ереси или расколу Капитонов — они же и пустосвяты — укрепляться и умножаться причину подал».

В «Предложении о сочинении истории и географии российской» (1737) Татищев кратко сформулировал свое понимание задач, стоящих перед историей. В произведении 1739 г. «Руссиа или как ныне зовут Россиа» он, опираясь на свои разыскания в отечественных древностях, конспективно изложил взгляд на периодизацию всей истории России, которую он рассматривал шире, чем вопрос о периодизации государственности в нашей стране.^[13]В. Н. Татищев. Избранные труды по географии России,
стр. 77—97 и 107—137.

Первоначальная редакция «Истории Российской» 1739 г., сохранившаяся в немецком переводе (рукопись ЦГАДА, портфели Миллера, 42, № 6), и первая редакция в рукописи 1746 г. (БАН 17. 17. 11) имеют самостоятельное научно-литературное значение. Как уже говорилось в первой части «Русской историографии XVIII века», эти рукописи по характеру изложения и использованным материалам следует отнести к одной редакции, которую мы называем первой. Окончательный вариант первой редакции по Академической рукописи отражает в целом уровень развития исторической мысли в России 30-х годов, тогда как вторая редакция— 40-х. Первую редакцию нельзя игнорировать при изучении исторических взглядов Татищева не только потому, что она является определенным этапом в их развитии, но и потому, что в ней есть много интересных и ценных материалов и выводов, не вошедших по разным причинам во вторую редакцию «Истории Российской». Первая часть «Истории Российской», названная Татищевым в первой редакции «Предъизвесчением», состояла из 40 глав или параграфов, большинство из которых и по названию и в значительной степени по содержанию совпадали с текстом второй редакции, но отличались объемом, характером аргументации, использованными источниками и привлеченной литературой. (Листаж первой книги в печатном издании в несколько раз превышает текст первой части в первой редакции.)

В первой редакции отсутствуют те теоретические соображения Татищева о задачах истории, которые были изложены в в «Предисловии» или «Предъизвесчении» ко второй редакции, не нашли в ней места и социологические соображения автора, которые Татищев включил как отдельную — 45-ю главу во вторую редакцию. В первой редакции, например, в главе о хронологии нет четкого вывода, сделанного им уже во второй редакции «Истории Российской», о роли хронологии в истории: «Басни или романы хронологии не требуют, для того и сущая история без разделения лет за басни почесться может». В ней нет и главы «О варягах» (глава 32-я печатного издания). В главе «О географии русской» в первой редакции отсутствует широкое теоретическое обоснование географии как самостоятельной научной дисциплины, но зато имеется ряд интересных данных из биографии Татищева, из истории географического изучения России, не перешедших во вторую редакцию, например об окончании дополнения «Книги Большого чертежа» к 1680 г., о помощи Татищеву в его первоначальных географических разысканиях со стороны не только Брюса, но и Феофана Прокоповича и математика Фарварсона.

Если можно говорить, что критицизм Татищева возрастал от середины 30-х к началу 40-х годов, то в последние годы жизни в болдинском уединении, когда он заканчивал оформление рукописи первой редакции и усиленно работал над второй, историк стал отходить от выработанных им же принципов научной критики при подготовке к печати источников и их использования в историческом труде. Такая эволюция взглядов Татищева должна быть объяснена рядом причин. Вместо того, чтобы следовать первоначальному плану и составлять «Сводную летопись» («Собрание из древних русских летописцев»), строго придерживаясь текста летописных источников, оговаривая каждое слово своего толкования, комментируя и объясняя исторические события и чтения летописей в «Примечаниях», как он обещал, Татищев стал писать историю в форме летописного свода. Отказ от подготовки научного свода летописных известий и замена его историей в форме летописного свода имели печальные для русской науки последствия. Татищев стал перерабатывать первоначальную редакцию своего летописного свода, в результате чего появилась рукопись БАН 17. 17. 11—рукопись первой редакции, уже отошедшая от первоначального текста 1739—1740 гг. и поэтому в значительной степени утратившая свое значение первоисточника. С другой стороны, его «История Российская», являющаяся историей, а не летописным сводом, была уже в XVIII в. объявлена сводом источников, до нас не дошедших, и в связи с этим введена в ранг достоверного исторического источника. Правда, последний вывод был бы односторонним, если бы мы не сказали, что «История Российская» уже тогда признавалась крупнейшим событием в развитии русской исторической мысли XVIII в., поскольку она была первым опытом написания русской истории с древнейших времен. Для второй редакции татищевского труда отход от строгих принципов использования летописных источников облегчался тем, что Татищев, отказавшись от составления прокомментированного летописного свода, начал писать историю в форме летописного свода, широко используя нелетописные данные.

Хотя Татищев поместил Иоакимовскую летопись отдельно от основного текста «Истории Российской», но в его концепции идея преемственности государственной власти от Гостомысла Рюриком, заимствованная из «Степенной книги» и «Синопсиса», а также позже из Иоакима, получила полную поддержку. Он также отдавал предпочтение показаниям Иоакимовской летописи перед Несторовский в отношении характеристики Ярополка. Отход от Нестора к Иоакиму Татищев объяснял тем, что Нестор «не весьма хвально» описал житие и дела Ярополка, так как неверность и предательство вельмож киевского князя он приписал слабости и нерассудительности Ярополка, тогда как Иоаким представил этого же князя кротким, благоверным и христианолюбивым. Из этого видно, что к концу своего творческого труда Татищев еще более, чем в первой редакции, был озабочен реабилитацией деятельности князей, для чего, отказываясь от Нестора, обращался к источникам сомнительного происхождения.

Уже в первую редакцию Татищев включал тексты, которые заведомо нельзя отнести к древним летописным источникам. В этом отношении примечателен эпизод из истории римской католической церкви с папой Анной. Сюжет о женщине-папе, якобы занимавшей папский престол между смертью папы Льва IV (855 г.) и Бенедиктом III, был широко распространен, начиная с XI до XVIII в. включительно. В достоверности рассказа до этого времени никто не сомневался. Его в разных вариантах повторяли Боккаччо, Петрарка, Ян Гус и другие авторы, всего более двухсот человек. Впервые историк XVIII в. Давид Блон-дель доказал, что легенда о женщине в папской тиаре является одним из памфлетов, направленных против распущенности верхов католического духовенства.^[14]См.: В. А. Бильбасов. Женщина-папа. Средневековое сказание.
Киев, 1871; В. Н. Татищев. История Российская, т.
IV, 1964, стр. 138. Татищев знал книгу Блонделя, но не преминул использовать эту версию для разоблачения духовных пастырей церкви.

Татищев не всегда правильно читал текст «Повести временных лет», правда ему приходилось пользоваться копией с Радзивилловского списка, наполненной многими ошибками и дефектами, как он сам хорошо видел. Так, объясняя ошибки и неясности исторической географии «Повести», он относил их за счет перемены или «угасания» древних названий, недостатка греческой образованности, которой следовал Нестор и, наконец, переписчиков, перепортивших текст. Татищев так и не смог объяснить, что такое вира (ни в «Истории», ни в комментариях к «Русской правде»).

«История Российская» (во второй редакции) Татищева, являясь закономерным итогом развития исторических знаний в России в первой половине XVIII в., одновременно была итогом многолетней деятельности самого первого русского историка.

Первая книга «Истории» Татищева имеет большое методологическое значение в историографии XVIII столетия. В ней впервые систематически были сформулированы основные теоретические положения исторической науки в России. Татищев не только остановился на определении предмета истории и ее содержании, но и попытался сформулировать общие закономерности исторического развития, выяснить изменение форм общественного и государственного устройства. Татищев не только выявил источники, необходимые для отечественной истории, но и заложил основы целого ряда вспомогательных дисциплин: хронологии, исторической географии, генеалогии и т. д. Наконец, он отвел целую книгу для изучения древнейших судеб нашей страны, введя в круг исторического исследования период истории народов России «до Рюрика». Таким образом, решительно порвав с провиденциальным воззрением на историю, Татищев впервые в русской историографии создал произведение по всеобщей истории России, написанное на уровне современной науки.

Первая часть, или первая книга, «Истории Российской» по содержанию распадается на несколько тем.

• Во-первых, Татищев останавливается на теоретических вопросах;
• во-вторых, на вспомогательных дисциплинах, органически необходимых для составления исторического труда;
• в-третьих, на истории народов, обитавших на территории России в древности, начиная со скифов и сарматов до соседей славян в IX столетии;
• в-четвертых, на вопросах разного содержания.

Татищев начал «Историю» с трех обычных еще в XVII в. сюжетов: о древности письма славян, об идолослужении, о крещении славян и Руси (главы 1,2 и 3-я). Сопоставление первых трех глав труда историка с Густынской летописью и «Синопсисом» неопровержимо свидетельствует о том, что исторические знания в XVIII в. далеко ушли по пути превращения в науку.

Главы источниковедческого характера, повященные истории русского летописания до начала XIII в. (5 и 6-я), описанию списков летописей, использованных автором (глава 7-я), и хронологии (глава 8-я), положили начало научной разработке истории русского летописания и созданию основ научной хронологии отечественной истории.

Источниковедческая и историографическая база «Истории Российской» Татищева свидетельствовала о том, что ее автор стоял на уровне современной науки. Хотя Татищев и работал в то время, когда он не имел возможности ознакомиться с памятниками древней русской письменности многих центральных и местных архивохранилищ и библиотек (за исключением «архивы» Казанской, Астраханской, Сибирской, Библиотеки Академии наук, частных библиотек А. П. Волынского, Феофана Прокоповича, Д. М. Голицына и др.), но чутье талантливого источнкко-веда и наблюдательность большого историка позволили ему правильно отобрать важнейшие источники отечественной истории.^[15]Об отечественных источниках Татищева см.: М. Н. Тихомиров.
О русских источниках «Истории Российской». В кн.:
В. Н. Татищев. История Российская, т. I, стр. 39—53;
с критическими приемами работы Татищева с источниками
знакомит А. Т. Николаева в интересной статье «Некоторые
вопросы источниковедения в „Истории Российской” В.
Н. Татищева» (Тр. Гос. историко-архивного ин-та, т.
17. Вопросы источниковедения истории СССР. М., 1963,
стр. 337—374). — К сожалению, автор не смогла проанализировать
приемы работы Татищева с летописными памятниками на
основании рукописного фонда «Истории Российской» и
сопоставления двух редакций ее. Татищев впервые ввел в научный оборот «Русскую правду», «Судебник 1550 г.», «Книгу Большого чертежа» и, главное, летописи. Для своего труда он привлек те летописные источники, без которых и по сей день невозможно обойтись при изучении истории России: «Повесть временных лет» для событий до первого десятилетия XII в., Киевскую, или Галицко-Волынскую, летопись для XII столетия и Никоновскую для последующих. Правда, Татищев использовал не лучшие списки этих памятников. Так, мы уже указывали, что он использовал копию петровского времени Радзивилловской летописи и Ермолаевский список Ипатьевской. Однако нужно учесть, что Татищев употреблял не все то, что ему попадало под руки, а умело отбирал лучшие тексты. Если в начале своих исторических разысканий Татищев положил в основу своего труда «Собрания из древних русских летописцев» — Кабинетскую летопись (один из лицевых списков), то вскоре он переключился ша более надежный и древний текст — «Повесть временных лет» по Радзивилловской летописи. Также следует помнить, что историк еще до Н. М. Карамзина в основу описания событий XII в. положил текст Ипатьевской летописи по Ермолаевскому списку. Как видно, Татищев устоял перед соблазном использовать универсальный текст Никоновской летописи для изложения истории до XIII в., но вынужден был прибегнуть к ее тексту как основе «Истории Российской» после того, когда два указанных выше источника себя исчерпали.

Иностранные источники отечественной истории Татищев использовал с присущим для него размахом и основательностью.^[16] Каталог библиотеки В. Н. Татищева последних лет его
жизни был опубликован П. П. Пекарским в кн.: Новые
известия о Татищеве, стр. 56—63; см. также: ЦГАДА,
ф. 17, д. 255, лл. 15—18, 25—27. — Значительный интерес
для уточнения произведений различных авторов, известных
Татищеву, представляет «Дополнка росписи „Лексикона
гражданского”» (ЦГАДА, портфели Миллера, № 46, д.
17), в которой Татищев перечислил в алфавитном порядке
авторов и произведения, заслуживающие быть отмеченными
в «Лексиконе»; см. также: Наркиз Чу пин. Библиотека
В. Н. Татищева. «Московские ведомости», 1860, № 203;
Книги В. В. Татищева в фондах краеведческого музея
(Предварительная информация). Свердловск, 1962; см.
также: «Примечания» к первому тому «Истории Российской»
В. Н. Татищева, составленные И. В. Балкиной; В. Н.
Татищев. История Российская, т. I, стр. 444—462; О
необходимости разыскания уральской библиотеки В. Н.
Татищева см.: Библиотека основателя города Свердловска.
«Известия», 26 ноября 1961 г.; В. Г. Федоров. К истории
екатеринбургской библиотеки В. Н. Татищева. В кн.:
Материалы к биографии В. Н. Татищева. Свердловск,
1964, стр. 78—90. При написании «Истории Российской» он привлек важнейшие источники: произведения античных и византийских историков, средневековых писателей, авторов польских хроник и восточных историков. Он также хорошо был знаком с исторической литературой нового времени, трудами европейских историков XVI— XVII вв.

Вообще следует отметить, что русский исследователь был в курсе достижений новейшей исторической мысли своего времени. Литература XVIII в. — века энциклопедий — была представлена в библиотеке Татищева двумя десятками различных энциклопедий и лексиконов, начиная от всеобщего исторического лексикона Буддея, «Словаря исторического и критического» Пьера Бейля, исторического лексикона Морери, философского лексикона Вальха, географического лексикона Мартиньера до лексикона, посвященного поварским рекомендациям.

Корпус античных авторов в «Истории Российской» Татищева был представлен Геродотом (к которому он составил «алфабети-ческую роспись»), Страбоном, Плинием (два издания), Птоло-меем, Плутархом, Юлием Цезарем, Тацитом, Иосифом Флавием, Квинтом Курцием и др., которых он использовал в переводах, в большинстве своем сделанных специально для него в середине 30-х годов К. Кондратовичем; византийские писатели — Константином Порфирогенитом, Георгием Кедриным, Зонаром, Никитой Хониатским, Прокопием Кесарийским и Львом Грамматиком. Татищев знал многих авторов средневековых анналов: Иордана, Павла Диакона, Лиутпранда, Титмара Мерзебургского, Адама Бременского, Гельмольда, Снорре Стурлусона. Были известны ему описания путешествий Плано Карпини, Рубрука, Марко Поло и др. Татищев хорошо знал «Записки о Московских делах» Сигизмунда Герберштейна и пр.

Польские хроники систематически привлекались Татищевым. Знание русским историком польского языка существенно облегчало ему знакомство с произведениями Стрыйковского, Бельского, Кромера. Хорошо ориентировался Татищев и в произведениях Длугоша, Гвагвина, Меховия и некоторых других, изданных на латинском языке, но частично доступных ему в переводах и извлечениях, сравнительно распространенных в России уже в XVII в.

Историки нового времени занимали видное место в библиотеке Татищева. Не говоря о Баронии и некоторых других авторах, чьи произведения были переведены на русский язык и изданы в XVIII в., Татищев располагал в своей личной библиотеке «Исторической хроникой» немецкого историка Готфрида, специально приготовленным для него переводом К. Кондратовича произведения голландского филолога и философа Антония Да-лена «Об оракулах древних народов», «Военной книгой» Дилиха, известным произведением Страленберга, «Введением к моско-витской истории» плодовитого немецкого автора Трейера, «Кратким изложением всеобщей истории» немецкого историка А. Л. Имгофа, названного Татищевым «Исторический Сал», первым томом известного произведения по древней истории Ш. Рол-лена и др. Из восточных авторов укажем только на «Историю татарскую» хивинского хана Абдулгази Багадура (XVII в.), переведенную с французского издания В. К. Тредиаковским, исправленную и прокомментированную Татищевым.

В итоге следует отметить, что Татищев, хотя и был в курсе современной исторической литературы, но вряд ли мог с библиографической полнотой следить за всеми новинками, тем более появляющимися за границей. Изучение иностранных источников, использованных Татищевым, — дело специального научного разыскания.

К русским и иностранным источникам и произведениям, имеющим отношение к русской истории, Татищев всегда подходил с точки зрения рационалистической критики их. Еще строго не отличая источник от собственно исторического произведения, Татищев тем не менее достаточно определенно видел тенденциозность того и другого. Известны его высказывания о Никоновской летописи, о про-изведениях польских историков и др.

Следует подчеркнуть, что Татищев первым использовал всю совокупность разнообразнейших источников и литературы по русской истории. Он был первым русским историком, обратившимся к показаниям Геродота о древнейших народах Северного Причерноморья и Восточной Европы. Имея своим предшественником Байера в изучении геродотозской «Скифии», Татищев, однако, самостоятельно подошел к свидетельствам греческого историка. Он заинтересовался «Историей» Геродота еще в 1736 г., когда собирал материал для первоначальной редакции «Истории Российской», и до конца своих дней продолжал обращаться к его труду, называя Геродота вслед за Цицероном «отцом всех историков». Татищев считал, что свидетельства Геродота о Скифии были положены в основу произведений Страбона, Плиния и Птоломея. Одновременно он отмечал баснословность некоторых рассказов греческого писателя.

Татищев обвинял Тита Ливия в том, что тот не рассмотрел «многих противоречасчих обстоятельств»,^[17]См.: В. Н. Татищев. История Российская, т. I, стр.
434. отмечал неясность сказаний у древних, в том числе и Плиния, приводящую к тому, что «истину за басню почесть можно» и т. д. Но Татищев справедливо считал, что у Плиния много полезного и нужного для истории.

Татищев называл Птоломея первым «в порядочных географах». Опираясь на его показания, он выдвигал мысль о трех главных народах Восточной Европы: скифах, сарматах, славянах.^[18]Там же, стр. 175, 130.

С большим уважением Татищев относился к свидетельствам Константина Багрянородного, поскольку они помогали преодолеть «Нестеров недостаток» в географическом описании Древней Руси.^[19]Там же, стр. 350.

Интересно отношение Татищева к Прокопию Кесарийскому. Он считал его «мало годным свидетелем». Татищев писал:

«Прокопий в древностях не верен».^[20]Там же, стр. 185.

Если автор «Истории Российской» недооценивал его показания, то Ломоносов, как известно, широко использовал свидетельства Прокопия о славянах.^[21]М. В. Ломоносов. Поли. собр. соч., т. 6, 1952, стр.
183 и сл.

Особое место в работе Татищева, как и у других историков XVIII в., заняли произведения польских хронистов. С одной стороны, Татищев признавал их ценность, считая, что в их трудах сохранились показания русских летописей, до нас не дошедших. Это подтверждается, по его мнению, в первую очередь «Хроникой» Стрыйковского. Татищев писал:

«Наипаче удостоверивает о том Стрыйковский, который, перед 170 леты прилежно в руской и литовской истории трудясь, из руских 15 разных летописцов собрал, и хотя он порядок переменил и во многом сокрасчал, однако ж у него много таких обстоятельств находится, которых в собранных мною нет».^[22]В. Н. Татищев. История Российская, т. I, стр. 121.
См. также: А. И. Рогов. Древнерусские переводы «Хроники»
Стрыйковского. В км.: Археологический ежегодник за
1962 год. М, Изд. АН СССР, 1963, стр. 206— 214; Его
же. Известия по истории Киевской Руси в Хронике Мацея
Стрыйковского и их источники. Краткие сообщения Ин-та
славяноведения АН СССР, вып. 42, 1964, стр. 52—64.

Но, с другой стороны, Татищев обращал внимание на общий недостаток всех польских средневековых историков, связанный с недооценкой необходимой точности в хронологии и географии.

«В польских историах есть главная и всем им обсчая погрешность, — писал Татищев, — что хронологии и географии в их сказаниях не наблюдали».^[23]В. Н. Татищев. История Российская, т. I, стр. 257.

Вольное обращение Стрыйковского с летописными текстами Татищев объяснял тем, что польский историк «был поета» и поэтому «часто далеко от порядка и правости отдалялся», в результате чего у него «многое весьма нуждное пропущено, а невероятное внесено».^[24]П. П. Пекарский. Жизнь и литературная переписка П.
И. Рычкова. СПб., 1867, стр. 21—22. Недооценка исторической хронологии и географии у польских хронистов, по мнению Татищева, приводила к большому количеству баснословных сказаний. «Безстыдные лжи и басни» Кадлубека, Кромера, Длугоша и других польских писателей, как писал Татищев, «все обличать скука наводится».^[25]В. Н. Татищев. История Российская, т. I, стр. 307. В результате такой оценки, Татищев в одних случаях сомневался в показаниях польских хроник,^[26]Татищев, например, сомневался в переводе библии па
славянский язык уже в IV в. — Там же, стр. 94. в других критиковал их,^[27]Татищев считал, что показания польских историков о
крещении славян и руси «ово недостаточны и неясны,
ово и недостоверны» (там же, стр. 103); отмечал погрешности
в хронологии (там же, стр. 128). Большую ошибку польских
средневековых историков Татищев видел в том, что они
считали славян сарматским народом. «Погрешность главная
польских писателей, что они славян со сарматы мешают…»,
— писал он (там же, стр. 323; см. также стр. 244). но некоторые известия признавал достоверными.^[28]Напр., показания Длугоша о походах Владимира I в Польшу
(там же, стр. 121; см. также стр. 93, где сказано,
по Стрыйковскому, о приходе славян в Европу.

Таким образом, рассмотрев литературу о мировоззрении Татищева и ознакомившись с его отношением к русским и иностранным историкам, а также источникам, следует признать, что Татищев вырос на произведениях просветительской общественнополитической и философской мысли XVII—XVIII вв. Его непосредственными руководителями были Христиан Вольф, оказавший сильное влияние на него и в известной мере на Ломоносова, Пуфендорф, приспособивший теорию общественного договора к немецким условиям своего времени, Вальх, философский лексикон которого он использовал целыми кусками, а также Гуго Гроций, Лейбниц и некоторые другие. Политические и исторические воззрения Татищева сложились под влиянием русской передовой общественной мысли и историографии времени реформ первой четверти XVIII в. Поэтому Татищева следует считать приверженцем просветительской философии первой половины XVIII в., сторонником теории естественного права,^[29]А. Галактионов и П. Никандров (История русской философии.
М., Изд. Соц-эконом. лит., 1961, стр. 5) называют
В. Н. Татищева просветителем и сторонником теории
естественного права. которая сочеталась у него с монархистско-крепостническими взглядами, а также летописно-повествовательной традицией.

Прагматическое понимание истории, являющееся новым этапом в развитии русской исторической мысли XVII—XVIII вв., высвобождая историю от божественного промысла, сводило причины событий к психологически обусловленной деятельности людей, точнее князей и их сановных советников. Прагматизм Татищева, являющийся одной из форм идеалистического понимания истории, сочетался у него с отдельными эпизодическими элементами материалистического истолкования некоторых явлений общественной жизни и истории. Его объяснение причин первой крестьянской войны и образования городов на Руси, понимание роли ремесла и торговли в истории свидетельствуют о зарождении того нового понимания истории у Татищева, которое оформилось во второй половине XVIII в. в русской просветительской историографии.

Влияние «Истории Российской» Татищева на дальнейшее развитие русской исторической мысли начало сказываться еще при жизни историка и даже в то время, когда его труд был в рукописи. Современный немецкий исследователь убедительно показал историографическое значение «Истории Российской» для развития исторической науки в середине XVIII в.

«Миллер и Тауберт, — пишет он,— имели честолюбивое намерение также написать всеобъемлющую русскую историю: один — открыто, другой — тайно».

«…все, кто занимался в то время русской историей, — утверждает академик Э. Винтер, — широко пользовались рукописью В. Н. Татищева “Русская история”. Однако в ее обнародовании они не были заинтересованы.. .»^[30]Э. Винтер. М. В. Ломоносов и А. Л. Шлецер. В кн.: Ломоносов.
Сб. статей и материалов. V. М.—Л., Изд. АН СССР, 1961,
стр. 265.

Действительно, рукописью татищевского труда пользовались М. В. Ломоносов, Г. Ф. Миллер, Ф. А. Эмин, М. М. Щербатов и А. Л. Шледер.

Татищев отвергал религиозные сказки о происхождении и разделении народов. В «Истории Российской» он написал специальную главу «О происхождении, разделении и смешении народов», за которой следовала глава под названием: «Причины разности званей народов».^[31]В. Н. Татищев. История Российская, т. I, стр. 128—130
и 130—131. В «Истории», которая, как известно, предназначалась им к печати, он начинал историю человечества с библейской легенды о происхождении мира и народов. Но Татищев излагал ее вопреки церковной схеме. Отметив, как бы для порядка, что «все народы, колико их разных званий было и есть, по уверению Моисееву, от единого Ноя и его сыновей произошли», Татищев сразу же внес существенную поправку, которая свела на нет религиозную догму в вопросе происхождения народов. Он, вслед за цитированным, писал: «Но чтоб можно сказать кто от которого сына пошел, оное весьма сумнительно, ибо чрез так много 1000 лет народы преходя мешались, иногда пленниками и покоренными себе размножались, иногда пленением и обладанием от других язык свой переменить и оставить принуждены были».^[32]Там же, стр. 313; см.: Его же. Разговор о пользе наук
и училищ, стр. 69—70. Такую же примерно схему дает Татищев в отношении происхождения языков.^[33]См.: В. Н. Татищев. История Российская, т. I, стр.
130—131; Его ж е. Разговор о пользе наук и училищ,
стр. 59—60.

Татищев, а за ним и Ломоносов настаивали на том, что история славян не может начинаться с того времени, с какого их имя попадает на страницы произведений писателей. Можно найти и другие, не менее важные вопросы, по которым взгляды Татищева и Ломоносова совпадали.

Нет необходимости повторять известные истины о влиянии трудов Татищева на развитие всей историографии XVIII в. Екатерина II и И. Н. Болтин исходили из татищевского понимания русской истории, внося в его историческую концепцию только некоторые изменения.

Главным выводом из изучения источниковедческого и историографического значения «Истории Российской» Татищева и всей его деятельности на поприще русской истории является то, что Татищева по праву следует признать отцом русской истории. Большая начитанность и талант энциклопедического размаха позволили ему впервые в развитии русской исторической мысли приступить к изучению истории России почти в полном объеме на основе выводов прогрессивной историографии своего времени и критического изучения русских и иностранных источников, а также использования вспомогательных и самостоятельных исторических дисциплин (историческая география, хронология, генеалогия, история летописания, геральдика и др.), возникновение которых во многом обязано деятельности его самого.

Источник:

«Русская историография XVIII века Часть II» Пештич С. Л.

Идеи и взгляды
В. Н. Татищева

1. См.: Н. А. Попов. Предисловие к книге: В. Н. Татищев. Разговор о пользе наук и училищ. М., 1887. — Н. А. Попов считал, что начало «Разговора» (до 55 вопроса) представляет ряд заимствований, а иногда и дословный перевод из иностранных писателей и прежде всего из энциклопедических словарей по философии и истории. Наибольшее число заимствований, считал Попов, относится к Вальху.
2. Н. А. Попов. Ученые и литературные труды В. Н. Татищева, стр. 21—23.
3. Н. А. Фирсов. Воззрения В. Н. Татищева на историю вообще и русскую в особенности и связь их с реформой Петра Великого. Казань, 1886.
4. П. Милюков. Главные течения русской исторической мысли. М., 1898, стр. 106.
5. Б. И. Сыромятников. Традиционная теория русского исторического развития (исторический очерк), стр. 68—78. (ГПБ, Собр. отд. поступлений).
6. Ср.: Л. В. Черепнин. Русская историография до XIX века. М., 1952, стр. 174.
7. С. Н. Валк. Татищевские списки «Русской правды». В ки.: Материалы по истории СССР, т. V. Документы по истории XVIII века. М.—Л., Над. АН СССР, 1957, стр. 610.
8. В. Н. Татищев. История Российская, т. I, стр. 288, 312 и др. — Обстоятельное изложение вопроса о Мосохе в славянской историографии и у В. Н. Татищева см.: А. Н. Робинсон. Историография славянского Возрождения и Паисий Хилендарский. М., Изд. АН СССР, 1963, стр. 100 и сл.
9. В. Н. Татищев. История Российская, т. I, стр. 288. Ср. там же, т. IV, 1964, стр. 86.
10. Там же, стр. 48—49; см. также: С. Л. Пештич. Русская историография XVIII века, ч. 1, стр. 240—241.
11. ААН СССР, ф. 1, оп. 3, № 17, л. 169. См.: Conrad G г а и, ук. соч., стр. 210.
12. ААН СССР, ф. П, on. 1, № 206, лл. 94—97; С. П. Обнорский, С. Г. Бархударов. Хрестоматия по истории русского языка, ч. 2, вып. 2. М., Учпедгиз, 1948, стр. 86—92.
13. В. Н. Татищев. Избранные труды по географии России, стр. 77—97 и 107—137.
14. См.: В. А. Бильбасов. Женщина-папа. Средневековое сказание. Киев, 1871; В. Н. Татищев. История Российская, т. IV, 1964, стр. 138.
15. Об отечественных источниках Татищева см.: М. Н. Тихомиров. О русских источниках «Истории Российской». В кн.: В. Н. Татищев. История Российская, т. I, стр. 39—53; с критическими приемами работы Татищева с источниками знакомит А. Т. Николаева в интересной статье «Некоторые вопросы источниковедения в „Истории Российской” В. Н. Татищева» (Тр. Гос. историко-архивного ин-та, т. 17. Вопросы источниковедения истории СССР. М., 1963, стр. 337—374). — К сожалению, автор не смогла проанализировать приемы работы Татищева с летописными памятниками на основании рукописного фонда «Истории Российской» и сопоставления двух редакций ее.
16.  Каталог библиотеки В. Н. Татищева последних лет его жизни был опубликован П. П. Пекарским в кн.: Новые известия о Татищеве, стр. 56—63; см. также: ЦГАДА, ф. 17, д. 255, лл. 15—18, 25—27. — Значительный интерес для уточнения произведений различных авторов, известных Татищеву, представляет «Дополнка росписи „Лексикона гражданского”» (ЦГАДА, портфели Миллера, № 46, д. 17), в которой Татищев перечислил в алфавитном порядке авторов и произведения, заслуживающие быть отмеченными в «Лексиконе»; см. также: Наркиз Чу пин. Библиотека В. Н. Татищева. «Московские ведомости», 1860, № 203; Книги В. В. Татищева в фондах краеведческого музея (Предварительная информация). Свердловск, 1962; см. также: «Примечания» к первому тому «Истории Российской» В. Н. Татищева, составленные И. В. Балкиной; В. Н. Татищев. История Российская, т. I, стр. 444—462; О необходимости разыскания уральской библиотеки В. Н. Татищева см.: Библиотека основателя города Свердловска. «Известия», 26 ноября 1961 г.; В. Г. Федоров. К истории екатеринбургской библиотеки В. Н. Татищева. В кн.: Материалы к биографии В. Н. Татищева. Свердловск, 1964, стр. 78—90.
17. См.: В. Н. Татищев. История Российская, т. I, стр. 434.
18. Там же, стр. 175, 130.
19. Там же, стр. 350.
20. Там же, стр. 185.
21. М. В. Ломоносов. Поли. собр. соч., т. 6, 1952, стр. 183 и сл.
22. В. Н. Татищев. История Российская, т. I, стр. 121. См. также: А. И. Рогов. Древнерусские переводы «Хроники» Стрыйковского. В км.: Археологический ежегодник за 1962 год. М, Изд. АН СССР, 1963, стр. 206— 214; Его же. Известия по истории Киевской Руси в Хронике Мацея Стрыйковского и их источники. Краткие сообщения Ин-та славяноведения АН СССР, вып. 42, 1964, стр. 52—64.
23. В. Н. Татищев. История Российская, т. I, стр. 257.
24. П. П. Пекарский. Жизнь и литературная переписка П. И. Рычкова. СПб., 1867, стр. 21—22.
25. В. Н. Татищев. История Российская, т. I, стр. 307.
26. Татищев, например, сомневался в переводе библии па славянский язык уже в IV в. — Там же, стр. 94.
27. Татищев считал, что показания польских историков о крещении славян и руси «ово недостаточны и неясны, ово и недостоверны» (там же, стр. 103); отмечал погрешности в хронологии (там же, стр. 128). Большую ошибку польских средневековых историков Татищев видел в том, что они считали славян сарматским народом. «Погрешность главная польских писателей, что они славян со сарматы мешают…», — писал он (там же, стр. 323; см. также стр. 244).
28. Напр., показания Длугоша о походах Владимира I в Польшу (там же, стр. 121; см. также стр. 93, где сказано, по Стрыйковскому, о приходе славян в Европу.
29. А. Галактионов и П. Никандров (История русской философии. М., Изд. Соц-эконом. лит., 1961, стр. 5) называют В. Н. Татищева просветителем и сторонником теории естественного права.
30. Э. Винтер. М. В. Ломоносов и А. Л. Шлецер. В кн.: Ломоносов. Сб. статей и материалов. V. М.—Л., Изд. АН СССР, 1961, стр. 265.
31. В. Н. Татищев. История Российская, т. I, стр. 128—130 и 130—131.
32. Там же, стр. 313; см.: Его же. Разговор о пользе наук и училищ, стр. 69—70.
33. См.: В. Н. Татищев. История Российская, т. I, стр. 130—131; Его ж е. Разговор о пользе наук и училищ, стр. 59—60.